Найти мертвеца (Где будет труп)

Аннотация

Уже почти столетие очаровывают читателей романы блистательной англичанки Дороти Ли Сэйерс о гениальном лондонском сыщике Питере Уимзи. Особое место среди приключений лорда Питера занимает история его отношений с писательницей Гарриет Вэйн, начавшаяся в книге „Сильный яд“. „Где будет труп“ эту историю продолжает: Гарриет отправляется в путешествие – и тут же находит на берегу моря свежего покойника с перерезанным горлом. По всем признакам – самоубийство, но не такова Гарриет, чтобы удовлетвориться столь скучной версией. И не таков лорд Питер, чтобы сидеть сложа руки, когда можно впутаться в абсолютно безнадежное расследование в компании дамы сердца. Пусть Гарриет упорно не желает выходить за него замуж, зато совместная сыскная работа получается весьма увлекательной…

Dorothy L. Sayers Have His Carcase Перевод с английского Анны Савиных This edition published by arrangement with David Higham Associates Ltd. and Synopsis Literary Agency Составление серии и предисловие Александры Борисенко Художественное оформление и макет Андрея Бондаренко Иллюстрации Наташи Ледвидж Сэйерс, Дороти Л. Не только Скотленд-Ярд: ЧАСТНЫЙ СЫСК И ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ История Питера Уимзи и Гарриет Бэйн рассказана в четырех романах и новелле: „Сильный яд“ ( Strong Poison ) – 1930 „Где будет труп“ ( Have his Carcase ) – 1932 „Возвращение в Оксфорд“ (Gaudy Night) – 1935 „Медовый месяц в улье“ (Busman’s Honeymoon) – 1937 „Толбойз“ (Talboys) – 1942 Кроме того, о семейной жизни Питера и Гарриет повествует неоконченный роман „Престолы, господства“ ( Thrones, Dominations ), завершенный в 1998 году писательницей Джилл Пейтон Уолш, а также „Письма семейства Уимзи“, которые Дороти Л. Сэйерс публиковала в годы Второй мировой войны, – на их основе Уолш написала роман „Презумпция смерти“ ( A Presumption of Death), изданный в 2002 году. Джилл Пейтон Уолш продолжает писать романы о героях Дороти Л. Сэйерс – последний вышел в 2010 году и называется „Изумруды Аттенбери“ ( The Attenhury Emeralds ). Лорд Питер Уимзи: Попытка биографии Лорд Питер Уимзи – один из тех литературных героев, которым становится тесно на страницах книги и которые, небрежно помахав рукой автору, устремляются жить собственной непредсказуемой жизнью. О нем пишут книги и справочники; он продолжает появляться на экранах и в новых детективах, написанных Джилл Пейтон Уолш; многочисленные фанаты то и дело откапывают новые факты его биографии, о нем делают доклады на конференциях, порой он становится виновником газетных сенсаций. Так, в 1986 году в „Таймс“ появилось письмо, написанное лордом Питером Уимзи и адресованное Барбаре Рейнольдс (подруге и биографу Дороти Сэйерс), где он разрешает недоразумение с похищенными драгоценностями, описанными в одном месте как „изумруды Аттенбери“, а в другом как „бриллианты Аттенбери“. Выяснилось, что украшение было из изумрудов и бриллиантов. В отличие от Шерлока Холмса, у Питера Уимзи нет „почти настоящей“ мемориальной квартиры, зато есть самый настоящий оксфордский колледж, который он блестяще окончил в 1912 году. Этот факт документально подтвержден – в 1990 году общество Дороти Сэйерс пышно отмечало столетие лорда Питера и, в частности, преподнесло колледжу Бэйлиол портрет юбиляра работы Рода Манро. В благодарственной речи ректор назвал Уимзи „выпускником этого колледжа“. Кто после этого посмеет сказать, что лорд Питер – всего лишь плод писательского воображения? Лорд Питер в возрасте 21 года. Портрет работы Рода Манро Обманчивая внешность Мы совершенно точно знаем, как выглядел лорд Питер Уимзи. Во всяком случае, мы знаем, как его представляла Дороти Сэйерс. В 1913 году Дороти, в ту пору студентка Оксфордского университета, описывала в письме к подруге церемонию присуждения ученых степеней в Театре Шелдона. Особенно ее восхитил лауреат Нью-дигейтской премии [1] : „Его стихотворение называлось „Оксфорд“, и он так мило его прочитал… Такой чистый приятный голос <…> Не то чтобы это были гениальные стихи, но в них – все очарование юности, пафоса, любви к Оксфорду… Мы с Чарис тут же влюбились в него по уши. Зовут его Морис Рой Ридли – убойное имечко, да? Как у героя бульварного романа! Он только что окончил Бэйлиол, так что я больше его не увижу. Как ты знаешь, моя любовь всегда безнадежна… “ 1 Ежегодная премия за лучшее стихотворение, написанное студентом Оксфордского университета. Была учреждена в 1806 г. в память о сэре Роджере Ньюдигейте, существует до сих пор. Через двадцать два года Дороти Сэйерс вместе с подругой Мюриэл Сент-Клер Бирн работала над пьесой „Медовый месяц в улье“ и пыталась подыскать актера на исполнение главной роли. Как раз в это время она поехала в Оксфорд читать лекцию „Аристотель и искусство детектива“. Оттуда Сэйерс пишет взволнованное письмо Мюриэл: „Дорогая, мое сердце РАЗБИТО! Я видела идеального Питера Уимзи. Рост, голос, шарм, улыбка, манеры, черты лица – все! И он – капеллан Бэйлиола!!!“ Оставалось только кусать локти, что он не актер. Это был тот самый Рой Ридли, оставивший, по всей видимости, глубокий след в ее воображении. Завязавшаяся было дружба быстро увяла – Дороти стало раздражать, что Ридли везде подчеркивает свое сходство с ее героем. Рой Ридли На этом история не закончилась. Когда в 1945 году сын Дороти, Энтони Флеминг, отправился учиться в Оксфорд (разумеется, в Бэйли ол), он много общался с Ридли, и мать в письмах предостерегала его: „Оксфорд всегда полон сплетен, а у Ридли и вовсе язык без костей. Приятный человек, но удивительно глупый. Я однажды обмолвилась, что у него профиль как у Питера Уимзи, и он тут же стал распускать слухи – которые ходят до сих пор! – что он якобы прообраз этого персонажа, хотя я познакомилась с ним уже после того, как написала книги про Уимзи!“ Дороти Сэйерс так никогда и не вспомнила, что видела Ридли до книг об Уимзи и, вероятнее всего, действительно дала своему герою внешние черты юноши, читавшего вдохновенные стихи про Оксфорд в Театре Шелдона [2] . Однако описания внешности Питера Уимзи едва ли можно назвать комплиментарными. Впервые он появляется в неопубликованном рассказе, который Сэйерс набросала в двадцатые годы во Франции: „Светлые волосы, длинный нос, аристократический тип – из тех, что носят носки под цвет галстука“. 2 Это выяснила уже после ее смерти Барбара Рейнольдс – подруга, душеприказчица и биограф Сэйерс. Перед читателем лорд Питер предстает в 1923 году в романе „Чье тело?“: „Казалось, его длинное, дружелюбное лицо самозародилось в цилиндре, подобно тому как белые черви самозарождаются в сыре горгонзола“. В романе „Сильный яд“ Питер смотрит в зеркало и видит „бледное глупое лицо и гладко зачесанные назад соломенные волосы; монокль, нелепый рядом с комически подергивающейся бровью; безукоризненно выбритый подбородок, в котором не было ничего мужественного; безупречный накрахмаленный воротничок, довольно высокий, галстук, завязанный элегантным узлом и подходящий по цвету к платку, который едва выглядывал из нагрудного кармана дорогого костюма, пошитого на заказ на Сэвил-роу“ [3] . „Я знаю, что у меня глупое лицо, но с этим ничего не поделаешь“, – говорит он Гарриет. 3 Дороти Л. Сэйерс. „Сильный яд“. Перевод с англ. М. Переясловой. Этот комический образ молодого щеголеватого аристократа с моноклем был прекрасно знаком публике Англии и Америки двадцатых годов – „нечто среднее между Ральфом Линном и Берти Вустером“ [4] , бестолковый повеса, вечно попадающий в разные истории. Ральф Линн был известным актером театра, а позже и кино, и прославился в амплуа богатого болвана в монокле. 4 Так говорит об Уимзи одна из сотрудниц рекламного агентства „Пим“ в романе „Убийству нужна реклама“. Ральф Линн Берти Вустер, персонаж П.Г. Вудхауза, к тому времени был уже знаменит и олицетворял „типичного английского аристократа“ в представлении американцев (тоже с моноклем, конечно). Сэйерс никогда не скрывала, что Уимзи многим обязан этому обаятельному герою. Еще в большей мере Бантер, верный слуга лорда Питера, напоминает Дживса – прославленного камердинера Берти Вустера. Его бесконечные „очень хорошо, милорд“ звучат почти пародией. Иные иллюстрации к рассказам Вудхауза можно было бы подставить в произведения Сэйерс, и вряд ли кто-то заметил бы подмену. Дживс и Вустер. Рис. Чарльза Кромби И все-таки путать лорда Питера с Берти Вустером было бы большой ошибкой. Как и в случае с другим знаменитым сыщиком, Эркюлем Пуаро, шаблонная, почти карикатурная внешность служит лорду Питеру отличной маской. Его следует особенно опасаться именно тогда, когда он старательно изображает высокородного болвана. Питер Уимзи как литературный герой Если говорить о более глубокой, внутренней преемственности, то важным литературным прототипом Уимзи послужил Филипп Трент, персонаж романа Э.К. Бентли „Последнее дело Трента“. Считается, что именно с этого романа начинается золотой век британского детектива, и Дороти Сэйерс чрезвычайно высоко ценила литературные достижения своего друга и коллеги. Сама она, в свою очередь, стала законодательницей новой моды на сыщиков-аристократов – ее современницы Марджери Аллингем и Найо Марш подарили благородное происхождение своим героям Альберту Кэмпиону и Фредерику Аллену; в наши дни традицию продолжила Элизабет Джордж. Надо сказать, что жизнь самой Дороти Сэйерс протекала в значительно более скромных декорациях. Будучи дочерью священника, она никогда не вращалась в высшем обществе; в ее детстве семья жила обеспеченно, но не богато. После университета Дороти всегда сама зарабатывала себе на жизнь, много лет одиноко несла груз ответственности за незаконнорожденного сына и, в общем, никогда не была свободна от материальных забот. Из ее собственной статьи „Как я придумывала лорда Питера Уимзи“ (1936) мы знаем, что Питер отчасти обязан своим богатством ее бедности: „Мне это ничего не стоило, а с деньгами у меня было особенно туго, и я с большим удовольствием тратила его состояние. Когда мне не нравилась моя единственная комната, снятая без мебели, я снимала для него роскошную квартиру на Пикадилли. Когда на моем половике появлялась дырка, я заказывала ему обюссонский ковер. Когда у меня не хватало денег на автобусный билет, я дарила ему „даймлер-дабл-сикс“… [5] 5 Дороти Л. Сэйерс. „Как я придумывала лорда Питера Уимзи“. Перевод с англ. О. Попова. Мы видим, с каким тщанием Дороти Сэйерс обставила библиотеку-гостиную, в которой Питер Уимзи обыкновенно принимает посетителей: „Комнату украшали превосходные гравюры и обюссонский ковер. Обстановка состояла из большого „честерфилда“, уютных, глубоких кресел, обитых коричневой кожей, и рояля. Шторы были задернуты, в камине ярко пылал огонь, а перед ним располагался стол с серебряным чайным сервизом, который радовал глаз своим изяществом“ [6] . Добавьте к этому бесконечные ряды книжных полок и расставленные повсюду темно-желтые хризантемы. 6 Дороти Л. Сэйерс. „Сильный яд“. Перевод с англ. М. Переясловой. С не меньшей щедростью Сэйерс наделила своего героя разнообразными талантами и хобби. Лорд Питер – прекрасный наездник, фехтовальщик, игрок в крикет, охотник, гурман и знаток вин. Окончил с отличием Оксфорд, свободно владеет по меньшей мере пятью языками, коллекционирует инкунабулы, прекрасно играет на рояле, разбирается в шифрах, говорит цитатами из английской классики. Речь Уимзи – предмет отдельного разговора. В Англии, как нигде, различается речь социальных классов, и „аристократический английский“ не раз становился предметом лингвистических исследований. Лорд Питер говорит со всеми характерными особенностями и манерами своего класса, в нем немедленно узнается сын герцога и выпускник Оксфорда. К сожалению, это совершенно непереводимо – в русском языке нет никакого аналога речи английского аристократа. Но Сэйерс, несомненно, получала удовольствие от языковой игры. Лорд Питер Уимзи. Рис. Гилберта Уилкинсона Кстати, в самом начале Питер был сыном графа, но позже Сэйерс повысила его до сына герцога. В романе „Облако свидетелей“ [7] она отправила старшего брата Питера на скамью подсудимых, и ей пришлось тщательно изучить малоизвестную особенность жизни аристократов – дела графов и герцогов рассматривал не суд, а Палата лордов [8] , и нужно было не ошибиться в деталях этой архаичной процедуры. В ходе расследования Питеру приходится также наведаться в Букингемский дворец и побеседовать с неназванным представителем королевской семьи (не исключено, что это был сам король Георг V). 7 Имеется в виду роман Дороти Л. Сэйерс Clouds of Witness (1926), в заглавии которого используется библейская цитата: „Посему и мы, имея вокруг себя такое облако свидетелей, свергнем с себя всякое бремя и запинающий нас грех и с терпением будем проходить предлежащее нам поприще“ (Евр. 12:1). Роман выходил на русском языке под названием „Труп в оранжерее“. 8 Эта привилегия была упразднена только в 1948 г. Несомненно, Дороти Сэйерс, при всей своей иронии, рисует английскую аристократию оплотом традиций и твердых понятий о чести. Возможно, именно по этой причине в советскую эпоху ее романы не переводились на русский язык. Если русский читатель и знал Питера Уимзи, то по случайным упоминаниям, сноскам, цитатам. Так, в книге Астрид Линдгрен „Приключения Калле Блюмквиста“ герой мечтает встать в один ряд с Шерлоком Холмсом, Эркюлем Пуаро, „Питером Вимсеем“. Любознательный ребенок мог запомнить это имя до лучших времен. Питер Уимзи не только развлекал свою создательницу картинками из жизни высшего общества, но также приносил ей писательскую славу и высокие гонорары. Беда заключалась лишь в том, что он стал ей надоедать. Начав писать роман „Сильный яд“, в котором Питер влюбляется в Гарриет Вэйн, Дороти Сэйерс некоторое время играла с мыслью о том, чтобы женить его и покончить с ним навсегда. Однако она медлила, предвидя недовольство читателей. Ей припомнилось, как Конан Дойлу пришлось возвращать к жизни Холмса после трагической гибели на Рейхенбахском водопаде. Не исключено, что меркантильные соображения также сыграли свою роль. Но самым неожиданным препятствием оказалось сопротивление самих героев. Сэйерс не сумела найти слов, которые прозвучали бы правдоподобно в устах Гарриет Вэйн после того, как Питер спас ее от виселицы. Эта гордая, независимая женщина никак не могла стать его женой, не потеряв при этом самоуважения. „Я поставила двух моих главных марионеток в ситуацию, когда по всем законам детективного жанра они должны были упасть друг к другу в объятия, но они отказались это делать, и по весьма уважительным причинам“. Оставалось два выхода, продолжает Сэйерс. Бросить повествование неоконченным и больше к нему не возвращаться или взять Питера и подвергнуть его серьезной операции, облечь марионетку в плоть и кровь. Чтобы отношения с Гарриет продолжились, Питер должен был стать полноценным человеческим существом, с прошлым и будущим, с семейной историей, с системой взглядов на мир, включая политику и религию. По словам автора, пациент подавал некоторые надежды: он не был безмозглым болваном, хоть иногда и изображал такового; к его чести, он пережил войну и контузию, а также имел в анамнезе несчастную любовь. У него были сестра и брат, горячо любимая мать, близкий друг, музыкальные вкусы, любовь к книгам. Кроме того, он с самого начала проявлял некоторое своеволие: Сэйерс утверждает, что, стоило ей задуматься над детективным сюжетом, как Питер появился сам, „совершенно готовый, уже в гетрах“, небрежно предложил свою кандидатуру и был принят на беспокойную должность гениального сыщика. На случай, если в прошлых книгах отыщутся нестыковки, Сэйерс призвала на помощь дядю Питера, брата его матери – Поля Делагарди. Начиная с середины тридцатых годов романы о лорде Питере стали предваряться краткой биографией, написанной этим достойным персонажем. Его повествование начиналось так: „Мисс Сэйерс попросила меня заполнить некоторые лакуны и поправить незначительные ошибки, вкравшиеся в ее повествование о карьере моего племянника Питера. Делаю это с удовольствием“. Рассказ дяди не лишен литературного изящества, полон язвительности и самодовольства и в то же время выдает искреннюю привязанность к племяннику. Герб семьи Уимзи. Рис. Ч. У. Скотт – Джайлса Кроме того, в 1936–1940 годах Сэйерс переписывалась со своим приятелем, Уилфридом Скотт – Джайлсом, специалистом по геральдике, и играла с ним в увлекательную игру – они вместе придумывали семейную историю рода Уимзи, прослеживая ее до самого Нормандского завоевания. Переписка включала исторические экскурсы и военные анекдоты, обрастала живыми образами предков Питера и даже иногда их портретами, а также гербами и девизами. В частности, Скотт – Джайлс нарисовал герб семейства Уимзи с тремя мышами, кошкой и девизом „Прихоть Уимзи – закон“. Это развлечение, несомненно, помогло выполнить план по созданию последовательной семейной истории, но опубликованы эти материалы были только после смерти Дороти Сэйерс [9] . 9 Charles Wilfrid Scott-Giles. The Wimsey Family: A Fragmentary History Compiled from Correspondence with Dorothy L. Sayers. London: Gollancz, 1977- Также после смерти Сэйерс было предпринято несколько попыток изложить биографию Питера Уимзи, опираясь на рассказ Поля Делагарди и на те сведения, которые разбросаны в романах и рассказах. Итак, что же мы знаем о Питере Уимзи? Какие дороги привели его к той глубокой и безрассудной любви, которая заставила его создательницу сделать из марионетки человека? Жизнь и приключения лорда Питера Уимзи Питер Гибель Бредой Уимзи родился в 1890 году. Его родителями были Мортимер Джеральд Бредой Уимзи, 15-й герцог Денверский, и Гонория Лукаста, урожденная Делагарди. Питер был младшим сыном – это означало, что титул и родовое поместье Бредон-холл в Норфолке наследовал его старший брат. Как мы знаем из книги Скотт – Джайлса, в роду Уимзи было два основных мужских типа: первый отличался отвагой и грубой силой, а также неумеренными аппетитами разного рода; его представители порой проявляли жестокость (скорее в сердцах, чем с умыслом) и не блистали интеллектом. К этой разновидности относился отец Питера. Уимзи второго типа были более хрупкими физически, однако силой страстей не уступали первым, при этом умели контролировать свои чувства и строить долгосрочные планы, что делало их еще опаснее. Из таких Уимзи получались священники, политики, предатели, а также поэты и святые. Питер, разумеется, принадлежал ко второй категории. „Семейство Уимзи – древнее, слишком древнее на мой вкус, – пишет Поль Делагарди. – Если отец Питера и сделал в своей жизни что-то разумное, так это то, что он влил в свой истощенный род живую франко-английскую кровь Делагарди“. Несмотря на этот разумный поступок, старший брат Питера Джеральд пошел скорее в отца, да и сестра Мэри, на взгляд строгого дядюшки, была „вертушкой“, пока не вышла замуж за полицейского и не остепенилась. Однако Питер пошел в мать. Он унаследовал мозги Делагарди, пишет дядя, и они пригодились ему для того, чтобы обуздывать бешеный темперамент Уимзи. Он не был красив („сплошные нервы и нос“), обладал скорее сноровкой, чем силой, неким „телесным умом“, позволявшим ему отлично держаться в седле и достигать больших успехов в играх и в спорте. Храбрость и упорство сочетались в нем с умением оценить риск. Детство Питера не было счастливым. Его отец изменял жене, она глубоко от этого страдала. „Ребенком он напоминал бесцветную креветку, был беспокоен и проказлив, слишком проницателен для своих лет“, – пишет дядя. Сестра прозвала его „любопытным слоненком“ за манеру постоянно задавать глупые вопросы. Отец с отвращением наблюдал его увлечение музыкой и книгами. Мать считала Питера „очень комичным ребенком“. Нам известно, что она его шлепала – в том числе с применением домашних туфель, – но его это нисколько не травмировало, у них с матерью всегда было полное взаимопонимание („… так что психологи, видимо, ошибаются“, – пишет в дневнике герцогиня). Судя по разным обмолвкам, Питер прошел обычный путь аристократического отпрыска – в детстве им занималась главным образом няня, миссис Трэпп. Затем он учился в подготовительной школе, а после – в Итоне, одной из самых престижных и дорогих школ в Англии. Поль Делагарди сообщает, что поначалу Питеру было трудно в Итоне, сверстники смеялись над ним, и он вполне мог бы застрять в роли шута, если бы не выяснилось, что он прирожденный крикетист. После этого все странности Питера стали восприниматься как проявление необыкновенного остроумия, и он очень быстро обогнал популярностью старшего брата, о чем дядя пишет с изрядным злорадством, добавляя, что, кроме игры в крикет, успеху Питера способствовали его собственные уроки: он отвел племянника к хорошему портному, а также научил разбираться в вине и в светской жизни. Поскольку Питер всегда не слишком хорошо ладил с отцом, неизменно принимая во всех конфликтах сторону матери, в семнадцать лет он оказался на попечении дяди. Дядя отправил его в Париж, рассудив, что молодому человеку необходимо обучиться страсти нежной в приятной обстановке. Он отдал юношу „в хорошие руки“, предварительно дав ему полезные наставления („Для расставания требуется согласие обеих сторон и большая щедрость с твоей стороны“). „Он оправдал мои ожидания, – самодовольно замечает Поль Делагарди. – Полагаю, ни у одной из его женщин не было причин жаловаться на его обращение, и по крайней мере две из них впоследствии вышли замуж за особ королевской крови“. „Питер этого периода был просто очарователен: открытый, скромный, воспитанный молодой человек с живым и милым юмором“. В 1909 году Питер выиграл стипендию в оксфордский колледж Бэйлиол и отправился изучать историю. В колледже, по мнению дяди, он возомнил о себе бог знает что и сделался невыносимым зазнайкой. Именно там он стал носить монокль, говорить с типичной оксфордской аффектацией, выступать на дебатах в Оксфордском союзе и, разумеется, прославился как непревзойденный игрок в крикет. Когда он был на втором курсе, его отец свернул себе шею на охоте, и старший брат Джеральд унаследовал титул и поместье. При этом Джеральд женился на чрезвычайно утомительной особе по имени Элен, которая с тех пор непрерывно отравляла жизнь всему семейству. Питер неплохо ладил с братом, но совершенно не выносил невестку (читателю также ничего не остается, как возненавидеть эту женщину за вздорность и снобизм). Иллюстрация к рассказу „Голова дракона’’ в журнале „ Пирсоне“, художник Джон Кэмпбелл В свой последний год в Оксфорде Питер влюбился в семнадцатилетнюю девушку и позабыл все уроки искушенного дяди. „Он обращался с ней так, будто она соткана из паутинки, а на меня смотрел как на старого порочного монстра, из-за которого он теперь недостоин дотронуться до столь чистого и нежного создания“, – возмущается Поль Делагарди. „Не стану отрицать, они составили эффектную пару: золотое с белым, принц и принцесса лунного света, говорили иные. Скорее пара лунатиков, сказал бы я“. По уверению дядюшки, у девушки не было ни мозгов, ни характера. Звали ее Барбара. К счастью, родители Барбары решили, что замуж ей еще рано, и Питер отправился сдавать оксфордские экзамены. Он получил диплом с отличием Первой степени „и положил его у ног возлюбленной, словно голову дракона“. Потом началась война. „Разумеется, юный болван собирался жениться, прежде чем уйти на фронт“, – пишет дядя. Интересно, что ни у дяди, ни у Питера даже мысли не возникает, что можно не идти. Здесь Питер опять-таки повторяет типичную судьбу своего поколения и класса – Первая мировая выкосила юношей всех социальных слоев, но именно аристократия так и не оправилась от этого удара. В том числе и потому, что выпускники частных школ и университетов были воспитаны на кодексе чести, согласно которому следовало идти вперед и погибать первым. Этот же кодекс чести, как ядовито замечает коварный дядюшка Поль, делал Питера воском в чужих руках. Кто-то сказал ему, что нечестно связывать молодую девушку узами брака с солдатом – ведь тот может вернуться с войны изувеченным и стать ей обузой. Питер тут же побежал к Барбаре, чтобы освободить ее от данного слова. „Я не имел к этому никакого отношения, – пишет Делагарди. – Я был рад результату, но не смог бы прибегнуть к таким средствам“. Питер служил офицером во Франции, хорошо сражался, солдаты его любили. Вернувшись в отпуск, он обнаружил, что Барбара вышла замуж за некоего майора, которого она выхаживала, став сестрой милосердия. Она не решилась написать ему заранее, брак был поспешным, и Питер узнал о случившемся уже по прибытии. Мы знаем, что Питер так никогда и не забыл Барбару. Он говорит о ней в одну из первых встреч с Гарриет: – … Хотя в любом случае все они ничего не значили… кроме Барбары, конечно. – Кто такая Барбара? – быстро спросила Гарриет. – Одна девушка. На самом деле я многим ей обязан, – задумчиво ответил Уимзи. – Когда она вышла за другого, я взялся за расследования, лишь бы как-то залечить сердечные раны, – и в целом это оказалось очень весело. Но, признаюсь, она действительно выбила меня из колеи. Подумать только, из-за нее я даже специально прошел курс логики. – Боже ты мой! – И все ради удовольствия твердить Barbara celarent darn ferio baralipton [10] . Каким-то образом эта фраза звучала для меня таинственно, романтически, как откровение страсти [11] . 10 Первая строка известного мнемонического стихотворения, помогающего запомнить типы силлогизмов. 11 Дороти Л. Сэйерс. „Сильный яд“. Перевод с англ. М. Переясловой. Однако прежде чем „очень весело“ взяться за расследования, Питер вернулся на фронт. Он воевал с 1914 по 1918 год. Служил во Франции, был в разведке в немецком тылу, получил орден „За выдающиеся заслуги“. Поль Делагарди уверен, что племянник его искал смерти. Так или иначе, Питер Уимзи показал себя бесстрашным воином, но в 1918 году он оказался погребен во взрывной воронке возле Кодри, был контужен, после этого два года страдал от нервного расстройства, лежал в больнице. По свидетельству матери Питера, вдовствующей герцогини Денверской, после ранения он некоторое время не мог отдавать приказания слугам – поскольку слишком долго отдавал приказы на войне и люди умирали, выполняя их. Питер и Гантер. Рис. Джона Кэмпбелла Последствия этой контузии продолжали его мучить и после, особенно когда разоблаченные им преступники отправлялись на виселицу Единственным человеком, который мог помочь Питеру, когда обострялся его недуг, был Бантер, его верный камердинер, а в прошлом сержант и денщик. Из первых же романов мы узнаем об их общем военном прошлом, и сколько бы Бантер ни повторял за Дживсом: „Очень хорошо, милорд“, – в отношениях хозяина и слуги неизменно присутствует оттенок боевого товарищества. Итак, Питер выздоравливает и обосновывается с Бантером в квартире на Пикадилли, 110а. Библиотека, рояль, камин, желтые хризантемы, бесшумный „даймлер“ по прозвищу „миссис Мердл“, названный так в честь чопорной светской дамы из романа Диккенса, которая не выносила „шума и гама“. Несмотря на все эти признаки благополучия, Поль Делагарди всерьез беспокоится за племянника. Питер отдалился от близких, „приобрел фривольность манер и замашки дилетанта“ (не исключено, что дядя имеет в виду увлечение инкунабулами), стал „сущим комедиантом“. Нехорошо, когда человеку таких способностей нечем занять свой ум. И вот в 1923 году лорд Питер Уимзи впервые выступает в роли сыщика в деле о похищении изумрудов Аттенбери. Дороти Сэйерс так и не описала этот сюжет – он казался ей не стоящим внимания. За нее это сделала Джилл Пейтон Уолш – роман „Изумруды Аттенбери“ вышел в свет в дою году. Питер выступил главным свидетелем обвинения, произвел фурор и проснулся знаменитым. „Не думаю, что расследование представляло большие трудности для бывшего офицера разведки, – пишет Поль Делагарди. – Но игра в „благородного сыщика“ его увлекла. Разумеется, Денвер был в ярости. По мне, пусть Питер делает что хочет – лишь бы что-то делал. Он кажется счастливее, когда у него есть работа“. С тех пор Питер стал сыщиком-любителем, спас от виселицы старшего брата Джеральда, подружился с инспектором Скотленд-Ярда и выдал за него замуж сестру Мэри. О его деяниях повествуют не только романы, но и рассказы, которые печатались во многих популярных журналах – „Стрэнд“, „Пирсоне“ и др. Новоиспеченному сыщику действительно пригодился опыт разведчика – он не раз выдает себя за кого-то другого, хотя в романе „Убийству нужна реклама“ его неожиданно подводит мастерство игры в крикет. Один из присутствующих узнает знаменитый удар Уимзи. Никогда еще Питер не был так близок к провалу. Иллюстрация к рассказу „Искомый предмет“ в журнале „Пирсоне“, художник Джон Кэмпбелл Однако расследование преступлений – не единственное его занятие. Время от времени ему дают разного рода деликатные дипломатические поручения, и мы знаем, что во время Второй мировой войны он снова будет служить в разведке. Кроме того, Питер лично управляет своей собственностью. Загородные поместья стали после Первой мировой тяжкой обузой, и Питеру, пожалуй, повезло, что ему достались земли в Лондоне. Его богатство не только унаследовано, но и многократно приумножено благодаря его собственной деловой сметке. При этом доходные дома, которые составляют основу его благосостояния, отличаются комфортом и красотой и требуют неустанного присмотра. Лорд Питер Уимзи на обложке журнала „Стрэнд". Художник Гилберт Уилкинсон Питер также озаботился проблемой послевоенного поколения „лишних женщин“, создал женское сыскное агентство (более известное как „Кошачий приют“) и поставил во главу этого учреждения несравненную мисс Климпсон. В отличие от своей создательницы, он не обрел никаких определенных религиозных взглядов, предпочитая руководствоваться вместо этого кодексом чести. „Он настоящий Делагарди, – гордо утверждает дядюшка Поль, – от Уимзи он взял совсем немного, разве что (справедливости ради) то глубокое чувство социальной ответственности, которое одно делает английскую аристократию не вполне никчемной с духовной точки зрения. <…> Даже в роли сыщика он остается ученым и джентльменом“. Что касается женщин в его жизни, то Дороти Сэйерс упоминала однажды в переписке свое намерение восстановить всю его любовную историю, чтобы все безымянные возлюбленные вышли из небытия и приняли участие в новых расследованиях. Однако этот план так и не был осуществлен, поэтому достоверно нам известно лишь о платонических отношениях с Марджори Фелпс и о страстном романе с певицей венской оперы Аурелией Зильберштраум (тоже ничего себе имечко, куда уж Морису Рою Ридли), о которой Питер вспоминает с удовольствием, но без сожалений. Недавно, по словам дяди, Питер выкинул очередную эксцентричную выходку – влюбился в девушку, которую обвиняли в убийстве любовника. Ему удалось снять с нее подозрения, но она отказалась выйти за него замуж. „Мальчик мой, сказал я ему, то, что было ошибкой двадцать лет назад, теперь – именно то, что надо. В бережном обращении нуждаются не невинные создания, а те, кто страдал и напуган. Начни сначала – но предупреждаю, тебе понадобится все твое самообладание. У девушки есть и мозги, и характер, и честность, но нужно научить ее брать, а это куда трудней, чем научить давать“. Читателю предстоит самому судить, насколько успешно последовал лорд Питер этому замечательному совету. Александра Борисенко Литература STEPHAN Р. Clarke (ED.) The Lord, Peter Wimsey Companion. Hurstpierpoint: Dorothy L. Sayers Society, 2002. Christopher Dean & P. D. James. Encounters with Lord Peter. Hurstpierpoint: Dorothy L. Sayers Society, 1991. BERNARD Palmer. Blue Blood on the Trail: Lord Peter Wimsey and His Circle. Shelburne, Ontario: Battered Silicon Dispatch Box, 2003. DOROTHY L. Sayers. Biographical Note, Communicated by Paul Austin Delagardie // D. L. SAYERS. Clouds of Witness. London: Gollancz, 1935. P 5–9. Charles Wilfrid Scott-Giles. The Wimsey Family: A Fragmentary History Compiled from Correspondence with Dorothy L. Sayers. London: Gollancz, 1977. От переводчика: О заглавии романа Дороти Сэйерс обожала цитаты и наводняла ими свои книги. Заглавие романа Have His Carcase (буквально – „иметь его труп“) – тоже цитата, причем сложно сказать, откуда именно. Несомненно, здесь обыграно латинское выражение habeas corpus – название судебного приказа о доставлении арестованного в суд. Именно в таком смысле произносит эти слова герой Сэйерс лорд Питер Уимзи, и именно так расслышал латинский термин Сэм Уэллер из диккенсовских „Посмертных записок Пиквикского клуба“: – Ну, Сэм, – сказал мистер Пиквик, – надеюсь, habeas corpus для меня уже получен? – Он-то получен, – отозвался Сэм, – но я хотел бы, чтобы они вынесли сюда этот корпус. Очень невежливо заставлять нас ждать. За это время я бы приготовил и упаковал полдюжины таких корпусов. Каким громоздким и неудобным сооружением Сэм Уэллер представлял себе приказ habeas corpus, не выяснено, ибо в этот момент подошел Перкер и увел мистера Пиквика [12] . 12 Перевод с англ. А. Кривцовой и Е. Ланна. В сказке Чарльза Кингсли „Дети воды“, опубликованной через 30 лет после „Пиквикского клуба“, have-his-carcase act упомянут как закон, позволяющий родным забрать тело казненного. Кроме того, слова have his carcase встречаются во второй песни „Илиады“ Гомера (английский перевод У. Купера), и там они относятся к трупу предателя, который достанется псам и стервятникам. В русском переводе Н. Гнедича эти строки выглядят так: Если ж кого я увижу, хотящего вне ратоборства Возле судов крутоносых остаться, нигде уже после В стане ахейском ему не укрыться от псов и пернатых! Переводчик счел разумным не распутывать такой интертекстуальный клубок, пытаясь точно перевести заглавие, а разрубить его, озаглавив русскую версию романа другой цитатой, которая встречается в соседнем абзаце. Это цитата из Библии: „Где будет труп, там соберутся орлы“. Анна Савиных Дороти Л. Сэйерс. Где будет труп От автора В романе „Пять отвлекающих маневров“ выдуманный сюжет разворачивается в реально существующей местности. В этой книге местность выдумана специально для сюжета. Все населенные пункты и действующие лица – плод писательской фантазии. Эпиграфы к главам взяты из произведений Т. Л. Беддоуза [13] . Приношу благодарность мистеру Джону Роду [14] , который очень помог мне в работе над трудными местами. 13 Томас Ловелл Ееддоуз (1803–1849) – английский поэт-романтик. Основной темой его творчества была смерть (пьеса „Книга шуток со смертью“ – самое значительное его произведение, при жизни не опубликованное). 14 Джон Род – один из псевдонимов английского писателя Сесила Джона Стрита, плодовитого автора детективов и члена Детективного клуба. Сэйерс советовалась с ним в письмах, выбирая способ, каким в ее романе будет зашифровано тайное послание. Дороти Л. Сэйерс Глава I Свидетельствует труп Дорогу заливали струи крови. „Родольф“ [15] Четверг, 18 июня Лучшее лекарство от разбитого сердца – это не прильнуть к мужественной груди, как думают многие. Гораздо эффективнее честный труд, физические упражнения и нежданное богатство. После оправдания по обвинению в убийстве любовника – а лучше сказать, вследствие этого оправдания – к услугам Гарриет Вэйн оказались все три эти средства. Хотя лорд Питер Уимзи с трогательной верой в традицию изо дня в день настойчиво предлагал ей свою мужественную грудь, Гарриет не выказывала намерения к ней припадать. 15 Перевод с англ. А. Азова. Работы у нее было предостаточно. Обвинение в убийстве – неплохая реклама для автора детективов. Романы Гарриет Вэйн шли нарасхват. Она заключила неслыханно выгодные контракты с издателями по обе стороны Атлантики и в результате оказалась гораздо богаче, чем когда-либо мечтала. Она дописала „Убийство шаг за шагом“, а перед тем как приступить к „Тайне вечного пера“, отправилась в одиночный пеший поход: сколько угодно физической нагрузки, никаких обязанностей и никакой деловой переписки. Стоял июнь, погода была прекрасная. Если иногда ее и посещала мысль, что лорд Питер Уимзи прилежно дозванивается в пустую квартиру, эта мысль ее не тревожила и не заставляла свернуть с выбранного курса, лежавшего вдоль юго-западного побережья Англии. Утром 18 июня она вышла из Лесстон-Хоу, намереваясь пройти шестнадцать миль вдоль утесов до Уилверкомба. Не то чтобы ей особенно хотелось туда попасть. Уилверкомб был местом сезонного наплыва пожилых дам и инвалидов и сам напоминал болезненную пожилую даму, которая пытается веселиться несмотря ни на что. Но город был удобным ориентиром, а для ночлега Гарриет всегда могла выбрать какую-нибудь деревушку. Дорога шла вдоль берега по верху невысокой скалистой гряды. Оттуда была видна длинная желтая полоса пляжа, которую там и сям прерывали отдельно стоящие скалы. Вода нехотя отступала, скалы постепенно обнажались и блестели на солнце. Над головой громадным голубым куполом вздымалось небо, лишь кое-где подернутое робкими белыми облаками, очень высокими и прозрачными. С запада дул тихий ветерок – впрочем, опытный синоптик заметил бы, что он собирается крепчать. Узкая разбитая дорога была почти пуста – основное движение шло по магистрали, которая пролегала дальше от берега и соединяла города, не отвлекаясь на изгибы береговой линии, где ютилось всего несколько деревушек. Изредка Гарриет обгонял гуртовщик со своим псом, и вид у обоих был неизменно безразличный и занятой. Иногда ее провожали робким и бессмысленным взглядом пасшиеся в траве лошади. Иногда приветствовали тяжелыми вздохами коровы, чесавшиеся мордами о каменные изгороди. Время от времени на морском горизонте появлялся белый парус рыбацкого судна. Если не считать случайного фургона торговца, ветхого „морриса“ и возникавшего порой вдали белого паровозного дыма, пейзаж был совершенно сельский и такой же безлюдный, как двести лет назад. Гарриет стойко шла вперед, благо легкий рюкзачок почти не мешал. Ей было двадцать восемь лет, она была темноволоса и худощава. Кожа, от природы чуть желтоватая, сейчас под солнцем и ветром приобрела приятный медовый оттенок. Люди с таким удачным цветом лица обычно не страдают от мошкары и солнечных ожогов. Гарриет была еще не в том возрасте, чтобы не заботиться о своей наружности, но уже предпочитала удобство внешним эффектам. Поэтому ее багаж не отягощали кремы от солнца, средства от комаров, шелковые платья, дорожные утюжки и прочие атрибуты, любимые авторами „Колонки путешественника“. Она оделась по погоде – в недлинную юбку и тонкий свитер, а с собой несла, кроме смены белья и запасной пары обуви, карманное издание „Тристрама Шенди“, миниатюрный фотоаппарат, небольшую аптечку, сэндвичи и еще кое-какие мелочи. Примерно без четверти час вопрос ланча стал настойчиво занимать ее мысли. Она уже прошла около восьми миль, никуда не торопясь и сделав крюк, чтобы осмотреть какие-то римские развалины, представлявшие, согласно путеводителю, „значительный интерес“. Устав и проголодавшись, она стала осматриваться в поисках удобного места для пикника. Был отлив, и влажный пляж мерцал в ленивом полуденном свете золотом и серебром. Гарриет подумала, что было бы приятно спуститься к берегу – может быть, даже искупаться, хотя насчет купания она засомневалась, благоразумно опасаясь незнакомых берегов и коварных течений. Но посмо-треть-то можно. Она перешагнула низкий парапет, ограничивавший дорогу со стороны моря, и стала искать тропинку. Пробравшись между камней, поросших скабиозой и армерией, она легко спустилась на пляж и очутилась на берегу маленькой бухточки. Выступающий утес защищал ее от ветра, а на валунах можно было удобно сидеть. Выбрав место поуютнее, она достала сэндвичи и „Тристрама Шенди“ и расположилась отдохнуть. Ничто не приглашает вздремнуть настойчивее, чем жаркое солнце на морском берегу после ланча. А ритм „Тристрама Шенди“ не так быстр, чтобы держать ум в напряжении. Книга стала выпадать из пальцев Гарриет. Дважды она, вздрогнув, ловила ее, на третий раз книге удалось ускользнуть. Голова Гарриет склонилась под несуразным углом. Она уснула. Ее разбудил резкий звук: казалось, кто-то крикнул прямо ей в ухо. Гарриет выпрямилась и заморгала, и тут над самой ее головой с пронзительным клекотом пролетела чайка и кинулась на упавший кусок сэндвича. Девушка встряхнулась и виновато взглянула на наручные часы. Ровно два. Обрадовавшись, что проспала не слишком долго, она поднялась на ноги и смахнула с колен крошки. Гарриет все еще не чувствовала себя отдохнувшей, а времени оставалось достаточно, чтобы попасть в Уилверкомб до вечера. Она повернулась к морю, где вдоль кромки воды тянулись длинная лента гальки и узкая полоска нетронутого песка. Вид девственного песка будит в авторе детективов худшие инстинкты. Сразу же возникает непреодолимое желание пойти и покрыть его следами. Профессионал оправдывает себя тем, что песок дает прекрасные возможности для наблюдений и экспериментов. Гарриет была не чужда подобных порывов. Она решила пересечь искусительную песчаную полосу. Собрав пожитки, она пошла по рыхлой гальке, замечая, как часто замечала и раньше, что выше уровня прилива ноги не оставляют на песке различимых следов. Вскоре узкая цепочка ракушек и наполовину высохших водорослей показала, что она дошла до метки прилива. – Интересно, – сказала Гарриет самой себе, – смогу ли я определить что-нибудь по уровню прилива. Посмотрим. При квадратурном приливе вода не поднимается так высоко, как при сизигийном [16] . Поэтому, если все правильно, тут должны быть две полосы водорослей: одна, сухая, дальше от воды, показывает самый высокий уровень приливов, а другая, более влажная, показывает сегодняшнее достижение. – Она огляделась. – Нет, отметка только одна. Следовательно, делаем вывод, что я прибыла в разгар сизигии, если только так говорят. Элементарно, дорогой Ватсон. Ниже уровня прилива я оставляю четкие следы. Других следов нигде нет, так что я, очевидно, единственный человек, удостоивший посещением этот пляж с момента последнего прилива, который был примерно… а, вот в чем трудность. Я знаю, что между двумя приливами проходит около двенадцати часов, но не имею ни малейшего понятия, прибывает сейчас вода или убывает. Хотя все время, пока я шла, она убывала и сейчас стоит совсем низко. Предположив, что в последние пять часов тут никого не было, я вряд ли сильно погрешу против истины. Теперь мои отпечатки совсем четкие, а песок, естественно, становится влажнее. Посмотрим, как это выглядит, когда я бегу. 16 Сизигийные приливы – самые высокие, бывают на новолуние и полнолуние. Квадратурные – самые низкие, наступают к концу i-й и уй четвертей Луны. И она пробежала несколько шагов, заметив, что отпечатки носков стали глубже, а при каждом шаге из-под ног вылетают тонкие струйки песка. В результате такого всплеска активности она обогнула утес и оказалась в гораздо большей бухте, единственной примечательной особенностью которой была внушительная скала, стоявшая у кромки воды по другую сторону от утеса. Скала почти треугольной формы выступала из воды футов на десять; ее венчала странная копна черных водорослей. Одинокая скала всегда влечет к себе. Любой нормальный человек испытывает жгучее желание на ней посидеть. Гарриет, не раздумывая, направилась к скале, попутно упражняясь в дедукции. – Уходит ли эта скала под воду при приливе? Конечно, иначе сверху не было бы водорослей. К тому же это подтверждает и береговой склон. Жаль, я плохо определяю на глаз углы и расстояния, но сказала бы, что она уходит довольно глубоко. Как странно, что водоросли только наверху. Скорее они должны быть у подножия, но по бокам скала совершенно голая, почти до самой воды. Это ведь водоросли? Только очень необычные. Будто человек лежит. Могут ли водоросли располагаться так… так избирательно? Она смотрела на скалу с нарастающим любопытством, продолжая разговаривать сама с собой – была у нее такая раздражающая привычка. – Провалиться мне, если это не человек лежит. Что за дурацкое место выбрал. Он там, должно быть, как блин на раскаленной сковородке. Я могла бы понять, если б он загорал, но он, кажется, полностью одет. Притом в темный костюм. Очень тихо лежит. Наверное, заснул. Если вода прибудет быстро, он окажется отрезан от суши, как в глупых журнальных историях. Нет, не пойду его спасать. Ему придется снять носки и пройти босиком, только и всего. Да и времени еще полно. Гарриет раздумывала, спускаться ли к скале. Ей не хотелось будить спящего – с ним же придется беседовать. Хотя он, скорее всего, окажется абсолютно безобидным туристом. Вот только, конечно, совершенно неинтересным. Однако она продолжила путь, размышляя и делая выводы – тренировки ради. – Наверняка турист. Местные жители не прохлаждаются днем на скалах. Они уходят домой и закрывают все окна. И он не может быть рыбаком или кем-то в этом роде – те не станут терять время на сон. Так делает только чистая публика. Пусть будет торговцем или банковским клерком. Но они обычно проводят отпуск с семьей. Этот гусь плавает в одиночку. Учитель? Нет. Учителя до конца июля на привязи. Может, студент? Нет, семестр еще не кончился. Господин без определенных занятий, судя по всему. Возможно, путешествует пешком, как я, вот только одет неподходяще. – Теперь она подошла ближе и хорошо видела, что на спящем темносиний костюм. – Да, я его не раскусила, зато доктор Торндайк [17] , несомненно, мигом бы справился… Ну конечно! Как глупо! Должно быть, он из пишущей братии. Такие слоняются без дела и не позволяют родственникам отрывать их от этого занятия. 17 Доктор Джон Ивлин Торндайк – герой детективов Р. Остина Фримена, современника и соотечественника Дороти Сэйерс. Остин Фримен очень внимательно относился к научным методам своего героя и всегда проверял их экспериментально в лаборатории. Сейчас она была всего в нескольких ярдах от скалы и смотрела на спящего снизу вверх. Он лежал в неудобной позе, скорчившись на дальнем, обращенном к морю, краю скалы. Колени были согнуты, и из-под штанин выглядывали бледно-лиловые носки. Головы над плечами видно не было. – Как странно он спит, – сказала Гарриет. – Неестественно. Больше похоже на кошку, чем на человека. Голова, должно быть, чуть не свисает с краю. Так недолго и инсульт заработать. Если б мне повезло, он оказался бы трупом, а я бы о нем сообщила в полицию и попала в газеты. Вышло бы что-то вроде рекламы: „Известная детективная писательница находит загадочный труп на пустынном берегу“. Но с писателями такого никогда не случается. Трупы всегда находит какой-нибудь мирный рабочий или ночной сторож… Скала имела форму клина и походила на гигантский кусок пирога. Отвесная сторона была обращена к морю, а пологий склон спускался к берегу и доходил до песка. Гарриет вскарабкалась по гладкой сухой поверхности и встала практически над лежащим мужчиной. Он даже не пошевелился. Что-то заставило ее его окликнуть. – Эй! – недовольно позвала она. В ответ – ни движения, ни звука. „Совершенно не хочется, чтоб он просыпался, – подумала Гарриет. – Не понимаю, зачем я кричу“. – Эй! – Может, у него припадок или обморок, – сказала она вслух. – Или солнечный удар. Очень похоже. Такая жара. Она подняла голову и, щурясь, посмотрела в нестерпимо сиявшее небо, потом нагнулась и прижала ладонь к поверхности скалы. Она оказалась обжигающей. Гарриет крикнула еще раз, а затем, наклонившись над мужчиной, схватила его за плечо. – Эй, вы живой? Мужчина ничего не ответил, и она потянула за плечо. Оно слегка подалось – как мертвый груз. Она наклонилась ниже и осторожно подняла его голову. Гарриет повезло. Это был труп. Причем такой, что не возникало ни малейших сомнений. Сам мистер Вильям Вир из Лайонс-Инна, которому „убийца горло распорол“ [18] , не мог быть более бесспорным трупом. Голова не осталась у Гарриет в руках только потому, что позвоночник был цел. Гортань и все крупные сосуды были перерезаны, шея рассечена до самой кости. Кошмарный поток, ярко-красный и блестящий, струился по поверхности камня и стекал в ложбинку внизу. 18 Громкое убийство, совершенное в Лондоне в 1823 г. Вошло в фольклор в виде стишка: Убийца горло распорол И череп размозжил. Так умер мистер Вильям Вир, Что в Лайонс-Инне жил. Гарриет выпустила голову из рук, ей внезапно стало дурно. Она часто описывала такие трупы в книгах, но видеть воочию – это совсем другое. Откуда ей было знать, что перерезанные артерии выглядят так неопрятно и что кровь издает такой отвратительный смрад, а палящее солнце его усиливает. Ее руки были красные и мокрые. Она оглядела платье. Оно, слава богу, не пострадало. Гарриет машинально спустилась вниз, обошла вокруг скалы и долго отмывала пальцы в море, с нелепым тщанием вытирая их носовым платком. Содрогнувшись при виде красной струйки, стекавшей по скале в чистую воду, поспешно отошла подальше и села на камень. – Труп, – громко сообщила Гарриет солнцу и чайкам. – Труп. Очень кстати! Она засмеялась. – Главное, – вновь услышала она свой голос, – главное – не теряться. Не теряй голову, девочка моя. Что бы в этом случае сделал лорд Питер Уимзи? Или нет, разумеется, Роберт Темплтон? Роберт Темплтон неустанно расследовал преступления под обложками собственных книг Гарриет. Она прогнала из головы образ лорда Питера Уимзи и сосредоточилась на Роберте Темплтоне. Выдающиеся научные способности этого джентльмена сочетались со сказочно развитой мускулатурой. У него были руки орангутанга и некрасивое, но притягательное лицо. Она призвала на помощь его призрак в довольно-таки кричащих брюках-гольф, в которые привыкла наряжать своего героя, и стала с ним мысленно совещаться. „Убийство или самоубийство?“ – вот о чем конечно же первым делом спросил бы себя Роберт Темплтон. Он бы сразу исключил несчастный случай, решила она. Таких несчастных случаев не бывает. Темплтон тщательно осмотрел бы тело и объявил… Вот именно. Он бы осмотрел тело. Он, несомненно, славился хладнокровием, с которым осматривал тела, описанные самым отталкивающим образом. Тела, превратившиеся в бескостный студень в результате падения с самолета, тела, обуглившиеся до неопознаваемых головешек, тела, раздавленные в лепешку колесами тяжелого транспорта, после чего их приходилось отскребать с дороги лопатами, – Роберт Темплтон не моргнув глазом осматривал их все. Гарриет подумала, что никогда в должной мере не ценила толстокожесть своего литературного отпрыска. Но то Роберт Темплтон, а простой смертный бросил бы труп и побежал за полицией. Только вот полиции-то как раз и не было. Насколько хватало глаз, вокруг не было ни души – ни мужчины, ни женщины, ни ребенка, лишь небольшая рыбацкая лодка виднелась в море на некотором расстоянии. Гарриет бешено замахала руками, но люди на борту либо не заметили ее, либо решили, что она просто делает какую-нибудь гимнастику для похудения. А может быть, собственный парус загораживал им берег, потому что они шли галсами против ветра и судно сильно кренилось. Гарриет крикнула, но ее голос заглушили крики чаек. Она стояла и безнадежно звала на помощь, как вдруг почувствовала, что ноги промокают. Несомненно, начался прилив, и вода быстро прибывала. Это обстоятельство внезапно привлекло ее внимание и полностью прояснило ум. Она прикинула: до Уилверкомба – ближайшего города – не меньше восьми миль. Вдоль дороги, наверное, стоят дома, но живут в них, вероятно, рыбаки, и десять к одному, что она найдет там только женщин и детей, в критической ситуации бесполезных. К тому времени, как она разыщет мужчин и приведет их на берег, море, скорее всего, уже скроет тело. Убийство это или самоубийство, а тело крайне необходимо осмотреть, пока все, что можно, не смыто водой или не размокло. Она решительно взяла себя в руки и твердыми шагами подошла к трупу. Это был молодой человек, одетый в хороший костюм темно-синей саржи и изящные, даже чересчур, узкие коричневые туфли. Носки лиловые, и галстук тоже был лиловым до того, как покрылся отвратительными пятнами крови. Серая шляпа из мягкого фетра упала с головы – нет, ее сняли и положили на скалу. Гарриет подняла ее и заглянула внутрь, но увидела только бирку с именем изготовителя. Это была известная, но не в лучшем вкусе, шляпная фирма. Голову, которую прежде украшала эта шляпа, покрывала густая копна волос, тщательно, но не слишком коротко подстриженных и благоухающих бриллиантином. Лицо, как ей показалось, было и при жизни довольно бледным и не имело следов загара. Открытые голубые глаза, от взгляда которых ей стало не по себе. Рот раскрылся, демонстрируя два ряда ухоженных, очень белых зубов. Изъянов в рядах не было, но она заметила коронку на одном из коренных. Гарриет попыталась определить возраст мужчины. Это было трудно, поскольку неожиданно оказалось, что он носил короткую темную бородку клинышком – из-за нее он выглядел старше и смахивал на иностранца. И все-таки Гарриет решила, что он очень молод. В абрисе носа и лица была какая-то незрелость, говорившая, что ему немногим больше двадцати. Она перевела взгляд с лица на руки и снова удивилась. Что бы там ни думал Роберт Темплтон, она-то сразу решила, что элегантно одетый юноша забрался в это нелепое уединенное место для самоубийства. А если так, то очень странно, что у него на руках перчатки. Он лежал скрючившись, рука под туловищем, и перчатки были сильно испачканы. Гарриет начала было стягивать одну, но ее снова захлестнуло отвращение. Тем не менее она отметила, что это были свободные замшевые перчатки хорошего качества, специально подобранные к костюму. Самоубийство в перчатках? Почему она решила, что это самоубийство? Что-то ведь навело ее на эту мысль? Ну конечно. Если это не самоубийство, то куда делся убийца? Он точно не пришел по пляжу со стороны Лесстон-Хоу – она же помнит пустую сверкающую полосу песка. Там были только ее собственные следы, они шли от гальки через пляж. В сторону Уилверкомба песок тоже был чист, за исключением одной цепочки отпечатков – предположительно принадлежавших жертве. Значит, он пришел на пляж один. И умер в одиночестве, если только убийца не прибыл по морю. Как давно он умер? Прилив начался только что, а на песке нет отметин от днища лодки. По обращенной к морю стороне скалы никто конечно же взобраться не мог. Сколько времени назад тут хватало глубины, чтобы лодка могла подойти близко к трупу? Гарриет пожалела, что так мало знает о приливах и отливах. Если бы Роберту Темплтону случилось по долгу службы расследовать преступление на море, она бы, разумеется, во все это вникла. Но она всегда избегала проблем, связанных с морем и берегом, – именно потому, что не хотелось обременять себя разысканиями. Несомненно, безупречный по определению Роберт Темплтон знал о приливах все, но это знание было заперто внутри его безупречного призрачного мозга. И все-таки, как давно лежащий здесь человек умер? На этот вопрос Роберт Темплтон тоже знал ответ, поскольку изучал медицину в числе прочих наук, а кроме того, не выходил из дому без термометра и других инструментов для определения свежести трупов. Но у Гарриет термометра не было, а если бы и был, это бы ничего не дало. Темплтон имел привычку небрежно изрекать: „Судя по степени окоченения и температуре тела, я бы сказал, что смерть наступила тогда-то и тогда-то“, – не уточняя, сколько именно градусов по Фаренгейту показывал его термометр. Что до окоченения, то его, естественно, не наблюдалось, поскольку окоченение (это Гарриет знала) обычно наступает спустя четыре – десять часов после смерти. На синем костюме и коричневых туфлях не было следов морской воды, а шляпа лежала на скале. Но четыре часа назад вода покрывала скалу и смыла бы следы. Должно быть, трагедия случилась позже. Гарриет потрогала труп. Он казался теплым. Но в такую жару остыть невозможно. Затылок и темя были почти так же горячи, как скала. Ниже, в тени, тело было прохладнее, но не холоднее ее собственных рук, вымытых в море. Да, но ведь есть еще один фактор. Орудие преступления. Нет орудия – нет самоубийства, это непреложный закон. Руки были пусты, никаких признаков „мертвой хватки“, которая так любезно сохраняет улики, к удовольствию сыщиков. Тело лежало на боку – одна рука между туловищем и скалой, другая, правая, свисала со скалы рядом с лицом. Точно под этой рукой струйка крови так отталкивающе стекала вниз, расходясь в воде пятнами. Если орудие есть, то оно тут. Гарриет сняла туфли и чулки, закатала рукава по локоть и принялась шарить в воде, глубина которой у подножия скалы достигала восемнадцати дюймов. Она ступала очень осторожно, боясь наткнуться на лезвие, и правильно делала, потому что вскоре ее рука нащупала что-то твердое и острое. Слегка порезавшись, она вытащила из воды открытую опасную бритву, которую частично уже занесло песком. Вот и орудие преступления. Все-таки, похоже, это самоубийство. Гарриет стояла с бритвой в руке, гадая, останутся ли отпечатки пальцев на ее мокрой поверхности. Самоубийца их, конечно, не оставил, ведь он был в перчатках. И опять – к чему ему такие предосторожности? Разумнее надеть перчатки, когда хочешь совершить убийство, а не покончить с собой. Гарриет отложила эту загадку на будущее и завернула бритву в платок. Прилив неумолимо наступал. Что еще она может сделать? Надо ли обыскать карманы? Ей не хватало силы Роберта Темплтона, чтобы оттащить тело выше уровня прилива. Обыскивать уж точно должны полицейские, после того, как перенесут тело. Но в карманах могут быть документы, которые испортятся от воды. Гарриет нерешительно ощупала карманы пиджака, но мертвец, судя по всему, слишком пекся о костюме, чтобы носить в карманах что-либо существенное. В правом она нашла только шелковый платок с меткой прачечной и тонкий золотой портсигар, левый был пуст. В наружном нагрудном кармане обнаружился лиловый шелковый платок, явно предназначенный для демонстрации, а не для использования. Задний карман пуст. Чтобы добраться до брючных карманов, нужно было поднять труп, а этого она по многим причинам делать не хотела. Если бумаги были, то лежали, конечно, в верхнем внутреннем кармане, но мысль о том, чтобы туда залезть, внушала Гарриет отвращение. Он был полностью залит кровью из перерезанного горла. Бумаги в этом кармане и так уже испорчены, мысленно оправдывалась Гарриет. Малодушно, но уж как есть. Она не могла заставить себя прикоснуться к такой гадости. Забрав носовой платок и портсигар, она еще раз огляделась. Море и пляж были все так же безлюдны. Солнце все так же сияло, но на морском горизонте начали собираться облака. Ветер тоже сменился на юго-восточный и крепчал с каждой минутой. Было похоже, что прекрасная погода долго не продлится. Еще надо было взглянуть на следы мертвеца, пока их не уничтожила подступающая вода. Гарриет вдруг вспомнила, что у нее с собой фотоаппарат. Маленький, но все-таки он мог наводиться на резкость и снимать объекты на расстоянии шести футов. Она вытащила его из рюкзака и сделала три снимка скалы с трупом с разных точек. Голова мертвеца так и лежала, как выпала из ее рук: немного набок, так что можно было сфотографировать лицо. Она потратила на это кадр, отступив с фотоаппаратом на шесть футов. Теперь на пленке оставалось четыре кадра. На первом она запечатлела общий вид берега с трупом на переднем плане, отойдя для этой цели подальше от скалы. Затем сняла поближе цепочку следов на песке, тянувшихся от скалы в сторону Уилверкомба. Третий кадр употребила на крупный план одного из следов, держа аппарат с выставленным шестифутовым фокусом на вытянутых руках над головой и направив его по возможности прямо вниз. Гарриет посмотрела на часы. С того момента, когда она увидела тело, прошло не больше двадцати минут. Время еще есть. Пока она тут, лучше убедиться, что следы принадлежат трупу. Она сняла одну туфлю с ноги покойника, заметив попутно, что, хотя подошва в песке, на коже верха нет следов морской воды. Приложив туфлю к отпечатку, убедилась, что они полностью совпадают. Гарриет не стала возвращать туфлю и взяла ее с собой. Снова оказавшись на гальке, она ненадолго остановилась, чтобы сфотографировать скалу со стороны берега. Погода определенно портилась, ветер усиливался. Посмотрев вдаль, она увидела позади скалы ряд маленьких водоворотов и завихрений. Там и сям они рассыпались сердитыми пенными барашками, будто разбивались о невидимые рифы. Повсюду на волнах появлялись пенные гребни, а тускло-желтые полосы отражали собиравшиеся над морем тучи. Рыбацкая лодка почти скрылась из виду, она шла к Уилверкомбу. Не вполне уверенная, правильно ли поступила, Гарриет собрала свои пожитки, включая ботинок, шляпу, бритву, портсигар и платок, и принялась карабкаться по утесам. Была половина третьего. Глава II Свидетельствует дорога … Остались по домам Младенцы лишь да немощные старцы, Да те, кто ныне должен перейти Через преграду чрева или гроба. ‘‘Второй брат“ [19] 19 Перевод с англ. А. Азова. Четверг, 18 июня Дорога была по-прежнему пуста. Гарриет повернула к Уилверкомбу и зашагала в хорошем размеренном темпе. Хотелось побежать, но она знала, что только выбьется из сил и ничего не выгадает. Пройдя около мили, она обрадовалась, встретив попутчицу – девица лет семнадцати вела двух коров. Гарриет окликнула ее и спросила, как добраться до ближайшего дома. Девица уставилась на нее. Гарриет повторила вопрос. Ответ прозвучал на юго-западном диалекте, столь неразборчивом, что понять не удалось почти ничего, но в конце концов Гарриет разобрала, что ближе всего идти до Уилла Коффина, к Бреннертону, а для этого нужно свернуть направо на извилистую проселочную дорогу. – Сколько идти до Бреннертона? Девица полагала, что идти порядком, но отказалась выразить эту величину в ярдах или милях. – Ну что ж, пойду туда, – сказала Гарриет. – А вы, если встретите кого-нибудь по пути, не скажете ли им, что на пляже примерно в миле отсюда лежит мертвый человек и чтобы сообщили в полицию? Девица тупо смотрела на нее. Гарриет повторила, добавив: – Вы все поняли? – Да, мисс, – произнесла она таким тоном, что было ясно: она не поняла ничего. Поспешив свернуть на проселок, Гарриет заметила, что девица все еще стоит и смотрит ей вслед. Дом Уилла Коффина оказался маленькой фермой. Гарриет добиралась туда двадцать минут, а дойдя, не обнаружила ни души. Она постучала в дверь – никто не ответил; затем, толкнув, открыла ее и крикнула, опять безрезультатно. Она зашла за дом и там снова покричала. Тогда из сарая появилась женщина в переднике и встала, вперив в нее взгляд. – Здесь есть мужчины? – спросила Гарриет. Женщина ответила, что все они там, на семиакровом поле, сгребают сено. Гарриет объяснила, что на берегу лежит мертвый человек и что надо сообщить в полицию. – Ужас-то какой, – ответила женщина. – Небось это Джо Смит? Утром вышел на лодке, а скалы там страх какие. Мы их Жерновами зовем. – Нет, это не рыбак, похож на горожанина. И он не утонул. Он себе горло перерезал. – Горло перерезал? – с интересом повторила женщина. – Как есть ужас. – Я хочу сообщить в полицию, пока тело не накрыло приливом, – сказала Гарриет. – В полицию? – Женщина задумалась. – Да, – сказала она наконец, – в полицию надо б доложить. Гарриет поинтересовалась, нельзя ли попросить кого-нибудь из мужчин передать сообщение. Женщина покачала головой. Они ж сено сгребают, а погода того гляди испортится. Нет, вряд ли без кого-то можно обойтись. – Вы, случайно, не подключены к телефонной линии? Они-то нет, но мистер Кери с Красной фермы, тот подключен. Будучи допрошена с пристрастием, женщина призналась, что попасть на Красную ферму можно вернувшись на дорогу и свернув на следующей развилке, а уж оттуда до нее миля или две. Может ли Гарриет одолжить машину? К сожалению, машины у них нет. Вернее, есть, но дочка уехала на ней в Хитбери на рынок и вернется поздно. – Тогда пойду пешком, – устало сказала Гарриет. – Если вам попадется кто-то, кто может передать сообщение, скажите ему, пожалуйста, что на берегу вблизи Жерновов лежит мертвец и что об этом нужно сообщить в полицию. – Я им скажу, не сомневайтесь, – живо ответила женщина. – Вот ужас-то какой, да? Полиции следовает сказать. Вид у вас усталый, может, чаю выпьете, мисс? Гарриет отказалась от чая, объяснив, что ей надо торопиться. Пройдя через ворота, она услышала, что фермерша ее окликнула, и с надеждой повернулась к ней. – Это вы его нашли, мисс? – Да, я. – Он мертвый лежал? – Да. – И горло перерезано? – Да. – Ай-ай-ай. Ужас, как есть ужас. Вернувшись на главную дорогу, Гарриет заколебалась. Эта вылазка отняла у нее порядочно времени. Что лучше – вновь свернуть в поисках Красной фермы или держаться главной дороги, где больше шансов кого-нибудь встретить? Так ничего и не решив, она дошла до поворота. Невдалеке пожилой мужчина окучивал в поле репу. Гарриет окликнула его: – Это дорога на Красную ферму? Он продолжал работать, не обращая на нее внимания. – Глухой, наверное, – пробормотала она и окликнула снова. Старик окучивал репу. Гарриет поискала глазами калитку в заборе, но тут старик остановился, чтобы разогнуть спину и поплевать на руки, и его взгляд наконец-то упал на девушку. Та поманила его рукой, и он медленно захромал к забору, опираясь на мотыгу. – Это дорога на Красную ферму? – указала она на тропинку. – Нет, – отвечал старик, – нету его дома. – А телефон у него есть? – спросила Гарриет. – До ночи не будет, – изрек старец. – Поехал на рынок в Хитбери. – Телефон, – повторила Гарриет. – У него есть телефон? – А как же. Где-то она тут, поблизости. Пока Гарриет раздумывала, может ли в этом графстве местоимение „она“ относиться к телефонам, собеседник разбил ее надежды, добавив: – Нога у ней снова болит. – Далеко ли ферма? – безнадежно прокричала Гарриет. – Нечего удивляться, – заметил старик. Он стоял, опершись на мотыгу и обмахивая лицо шляпой. – Я аккурат в субботу вечером ей говорил, что не ее это дело. Гарриет перегнулась через забор, приблизила губы к самому уху старика и проорала: – До фермы далеко?!! – Незачем кричать, – сказал старик. – Я ж не глухой. На Михайлов день восемьдесят два стукнет, а я-то еще слава богу. – Сколько идти… – начала Гарриет. – Да я ж говорю, нешто не говорю? Мили полторы по дороге, но коли решили срезать по полю, где бугай… На дороге внезапно показалась машина. Промчалась мимо на приличной скорости и исчезла вдали. – Черт! – пробормотала Гарриет. – Я бы ее поймала, если б не теряла времени со старым дурнем. – В точку, мисс, – согласился этот Папа Вильям [20] : он расслышал последнее слово, но, как это часто случается с глухими, истолковал его неправильно. – Сумасброды, вот как я их зову. Что за радость громыхать с такой скоростью. Помню вот, дружок племянницы моей… Мелькнувшая машина решила дело. Гораздо лучше держаться дороги. Если плутать по проселкам в надежде отыскать запрятанную ферму и предполагаемый телефон, можно до ужина пробродить. Гарриет вновь пустилась в путь, не дослушав рассказ Папы Вильяма, и прошла по пыльной дороге еще с полмили, никого не встретив. 20 Папа Вильям – престарелый, но бодрый герой нравоучительного стихотворения Роберта Саути, которое Льюис Кэрролл спародировал в „Алисе в Стране чудес“: – Папа Вильям, – сказал любопытный малыш, — Голова твоя белого цвета. Между тем ты всегда вверх ногами стоишь. Как ты думаешь, правильно это? Перевод с англ. С. Маршака. Странное дело, думала она. За утро она повстречала нескольких человек и немало торговых фургонов. Куда они все подевались? Роберт Темплтон (или, может быть, даже лорд Питер Уимзи, выросший в сельской местности) сразу бы разрешил загадку. В Хитбери был базарный день, а в Уилверкомбе и Лесстон-Хоу – короткий рабочий день. Эти две вещи были, разумеется, взаимосвязаны: укороченный день позволял обитателям морских курортов не пропустить важное событие. Поэтому на береговой дороге больше не было видно торговцев с товаром. И поэтому все, кто направлялся в Хитбери, уже уехали далеко. Оставшиеся аборигены трудились на сенокосе. И правда, Гарриет увидела мужчину и мальчика, управлявших пароконной косилкой. Предложение бросить работу, лошадей и пойти за полицией привело их в ужас. Хозяин был (разумеется) в Хитбери. Уже ни на что не надеясь, Гарриет попросила их сообщить о трупе и потащилась дальше. Вскоре на дороге показалась фигура, вселившая в нее надежду. Человек в шортах и с рюкзаком за спиной – турист, как она сама! Гарриет окликнула его повелительным тоном: – Эй, скажите, где я смогу найти машину или телефон? Это страшно важно. Путник, худосочный рыжеватый мужчина с выпуклым лбом и в толстых очках, глядел на нее, растерянно улыбаясь. – Боюсь, что не могу сказать. Видите ли, я сам не здешний. – Тогда не могли бы вы… – начала Гарриет и осеклась. Он-то что мог сделать? Он в том же положении, что и она. Поддавшись глупому викторианскому предрассудку, она ждала, что мужчина проявит кипучую энергию и находчивость, но ведь он просто человек – и ноги, и мозги у него такие же, как у всех. – Понимаете, там на пляже лежит мертвец, – объяснила она, неопределенно махнув рукой назад. – Что, правда? – воскликнул молодой человек. – Это уж как-то чересчур, да? Э-э-э… ваш друг? – Разумеется нет! Я совершенно его не знаю. Но надо сообщить в полицию. – В полицию? Ах да, конечно, в полицию. Ну, она это, знаете, в Уилверкомбе. Там полицейский участок. – Знаю. Но тело лежит почти у самой воды, и его смоет приливом, если я не приведу туда кого-нибудь прямо сейчас. На самом деле его, может быть, уже смыло. Господи! Уже почти четыре. – Приливом? Ах да. Да. Думаю, смоет. Если, – его лицо озарила мысль, – если только вода прибывает. Но ведь она может и это, знаете, убывать, так ведь? – Может и убывать, но она прибывает, – угрюмо сказала Гарриет. – Прилив начался в два часа. Вы не заметили? – Ну, нет, по правде сказать, не заметил. Я близорук. И не слишком в этом разбираюсь. Живу, знаете, в Лондоне. Боюсь, ничем не могу тут помочь. Здесь поблизости нет никакой полиции? Он оглянулся кругом, словно ожидал увидеть где-нибудь неподалеку постового инспектора. – Вы давно проходили мимо жилья? – спросила Гарриет. – Жилья? Ах да. Да, кажется, некоторое время назад я видел домики. Да, точно видел. Там наверняка есть люди. – Значит, пойду туда. А вы, если встретите кого-нибудь, расскажите им, пожалуйста, что на пляже лежит человек с перерезанным горлом. – Горлом? – Да. Возле скал, которые тут называют Жерновами. – Кто перерезал ему горло? – Откуда мне знать? Наверное, он это сам сделал. – Да… А, разумеется. Да. Иначе это ведь будет убийство, да? – Конечно, это может оказаться убийством. Путник нервно вцепился в свой посох. – Но ведь это невозможно, разве нет? – Как знать. – Терпение Гарриет иссякло. – На вашем месте я бы поторопилась. А то, знаете, вдруг убийца где-нибудь поблизости? – Боже праведный! – воскликнул молодой лондонец. – Но это ужасно опасно. – Еще бы не опасно! Ну, мне пора. Не забудьте, хорошо? Человек с перерезанным горлом лежит возле Жерновов. – Жерновов. Ах да. Я запомню. Но послушайте… – Да? – Может быть, мне лучше пойти с вами? Ну, знаете, для защиты и тому подобного. Гарриет рассмеялась. Ясное дело, молодой человек просто боится идти мимо Жерновов. – Как вам угодно, – безразлично бросила она, уже на ходу. – Я могу показать вам домики. – Хорошо. Пойдемте. Нельзя терять ни минуты. Спустя четверть часа они увидели „домики“. По правую руку стояли два низких сооружения с соломенными крышами. Перед ними росла высокая живая изгородь, которая защищала от штормов, но в то же время полностью закрывала вид на море. Напротив них, по другую сторону от дороги, вилась узкая тропа, обнесенная стенами. Она спускалась к морю. Гарриет домики разочаровали. В них обнаружились древняя старуха, две женщины помоложе и несколько маленьких детей, но все мужчины отправились рыбачить. Сегодня они припозднились, но „ввечеру“ должны были вернуться. Рассказ Гарриет был выслушан с живым интересом. Жены обещали передать все мужьям. Они также предложили подкрепиться, и на этот раз Гарриет не стала отказываться. Можно было не сомневаться, что прилив уже накрыл тело и полчаса погоды не сделают. Волнения ее утомили. Она с благодарностью выпила чаю. Затем попутчики вновь зашагали по дороге. Джентльмен из Лондона – он представился Перкинсом – жаловался, что натер ногу. Гарриет не обращала внимания на его нытье. Конечно же скоро что-нибудь подвернется. Но подвернулся только стремительный седан, обогнавший их через полмили. При виде покрытых пылью путников, которые отчаянно махали ему, явно прося их подвезти, самодовольный водитель безжалостной ногой надавил акселератор и пронесся мимо. – Бессовестный лихач! – воскликнул мистер Перкинс, потирая больную пятку. – От седанов с шоферами никогда никакого толку, – сказала Гарриет. – Нам нужен грузовичок или семилетний „форд“. О, глядите! Что это там? „Это“ было воротами, которые перегораживали дорогу. Рядом стоял маленький дом. – Железнодорожный переезд. Неужели повезло! – Приунывшая Гарриет воспряла духом. – Там должен кто-то быть. Там и правда кто-то был. Даже двое – инвалид и маленькая девочка. Гарриет нетерпеливо спросила их, где можно найти машину или телефон. – Все это, мисс, вы найдете в деревне, – отвечал инвалид. – Хоть на деревню оно не особенно похоже, но по крайности мистер Хирн, что держит лавку, так вот у него есть телефон. Здесь-то полустанок „Дарли“, а до самого Дарли еще минут десять. Там-то вы, мисс, уж точно кого-то найдете. Лиз! Ворота! Девочка выбежала и открыла ворота маленькому мальчику, который вел в поводу громадную ломовую лошадь. – Сейчас пойдет поезд? – от нечего делать спросила Гарриет, поскольку ворота снова закрылись. – Через полчаса, не раньше, мисс. Ворота мы смотрим, чтоб закрыты были всегда. Движение тут не особо, а ворота-то скоту не дают на пути выбраться. За день порядком поездов проходит. Главный путь из Уилверкомба в Хитбери. Экспрессы, конечно, тут не останавливаются, только пригородные, да и они только дважды в день, кроме базарных дней. – Понятно. Гарриет сама не знала, с чего это взялась расспрашивать про расписания поездов, но вдруг поняла, что, не отдавая себе в том отчета, с профессиональным интересом прикидывает, каким образом и на чем можно добраться до Жерновов. Поездом, машиной, на лодке – как покойный туда попал? – А во сколько… Нет, не важно. Пускай выясняет полиция. Она поблагодарила смотрителя, открыла боковую калитку и пошла дальше. Мистер Перкинс захромал следом. Дорога по-прежнему шла вдоль берега, но утесы постепенно становились ниже и опустились почти до уровня моря. Спутники увидели купу деревьев, изгородь и тропинку, вьющуюся мимо развалин заброшенного дома к широкой зеленой лужайке. Там, почти на границе песчаного пляжа, стояла палатка, возле которой дымил костер. Миновав поворот, они увидели, как из палатки вылез человек с канистрой для бензина в руке. На нем были старые фланелевые брюки и рубашка цвета хаки с закатанными до локтей рукавами; на лоб низко надвинута мягкая шляпа, а глаза к тому же скрыты темными очками. Гарриет позвала его и спросила, близко ли деревня. – Пару минут по дороге, – ответил он лаконично, но вполне вежливо. – Мне нужно позвонить, – продолжила Гарриет. – Мне сказали, в лавке есть телефон. Это правда? – А, да. Прямо напротив, на том краю пустыря. Не ошибетесь – тут только одна лавка. – Спасибо. Да, кстати – нет ли в деревне полицейского? Мужчина замер и уставился на нее, прикрывая глаза от солнца. Гарриет заметила у него на руке татуировку – красно-синюю змею – и подумала, что он, наверное, моряк. – Нет, в Дарли полицейского нет. Тут один констебль на две деревни. Иногда сюда заезжает на велосипеде. А что случилось? – Произошел несчастный случай. Там, на берегу, – сказала Гарриет, – я нашла мертвого человека. – Господи! Скорей звоните в Уилверкомб. – Спасибо, так и сделаю. Пойдемте, мистер Перкинс. Ой, он ушел. Гарриет догнала спутника, раздосадованная его очевидным стремлением отмежеваться от нее и ее покойника. – Незачем останавливаться и разговаривать с каждым встречным, – проворчал Перкинс. – Не нравится мне его вид, к тому же мы почти на месте. Я тут, знаете, утром был. – Я только хотела спросить, нет ли здесь полицейского, – спокойно объяснила Гарриет, которой не хотелось спорить с мистером Перкинсом. Ей и так было о чем беспокоиться. Показались дома: небольшие приземистые постройки в окружении веселых палисадников. Дорога внезапно свернула прочь от берега, и Гарриет обрадовалась, увидев телеграфные столбы, еще больше домов и, наконец, пустырь. На его краю стояла кузница. На траве дети играли в крикет. В центре пустыря возвышался старый вяз, а на противоположном краю была лавка под вывеской, гласившей: „Дж. Хирн. Бакалея“. – Слава богу! – воскликнула Гарриет. Она пересекла пустырь и почти вбежала в лавку. Интерьер украшали сапоги и сковородки. Кажется, там продавалось все – от лимонных леденцов до вельветовых брюк. Из-за пирамиды консервных банок вышел, любезно улыбаясь, лысый человек. – Разрешите воспользоваться вашим телефоном? – Конечно, мисс, какой номер? – Мне нужен полицейский участок в Уилверкомбе. – Полицейский? – Бакалейщик был озадачен. – Придется поискать номер, – неуверенно сказал он. – Зайдите сюда, мисс, – и вы, сэр? – Спасибо, – отозвался Перкинс. – Но мне, честно говоря… Я хочу сказать… этим вообще-то леди занимается. Я что хотел сказать – если тут где-нибудь есть гостиница, лучше мне… э-э-э… то есть всего хорошего. Он тихо выскользнул из лавки. Гарриет, тут же забыв о его существовании, вошла вслед за бакалейщиком в заднюю комнату и нетерпеливо наблюдала, как тот, надев очки, сражается с телефонной книгой. Глава III Свидетельствует отель Эй вы, костлявые, сюда сей же час — Желтые, хрупкие, мшистые, белые! Вас ждут не дождутся. Немедленно в пляс! Задорней, ребятушки! Смерть любит веселье. Где ж Смерть? Мы все в сборе. Нам ждать невтерпеж. ‘‘Книга шуток со смертью“ [21] 21 Перевод с англ. А. Азова. Четверг, 18 июня В четверть шестого бакалейщик наконец объявил Гарриет, что ее соединили. Со всеми задержками и походом на ферму Бреннертон она потратила почти три часа на дорогу длиной в четыре с небольшим мили от Жерновов в сторону Уилверкомба. На самом-то деле она прошла не меньше шести миль, но чувствовала, что потеряла ужасно много времени. Что ж, она сделала все, что могла, но судьба была не на ее стороне. – Алло! – устало сказала она. – Алло! – ответили ей официальным тоном. – Это полиция Уилверкомба? – Да. Я вас слушаю. – Я звоню из Дарли, из магазина мистера Хирна. Хочу сообщить, что сегодня примерно в два часа дня я нашла труп мужчины. Он лежал на пляже возле Жерновов. – Вот как, – ответил голос. – Минуту. Да. Мертвое тело, мужчина, у Жерновов. Да? – У него перерезано горло. – …горло, – повторил официальный голос. – Дальше. – Еще я нашла бритву. – Бритву? – Голос, казалось, обрадовался, услышав эту подробность. – А кто у телефона? – Моя фамилия Вэйн, Гарриет Вэйн. Я путешествую пешком и случайно его обнаружила. Вы пришлете кого-то за мной, или мне… – Минуту. Вэйн, В-Э-Й – Н, так. Нашли в два часа, говорите. Поздновато вы нам сообщаете, а? Гарриет объяснила, что ей стоило большого труда с ними связаться. – Понятно, – сказал голос. – Хорошо, мисс, мы пошлем машину. Оставайтесь на месте до нашего приезда. Вам придется поехать с нами и показать тело. – Боюсь, сейчас там уже нет никакого тела, – ответила Гарриет. – Оно лежало почти у самой воды на той большой скале, и прилив… – Этим займемся мы, мисс. – Голос звучал уверенно, будто приливы и отливы регулировались полицейским уставом. – Машина придет минут через десять. В трубке щелкнуло, наступила тишина. Гарриет положила трубку на рычаг и пару минут постояла в нерешительности. Затем снова взялась за телефон. – Дайте мне Ладгейт бооо, побыстрее, пожалуйста. Срочный звонок для прессы. Я не могу ждать дольше пяти минут. Телефонистка принялась возражать. – Послушайте! Я звоню в „Морнинг стар“ по делу чрезвычайной важности. – Хорошо, – неуверенно сказала телефонистка. – Я попробую. Гарриет подождала. Прошло три минуты – четыре – пять – шесть. Зазвонил звонок. Гарриет схватила трубку. – „Морнинг стар“. – Срочно соедините меня с отделом новостей. Ж-ж-ж, щелк. – „Морнинг стар“, редактор отдела новостей. Гарриет приготовилась изложить свою историю как можно короче и живописнее. – Я звоню из Дарли, это возле Уилверкомба. Сегодня в два часа дня был обнаружен труп неизвестного мужчины… Да. Готовы? На берегу, в два часа, горло перерезано от уха до уха. Тело нашла мисс Гарриет Вэйн, популярный автор детективных романов. Да, правильно, та самая Гарриет Вэйн, которую два года назад судили за убийство… Да… Погибшему на вид около двадцати лет, голубые глаза, короткая темная бородка, одет в темно-синюю пиджачную пару, коричневые ботинки, замшевые перчатки… Возле трупа найдена бритва. Предположительно самоубийство. Да, да, может быть, и убийство, или напишите „при невыясненных обстоятельствах“. Да. Мисс Вэйн сейчас путешествует, собирая материал для своей следующей книги под названием „Тайна вечного пера“. Ей пришлось пройти несколько миль, прежде чем она смогла сообщить о случившемся в полицию… Нет, полиция пока не видела труп. Вероятно, он сейчас под водой, но после отлива его, наверное, достанут. Я вам перезвоню… Да. Что? У телефона мисс Вэйн. Да. Нет, это только для вас. Вскоре это будет во всех газетах, но я сообщаю исключительно вам… конечно, при условии, что вы про меня там напишете… Да, конечно… Думаю, что задержусь в Уилверкомбе… Не знаю, я вам сообщу, где остановилась. Хорошо… Хорошо… До свидания. Закончив разговор, она услышала шум подъехавшей машины, вышла из магазина и натолкнулась на крупного мужчину в сером костюме. – Я инспектор Ампелти. Что здесь такое? – начал он нетерпеливо. – О, инспектор! Как я рада, что вы приехали. Я уже было отчаялась встретить кого-то разумного. Я сделала междугородний звонок, мистер Хирн. Не знаю, сколько это будет стоить, но вот вам десять шиллингов. За сдачей как-нибудь потом зайду. Инспектор, я сказала друзьям, что задержусь в Уилверкомбе на несколько дней. Я правильно сделала, да? Это была неправда, но писатели и полицейские инспекторы иногда расходятся во мнениях относительно рекламы и огласки. – Правильно, мисс. Придется вас попросить остаться ненадолго, пока идет расследование. Садитесь-ка лучше в машину, да поедем туда, где вы, говорите, видели тело. Этот джентльмен – доктор Фенчерч. А это сержант Сондерс. Гарриет поздоровалась. – Не пойму, зачем я тут, – удрученно сказал полицейский врач. – Если в два часа он лежал на уровне отлива, сегодня на него не очень-то посмотришь. Вода еще долго будет прибывать, к тому же ветер сильный. – Да уж, дело дрянь, – согласился инспектор. – Я знаю, – скорбно ответила Гарриет, – но я сделала все, что от меня зависело. Она изложила этапы своей одиссеи, упомянув все, что делала возле скалы, и предъявила туфлю, портсигар, шляпу и бритву. – Вот это да. Похоже, вы изрядно потрудились, мисс. Можно подумать, специально этим интересовались. Сфотографировали даже. Но все-таки, – строго прибавил он, – если б вы раньше вышли, то скорей бы добрались сюда. – Я потратила на это совсем немного времени, – стала оправдываться Гарриет. – Я подумала, что если труп смоет или с ним еще что-то случится, то лучше иметь какие-то доказательства. – Чистая правда, мисс. По моему разумению, вы все верно сделали. Похоже, шторм поднимается, вода будет стоять высоко. – Зюйд-вест задул, – вставил полицейский, который вел машину. – Скалу там эту затопит. Если он не стихнет да море разойдется, к ней и в отлив не подберешься. – Верно, – сказал инспектор. – Тут в бухте сильное течение. На лодке мимо Жерновов не пройти, если только вы ей днище разбить не хотите. И точно – прибыв в Бухту Смерти, как ее мысленно окрестила Гарриет, они не увидели и следа скалы, не говоря уже о трупе. Половина пляжа ушла под воду. Волны тяжело накатывали на берег. Буруны, указывавшие, где под водой скрываются скалы Жерновов, теперь исчезли. Ветер становился все крепче, облака сгущались, и сквозь них судорожными вспышками проглядывало солнце. – Это здесь, мисс? – спросил инспектор. – Да, это здесь, – уверенно ответила Гарриет. – Над скалой сейчас семнадцать футов воды, – покачал головой инспектор. – А через час будет еще больше. Пока ничего не поделаешь. Подождем отлива. Он наступит около двух ночи. Посмотрим, не сможем ли тогда подобраться, но, по-моему, погода будет неласковая. Конечно, есть вероятность, что труп смоет и выбросит где-нибудь на берег. Сондерс, я вас подвезу до Бреннертона, вы там соберите людей, обыщите с ними берег к северу и к югу, а я вернусь в Уилверкомб и посмотрю, не удастся ли договориться о лодке. Вам, мисс, придется поехать со мной и написать заявление. – Разумеется, – едва слышно произнесла Гарриет. Инспектор повернулся и внимательно посмотрел на нее. – Вижу, вы расстроены, мисс, – доброжелательно сказал он. – Ничего удивительного. Не слиш-ком-то приятно молодой леди всем этим заниматься. И вы отлично справились. Большинство молодых леди просто убежали бы прочь, не то что ботинки снимать. – Просто я знаю, что в таких случаях надо делать, – объяснила Гарриет. – Я пишу детективы. – И тут же подумала: наверняка инспектор сочтет это занятие праздным и глупым. – Вон оно что. Нечасто, должно быть, вам удается, так сказать, проверить свои книги на практике. Как, вы говорите, вас зовут, мисс? Не то чтобы я много детективов читал, разве что Эдгара Уоллеса [22] парочку, но мне в любом случае надо знать ваше имя. Гарриет назвала имя и лондонский адрес. Инспектор внезапно насторожился. 22 Эдгар Уоллес (1875–1932) – британский писатель, популярный и необычайно плодовитый автор триллеров, считается основоположником этого жанра. Члены Детективного клуба, к которому принадлежала Дороти Л. Сэйерс, никогда не упускали случая поиздеваться над этим автором. – Вроде бы я вашу фамилию где-то слышал, – заметил он. – Да, должны были слышать, – мрачно ответила Гарриет и нервно засмеялась. – Я – та самая Гарриет Вэйн, которую два года назад судили за отравление Филиппа Бойза. – И правда! – воскликнул инспектор. – Да. Они потом поймали парня, который его убил, так? Мышьяк. Конечно. Если я правильно помню, на суде все решили медицинские свидетельства. Отличная работа. Лорд Питер Уимзи к этому делу имел какое-то отношение, если не ошибаюсь? – Самое прямое. – Умнейший человек, – заметил инспектор. – Постоянно слышишь о нем: то одним занят, то другим. – Да. Он… весьма деятелен. – Вы, наверно, хорошо с ним знакомы? – не отставал инспектор, проявляя, с точки зрения Гарриет, излишнее любопытство. – Да, довольно хорошо. Это как-то невежливо, вдруг спохватилась Гарриет. Ведь Уимзи выручил ее в крайне неприятной ситуации, а если называть вещи своими именами – спас от позорной смерти. Она торопливо и несколько театрально проговорила: – Я в большом долгу перед ним. – Разумеется, – ответил инспектор. – Хотя Скотленд-Ярд – вступился он за честь мундира, – и сам бы его поймал, наверное. Но все же, – тут в нем заговорил местный патриотизм, – в некотором смысле у нас здесь больше преимуществ. Они не знают всех людей в Лондоне, а мы тут каждого знаем. Ну, они и не могут знать. Ну а в таком деле, как наше с вами, – десять к одному, что мы все выясним про этого несчастного юношу, не успеете, так сказать, в ладоши хлопнуть. – Может быть, он приезжий, – предположила Гарриет. – Очень может быть. Но я уверен, что все равно найдется кто-то, кто его знает. Сондерс, вам пора выходить. Соберите всех, кого сможете, а когда закончите, пусть мистер Коффин подбросит вас до Уилверкомба. Итак, мисс. Как, говорите, выглядел этот малый? Гарриет снова описала труп. – Бородатый, да? Похож на иностранца, так ведь? Пока что не пойму, кем он может быть, но не сомневаюсь, что мы без труда его вычислим. Так, мисс, вот мы и добрались до участка. Зайдите, пожалуйста, на минутку, суперинтендант с вами поговорит. Гарриет послушно зашла и снова поведала свою историю, на этот раз в мельчайших подробностях, суперинтенданту Глейшеру, который оказался благодарным слушателем. Она передала ему снятые с трупа вещи и ролик фотопленки, а затем до изнеможения отвечала на вопросы о том, как провела день – и до, и после обнаружения трупа. – Кстати, – спросил суперинтендант, – а что стало с тем молодым человеком, которого вы встретили по дороге? Гарриет обернулась и посмотрела назад, будто ожидала увидеть мистера Перкинса у себя за спиной. – Понятия не имею. Совсем про него забыла. Должно быть, он ушел, пока я вам дозванивалась. – Странно, – пробормотал Глейшер, пометив себе, что надо выяснить, что это за мистер Перкинс. – Но он не может ничего об этом знать, – добавила Гарриет. – Он был ужасно удивлен и напуган. Потому и пошел со мной. – Все равно нам нужно будет его проверить, таковы правила. Гарриет хотела было возразить, что это пустая трата времени, но вдруг сообразила, что, по всей вероятности, это ее рассказ собираются проверять. Она промолчала, а суперинтендант продолжил: – Что ж, мисс Вэйн. Боюсь, нам придется попросить вас несколько дней быть поблизости. Чем вы планируете заняться? – О, это я прекрасно понимаю. Наверное, мне лучше остановиться где-нибудь в Уилверкомбе. Не бойтесь, я не убегу. Я хочу участвовать в расследовании. Полицейский посмотрел на нее неодобрительно. Понятно, что всякий будет рад попасть на страницы газет в качестве очевидца кровавой трагедии, но леди конечно же должна была притвориться, будто ее это не интересует. Однако инспектор Ампелти лишь скромно заметил, что гостиница для трезвенников [23] „У Клегга“ считается вполне дешевой и комфортабельной. 23 Речь идет о классе недорогих гостиниц, где не подают спиртное. Такие гостиницы появились в XIX веке в рамках движения за трезвость, которое ко времени действия романа, впрочем, потеряло популярность. Вспомнив об обязательствах писателя перед газетчиками, Гарриет рассмеялась. „Мисс Гарриет Вэйн побеседовала с нашим корреспондентом в гостинице для трезвенников“ – нет, это никуда не годится. – Гостиница для трезвенников меня не интересует, – твердо произнесла она. – Назовите мне лучший отель в городе. – Самый большой – „Гранд-отель“, – сказал Глейшер. – В таком случае вы найдете меня в „Гранд-отеле“, – заключила Гарриет, решительно поднимая пыльный рюкзак. – Инспектор Ампелти отвезет вас туда на машине. – Суперинтендант кивнул в сторону инспектора. – Очень любезно с его стороны, – ответила Гарриет, приятно удивленная. Всего несколько минут спустя машина доставила ее к монструозному приморскому дворцу из тех, что выглядят так, будто их проектировал немецкий изготовитель картонных игрушек. Застекленный подъезд загромождали растения в кадках, а высокий свод большого вестибюля подпирали золоченые пилястры, вздымавшиеся из океана синего плюша. Гарриет невозмутимо прошла мимо всего этого великолепия и потребовала большой одноместный номер на втором этаже, с ванной и видом на море. – Боюсь, мисс, все номера заняты, – сказал портье, со скучающим видом оглядев ее рюкзачок и туфли. – Не может быть, – ответила Гарриет, – сезон только начался. Скажите управляющему, что я хочу с ним поговорить. Она с решительным видом уселась в ближайшее кресло, подозвала официанта и потребовала коктейль. – Инспектор, вы составите мне компанию? Тот, поблагодарив, объяснил, что должность обязывает его проявлять сдержанность. – Тогда в другой раз, – с улыбкой ответила Гарриет. Она бросила на поднос официанта фунтовую банкноту, несколько нарочито продемонстрировав туго набитый бумажник. Увидев, что портье подозвал к себе официанта, Ампелти еле заметно усмехнулся, а затем сам тихо подошел к стойке и что-то сказал портье. Вскоре к Гарриет, натянуто улыбаясь, приблизился помощник портье. – Выходит, мы все же сможем вас поселить, мадам. Джентльмен из Америки только что освободил номер на втором этаже. Окна выходят на набережную. Думаю, он вам прекрасно подойдет. – В нем есть отдельная ванная? – холодно спросила Гарриет. – Конечно, мадам. И балкон. – Хорошо. Какой это номер? Двадцать третий. Надеюсь, там есть телефон? Что ж, инспектор, теперь вы знаете, где меня найти. И она дружелюбно ему улыбнулась. – Да, мисс, – сказал он, улыбнувшись в ответ. У него были свои причины улыбаться. Если номер в „Гранд-отеле“ Гарриет добыла сама, показав бумажник, то вид на море, а также ванную и балкон обеспечил инспектор, шепнув портье, что она водит дружбу с самим лордом Питером Уимзи. Тем лучше, что Гарриет этого не слышала. Она бы пришла в ярость. Но, как ни странно, образ лорда Питера не покидал ее мыслей – ни пока она звонила в газету, чтобы сообщить адрес, ни потом, когда уписывала дорогой и роскошный ужин в ресторане отеля. По справедливости, стоило позвонить ему и рассказать про труп с перерезанным горлом. Если б их отношения сложились иначе, она бы так и сделала. Но обстоятельства таковы, что ее могут неправильно понять. К тому же это, скорее всего, скучнейшее самоубийство, не стоящее его внимания. Далеко не такая сложная и интересная загадка, как, к примеру, центральный сюжет „Тайны вечного пера“. Главный злодей этой захватывающей истории сейчас как раз совершал убийство в Эдинбурге, сконструировав при этом искуснейшее алиби, в котором были задействованы паровая яхта, радиосигнал точного времени, пять штук часов и переход с летнего времени на зимнее. (Зарезанный джентльмен, очевидно, прибыл со стороны Уилверкомба. Но как? По дороге? На поезде? А со станции „Дарли“ шел пешком? А если нет, кто его вез?) Нет, правда, ей надо сосредоточиться на этом алиби. Главная помеха – городские часы. Как их можно перевести? А их надо было перевести, ведь все алиби держалось на том, что в нужный момент они пробили полночь. Может, смотритель часов – сообщник? Кто следит за часами на ратуше? (Почему в перчатках? И оставила ли она собственные отпечатки на бритве?) Неужели все-таки придется ехать в Эдинбург? Может, там нет ни ратуши, ни часов на ней. Конечно, годятся часы на здании церкви. Однако церковные часы и трупы на колокольнях уже у всех в зубах навязли. (С мистером Перкинсом как-то странно. Если это все-таки убийство, не мог ли убийца уйти по воде? Наверно, ей надо было идти по берегу, а не по дороге. Поздно спохватилась.) И она так и не выяснила, с какой скоростью ходят паровые яхты. Такие вещи надо знать. Вот лорд Питер конечно же знает – он только и делает, что плавает на паровых яхтах. Приятно быть богатым. Если выйти за лорда Питера, тут же разбогатеешь. И он занятный. Никто не скажет, что с ним будет скучно жить. Но проблема в том, что никогда не узнаешь, каково с кем-то жить, пока не поживешь с ним. Себе дороже. Даже если тебе расскажут все-все о паровых яхтах. Не может же писатель сочетаться браком со всеми, кто обладает нужными ему знаниями. За чашкой кофе Гарриет развлекалась, сочиняя послужной список американской детективщицы, выходящей замуж всякий раз, как начинает новую книгу. Для романа об отравлении ей нужен ученый-химик, для романа о завещании – адвокат, а для романа об удушении? Висельщик, разумеется. В этом что-то есть. Конечно, книга будет пародийная. И пускай злодейка избавляется от каждого мужа способом, описанным в очередном романе. Слишком очевидно? Пожалуй. Она встала из-за стола, прошла по коридору и очутилась в большом зале, центральная часть которого была подготовлена для танцев. В дальнем конце помещения возвышалась эстрада, где расположился превосходный оркестр. Вдоль стен стояли столики, за которыми посетители могли выпить кофе или чего-нибудь покрепче, наблюдая за танцами. Пока Гарриет садилась и делала заказ, появилась пара профессиональных танцоров и стала вальсировать. Мужчина – высокий блондин с гладкими прилизанными волосами. У него было жеманное нездоровое лицо с большим печальным ртом. Женщина в пышном атласном фиолетовом платье с громадным турнюром и шлейфом изображала викторианскую скромницу, томно кружась в руках партнера под мелодию „Голубого Дуная“. Autres temps, autres mceurs [24] , – подумала Гарриет. Она огляделась. Кругом были длинные юбки и костюмы по моде семидесятых, веера и страусовые перья. Имитировалась даже стыдливость, хотя и весьма неумело. Талии казались узкими не из-за безжалостно затянутых корсетов, но благодаря мастерству дорогих портных. Завтра на теннисном корте станет видно, что эти талии, теперь уже облеченные короткими свободными платьями, принадлежат мускулистым современным женщинам, презирающим любые путы. А взгляды искоса и опущенные долу взоры – лишь маска притворной скромности. Если это и есть „возврат к женственности“, провозглашенный журналами мод, то женственность тут совсем иного сорта – она основана на экономической независимости. Неужели мужчины и правда так глупы, что всерьез верят, будто модные шляпы способны вернуть добрые старые времена женской покорности? „Вряд ли, – думала Гарриет, – они же прекрасно знают, что стоит нам снять шлейф и турнюр, надеть короткую юбку – и поминай как звали. Работа есть, денег полные карманы. Нет, видимо, это игра, правила которой известны всем“. 24 Другие времена, другие нравы (фр.). Вальс закончился, танцоры плавно остановились. Под жидкие аплодисменты оркестранты тренькали струнами, подтягивали колки и шуршали нотами. Затем танцор пригласил даму за ближайшим столиком, а девушка в фиолетовом приняла приглашение дородного фабриканта в твидовом костюме, сидевшего в другом конце зала. Другая девушка – блондинка в бледно-голубом – поднялась из-за столика возле эстрады и увлекла за собой пожилого мужчину. Остальные посетители встали вместе со своими партнерами и вышли в центр зала под звуки следующего вальса. Гарриет подозвала официанта и попросила еще кофе. Мужчинам, размышляла она, нравится тешить себя иллюзией, будто жизнь женщины целиком зависит от их расположения и одобрения. Но нравится ли им, когда это на самом деле так? Только пока ты юна и свежа, с горечью подумала Гарриет. Вон та девушка, что призывно заигрывает с целой группой ревнивых самцов, станет хищной каргой, как вот эта дама за соседним столиком, если не найдет, чем занять свой мозг – при условии, что он у нее есть. И тогда мужчины скажут, что она их отпугивает. „Хищной каргой“ была худая женщина, отчаянно накрашенная и одетая столь кричаще, что даже девятнадцатилетней красотке трудно было бы выглядеть хорошо в таком наряде. Она еще раньше привлекла внимание Гарриет тем, что вся сияла от возбуждения, как невеста на свадьбе. Она была одна, но, видимо, кого-то ждала, потому что беспрестанно окидывала зал взглядом, все время возвращаясь к столику танцоров. Теперь она явно начала волноваться. Ее унизанные кольцами руки нервно подергивались, она прикуривала сигарету за сигаретой, чтобы тут же затушить ее в пепельнице, выхватить из сумочки зеркальце, проверить, не размазалась ли помада, беспокойно поерзать и начать все заново, взяв другую сигарету. „Ждет своего жиголо, – диагностировала Гарриет с жалостливым отвращением. – Наверно, молодого человека с лягушачьим ртом. Но у него тут магнит попритягательней“ [25] . Официант принес кофе, и женщина за соседним столиком окликнула его на обратном пути: – Скажите, мистера Алексиса сегодня нет? – Нет, мадам. Нет. Он не смог сегодня прийти. – Официант слегка нервничал. 25 Цитата из „Гамлета“, акт III, сцена 2. Перевод с англ. Б. Пастернака. – Он заболел? – Не думаю, мадам. Управляющий просто сказал, что его не будет. – Он не оставил записки? – Не могу сказать, мадам. – Официант переминался с ноги на ногу. – Мистер Антуан, без сомнения, будет счастлив… – Нет, не надо. Я привыкла к мистеру Алексису. Мне подходит его манера. Не важно. – Да, мадам. Спасибо, мадам. Официант ретировался. Гарриет видела, как он сказал что-то метрдотелю, пожав плечами. Оба красноречиво подняли брови. Гарриет почувствовала раздражение. Неужели такая участь ждет всех, кто не вышел замуж? Быть объектом насмешек официантов? Она еще раз взглянула на женщину, которая поднялась, собираясь уходить, и увидела на ее руке обручальное кольцо. Значит, замужество не спасает. Одинокие, замужние, вдовые, разведенные – конец один. Гарриет поежилась и почувствовала, что ей смертельно надоели эти танцы. Она допила кофе и удалилась в зал меньшего размера, где три дородные дамы вели нескончаемую беседу о болезнях, детях и слугах. – Бедняжка Мюриэл так и не оправилась от последних родов… – Я с ней строго поговорила, я сказала: „Вы же понимаете, если вы уйдете до конца месяца, вы будете должны мне деньги… “ – Двенадцать гиней в неделю, да сто гиней хирургу заплатили… – Чудные мальчики, оба совершенно чудные, но, отправив Ронни в Итон, а Уилфреда в Оксфорд… – Напрасно они позволили мальчикам влезть в долги… – Она так похудела, что я едва ее узнала. Но все равно не стала бы… – Это вроде прогревания электричеством, что-то невероятное… – А налоги и эта ужасная безработица… – От нервов может быть расстройство желудка – такая неприятная вещь, так отравляет жизнь… – Оставила меня ни с чем, а дом полон народу. Эти девицы такие неблагодарные! „А это, – подумала Гарриет, – судя по всему, те, кому повезло. Пропади оно все пропадом! Так что там с городскими часами?“ Глава IV Свидетельствует бритва …Ты Полезное орудье: жалишь быстро И тайну, вырванную из груди, Умеешь ты хранить. ‘‘Книга шуток со смертью“ [26] 26 Перевод с англ. А. Азова. 19 июня, пятница Став свидетельницей описанных выше ужасов, любая уважающая себя женщина ни на минуту не сомкнула бы глаз, но Гарриет прекрасно выспалась в своем номере на втором этаже (с ванной, балконом и видом на набережную) и спустилась к завтраку со здоровым аппетитом. Она завладела свежим выпуском „Морнинг стар“ и погрузилась в изучение собственного интервью (с фотографией) на первой странице. Вдруг ее окликнул знакомый голос: – С добрым утром, Шерлок. Где ваш халат? Которая это по счету трубка? На столике в гардеробной я видел шприц. – Но вы-то как сюда попали? – спросила Гарриет. – На машине, – лаконично ответил лорд Питер. – Они нашли труп? – Кто вам сказал про труп? – Я учуял его издали. Где будет труп, там соберутся орлы [27] . Можно я с вами позавтракаю? – Разумеется. Откуда вы приехали? – Из Лондона – как голубок, заслышавший зов суженой. 27 Мф. 24:28. – Я не… – начала Гарриет. – Я не вас имел в виду. Я имел в виду труп. Но раз уж речь зашла о суженых – вы выйдете за меня? – Нет конечно. – Я так и думал, но на всякий случай решил спросить. Вы сказали, они нашли тело? – Нет, насколько я знаю. – И не найдут пока. Там вовсю ревет зюйд-вест. Они, должно быть, в тоске. Нельзя вести дознание без тела. Ты должен предъявить тело: хабеас, как говорится, убитый корпус [28] . 28 Акт Habeas corpus – закон о свободе личности, действующий в Англии с 1679 года. Он запрещает заключение под стражу без суда. Habeas corpus (лат. „должен иметь тело“) – название судебного приказа о доставлении арестованного в суд для рассмотрения законности ареста. Уимзи же обыгрывает „народную этимологию“, когда это латинское выражение интерпретируется в том смысле, что для возбуждения дела об убийстве необходимо предъявить труп убитого. – Нет, но правда, – запротестовала Гарриет, – откуда вы об этом узнали? – Мне позвонил Солком Гарди из „Морнинг стар“. Сказал, что „моя мисс Вэйн“ нашла труп и не знаю ли я об этом чего-нибудь. Я ответил, что ничего не знаю, а мисс Вэйн, к несчастью, пока что не моя. Сорвался с места – и вот я здесь. Заодно и Гарди захватил. Думаю, он мне за этим и звонил. Стреляный воробей – всегда начеку. – Так это он вам сообщил, где меня найти. – Да, он, кажется, знает об этом все. Мне было обидно. Вообразите, каково узнавать в редакции „Морнинг стар“ о местонахождении путеводной звезды вашего собственного небосклона. А Гарди вечно все знает. И как только такие вещи попадают в газеты? – Я сама им позвонила, – объяснила Гарриет. – Это первоклассная реклама и так далее. – Несомненно, – согласился Уимзи, щедро намазывая масло на тост. – Так вы им позвонили и выложили все кровавые подробности? – Конечно. Первым делом. – Вы деловая женщина. Но не свидетельствует ли это, прошу прощения, об определенном ожесточении чувств? – Бесспорно. В данный момент мои чувства жестки, как коврик у входной двери. – На котором даже „добро пожаловать“ не написано. Но, возлюбленная моя, не подумали ли вы, памятуя, как я обожаю трупы, что было бы по-джентльменски взять меня в долю? – Если посмотреть с этой стороны, то можно было, конечно, и взять, – признала Гарриет, слегка устыдившись. – Но я подумала… – Женщины вечно смешивают профессиональное с личным, – укоризненно перебил Уимзи. – Ну, скажу только, что вам придется загладить свою вину. Все подробности, будьте любезны. – Я устала рассказывать подробности, – упрямо буркнула Гарриет. – И еще не так устанете, когда на вас насядут полиция и газетчики. Я с большим трудом сдерживаю Солкома Гарди. Он сейчас в вестибюле. „Флажок“ и „Рожок“ в курительной. Они примчались на машине. „Курьер“ едет поездом (это серьезная, респектабельная, заслуженная газета), а „Громовержец“ [29] и „Комета“ торчат в дверях бара, надеясь что-нибудь из вас вытянуть. Те трое, что препираются со швейцаром, кажется, здешние. Фотографы в полном составе, утрамбовавшись все в один „моррис“, отбыли на море, чтобы запечатлеть место, где было найдено тело, чего ввиду высокого прилива им сделать не удастся. Расскажите мне все здесь и сейчас, и я стану вашим пресс-секретарем. 29 „Громовержец “ – прозвище газеты „Таймс“, полученное в начале XIX века, когда ее влияние на британскую политику было гигантским. – Хорошо, – сдалась Гарриет. – Я все скажу вам, что смогу [30] . Она отставила тарелку и взяла чистый нож. – Это – дорога вдоль берега из Лесстон-Хоу в Уилверкомб. Берег идет вот так. – Она потянулась за перечницей. – Возьмите лучше соль, – предложил Уимзи. – Меньше раздражает слизистую. – Спасибо. Эта полоска соли – пляж. А этот кусок хлеба – скала на мелководье. 30 Гарриет цитирует, немного переиначив, начало стихотворения Томаса Мура „Сердце и лютня“: Я все вам отдал, все, что мог, И беден дар мой был — Лишь лютню я на ваш порог И сердце положил. Лишь лютню – на ее ладах Сама любовь живет. Да сердце, любящее так, Как лютня не споет. Перевод с англ. О. Седаковой. Уимзи придвинул свой стул поближе. – А эта ложечка, – подхватил он с ребяческим воодушевлением, – пускай будет трупом. Лорд Питер слушал рассказ Гарриет молча и перебил ее всего один-два раза, уточняя время и расстояния. Он сидел, нависнув над импровизированной картой, выложенной Гарриет среди тарелок. Глаз его видно не было, а длинный нос от сосредоточенности, казалось, подергивался, как у кролика. Когда она закончила, он еще некоторое время посидел неподвижно, а затем сказал: – Давайте уточним. Когда именно вы остановились перекусить? – Ровно в час. Я посмотрела на часы. – Идя вдоль утесов, вы могли видеть весь берег, включая скалу, где потом нашли тело? – Вроде бы да. – На скале тогда кто-нибудь был? – Понятия не имею. Я даже не помню, заметила ли скалу. Я, понимаете, думала только о еде, а смотрела вдоль дороги – искала удобное место, чтобы спуститься к морю. Вдаль я не смотрела. – Понятно. Жалко, что так вышло. – Да, но одно я могу сказать точно: на берегу ничего не двигалось. Перед тем как спускаться, я огляделась кругом. Четко помню, как подумала, что пляж выглядит абсолютно и восхитительно безлюдным – идеальное место для пикника. Ненавижу пикники в толпе. – А один человек на пустом пляже – это толпа? – С точки зрения пикника – да. Люди – они такие: чуть только завидят, что кто-то мирно вкушает пищу, так сразу набегут со всех четырех сторон света и усядутся рядом. И ты уже словно сидишь в битком набитом „Корнер-хаусе“ [31] . 31 „Корнер-хаус“ – сеть больших ресторанов в Британии. – Так и есть. Вот он – скрытый смысл легенды о мисс Маффет [32] . – Я совершенно уверена, что кругом не было ни одной живой души. Насколько хватало взгляда, никто не ходил, не стоял и не сидел. Но насчет трупа на скале не берусь ничего утверждать. До него было довольно далеко. А когда я увидела его с пляжа, то поначалу приняла за водоросли. Водоросли я обычно не запоминаю. 32 Мисс Маффет – героиня классического детского стишка, фигурирующего в сборниках с 1805 г.: Мисс Маффет несмело На стульчик присела И яблочный ела пирог. Но сзади к ней вдруг Подкрался паук — И мисс Маффет скорей наутек! Перевод И. Родина , с изменениями. – Хорошо. Значит, в час дня пляж был пуст, за исключением разве что трупа, который, возможно, уже был там, но притворялся водорослью. Затем вы спустились с утесов. Оттуда, где вы сидели, было видно скалу? – Совсем не видно. Там маленькая бухта – что-то вроде этого. Утес немного выдается вперед, притом я сидела у самого подножия скал, чтобы было к чему прислониться. Я поела, это заняло около получаса. – И ничего не слышали? Шаги, машину, что-нибудь? – Ничего. – А потом? – Потом, боюсь, я задремала. – Что может быть естественней. Надолго? – На полчаса. Проснувшись, я снова посмотрела на часы. – Что вас разбудило? – Крик чайки, которая охотилась за остатками сэндвича. – Получается, это было уже в два часа? – Да. – Постойте. Когда я сюда прибыл, было еще слишком рано наносить визиты знакомым леди, так что я побрел на пляж и подружился с одним рыбаком. Он упомянул, что вчера на Жерновах отлив был в четверть второго. Следовательно, вы спустились на пляж, когда отлив уже почти заканчивался. А когда проснулись, начался прилив, и в следующие сорок пять минут вода прибывала. Подошва вашей скалы – которую, к слову, местные называют Чертовым утюгом – открывается всего на полчаса между приливами, и то только в разгар сизигийных приливов, если вы понимаете это выражение. – Прекрасно понимаю, не понимаю только, при чем это здесь. – А при том, что если кто-то дошел до этой скалы краем моря, он мог попасть туда, не оставив следов. – Но он оставил следы. Ой, я поняла. Вы думаете о возможном убийце. – Я, естественно, предпочел бы, чтоб это оказалось убийством. А вы? – Да, конечно. Тогда получается, что убийца мог появиться с любой стороны. Идя из Лесстон-Хоу, он должен был прийти после меня, потому что я видела берег с дороги и на нем никого не было. Но со стороны Уилверкомба он мог прийти в любое время. – Нет, не мог, – возразил Уимзи. – В час, как вы сказали, его там не было. – Он мог стоять за Утюгом. – А, да, мог. А что труп? Мы можем довольно точно определить, когда он пришел. – Как? – Вы сказали, его туфли были сухими. Значит, он пришел к скале посуху. Осталось выяснить точное время, когда открывается дно между берегом и скалой. – Конечно! Как я не сообразила. Но это легко выяснить. На чем я остановилась? – Вы проснулись от крика чайки. – Ах да. Ну, потом я обошла утес и подошла к скале, а он там лежал. – И в тот момент никого вокруг не было? – Ни души, кроме человека в лодке. – Ага, лодка. Предположим, что лодка подплыла во время отлива, а тот, кто в ней был, дошел вброд до скалы… – Конечно, так могло быть. Лодка находилась довольно далеко. – Похоже, все зависит от того, когда там оказался труп. Надо это выяснить. – Вынь да положь вам убийство. – Самоубийство – это скучно. И зачем идти в такую даль, чтоб покончить с собой? – Почему бы и нет? Так гораздо опрятнее, чем в собственной спальне или где-то еще. Мы, кажется, не с того начали. Если мы узнаем, кто он, то, не исключено, найдется записка, в которой он подробно объяснил, зачем это сделал. Полагаю, полиция уже все выяснила. – Возможно, – недовольно сказал Уимзи. – Вас что-то смущает? – Две вещи. Во-первых, перчатки. Зачем резать себе горло в перчатках? – Да, мне это тоже показалось подозрительным. Может, он страдал какой-то кожной болезнью и привык не снимать перчаток. Надо было посмотреть. Я даже начала их снимать, но мне стало… противно. – Гм! Оказывается, вам свойственны некоторые женские слабости. Второе, что меня смущает, – это орудие преступления. Зачем бородатому джентльмену опасная бритва? – Специально купил. – Да. В конце концов, почему бы и нет? Гарриет, дорогая моя, думаю, вы правы. Малый перерезал себе горло, вот и все. Я разочарован. – Разочаруешься тут, но что поделать. О, а вот и мой друг инспектор. И вправду, инспектор Ампелти пробирался к ним между столиков. Он был в штатском – его широкую фигуру уютно облекал твидовый костюм. Инспектор дружелюбно поздоровался с Гарриет. – Подумал, что вы захотите взглянуть на свои снимки, мисс Вэйн. Мы опознали его. – Да что вы! Уже? Вы хорошо работаете. Инспектор Ампелти – лорд Питер Уимзи. Инспектор, казалось, очень обрадовался знакомству. – Вы не теряете времени, милорд. Но не думаю, что вы найдете в этом деле загадку. Похоже, чистое самоубийство. – Мы с прискорбием пришли к тому же заключению, – признался Уимзи. – Хотя с чего бы ему кончать с собой, непонятно. Но этих иностранцев поди пойми, так ведь? – Я так и подумала, что он иностранец, – вставила Гарриет. – Точно. Он русский или что-то вроде этого. Поль Алексис Гольдшмидт, известен как Поль Алексис. Из этого самого отеля, между прочим. Профессиональный танцор, развлекает постояльцев – вы наверняка знаете таких людей. О нем тут почти ничего не известно. Появился чуть больше года назад, попросился на работу. Танцевал вроде хорошо, а у них как раз была вакансия, так что его взяли. Ему двадцать два или около того. Холост. Снимал комнату. Ничего предосудительного о нем не известно. – Документы в порядке? – Принял британское подданство. Вроде бы бежал из России после революции. Ему тогда было лет девять, но с кем он был, мы пока не выяснили. Когда он здесь появился, был одинок, а его квартирная хозяйка никогда не слышала, чтобы у него был хоть кто-то близкий. Но мы скоро все узнаем – как только обыщем его комнату. – Он не оставил письма для коронера или чего-нибудь такого? – Пока ничего не нашли. Что до коронера, то здесь загвоздка. Даже не знаю, мисс, когда вы нам понадобитесь для опознания. Видите ли, мы не можем найти тело. – Только не говорите, – перебил Уимзи, – что зловещий доктор и таинственный китаец [33] уже переправили его в заброшенный домик на торфяных болотах! – Смейтесь, смейтесь, милорд. Нет, все чуть-чуть проще. Видите ли, тут в заливе северное течение, и при таком зюйд-весте тело с Утюга должно было смыть. Либо его выбросит на берег где-нибудь возле Сэнди-пойнта, либо оно застрянет в Жерновах. В этом случае придется ждать, пока ветер не стихнет. В такое бурное море на лодке не выйдешь и со скал не поныряешь, даже если знаешь, где нырять. Неприятно, но ничего не поделаешь. 33 Злодей-китаец – расхожий штамп в современной Сэйерс криминальной беллетристике. Один из ярчайших представителей этого типа – криминальный гений доктор Фу Манчу, персонаж английского писателя Сакса Ромера (1883–1959), герой кинофильмов и (впоследствии) комиксов. – Хм, – буркнул Уимзи. – Как кстати вы сделали фотографии, Шерлок. Это единственное доказательство, что труп вообще был. – Коронер фотографиями сыт не будет, – хмуро возразил инспектор. – Впрочем, все указывает на чистое самоубийство, так что невелика беда. Все же досадно. Мы стремимся к аккуратности в таких вещах. – Естественно, – ответил Уимзи. – Но я убежден: если кому-то и под силу достичь аккуратности, так это вам, инспектор. На меня вы произвели впечатление аккуратиста. Прорицаю, Шерлок, что еще до обеда инспектор Ампелти разберет бумаги мертвеца, вытянет всю его историю из управляющего отелем, определит место покупки бритвы и объяснит загадку перчаток. Инспектор рассмеялся. – Думаю, из управляющего много не вытянешь, милорд, а бритва – дело десятое. – Но перчатки? – Не думаю, чтобы об этом мог знать кто-либо, кроме самого бедняги, а он мертв. Но что касается бумаг, тут вы попали в точку. Как раз сейчас этим и займусь. – Он замолчал, с сомнением переводя взгляд с Гарриет на Уимзи и обратно. – Можете не волноваться, – сказал лорд Питер. – Мы не станем проситься с вами. Сыщик-любитель, как известно, вечно путается под ногами у полиции. Мы отправимся осматривать город, как подобает прекрасной юной леди и ее спутнику. Я бы попросил позволения взглянуть только на одну вещь, если это вас не слишком обременит, – на бритву. Инспектор охотно согласился показать бритву лорду Питеру. – Если вы пройдете со мной, – доброжелательно добавил он, – то сможете увильнуть от всех этих репортеров. – Только не я! – заявила Гарриет. – Я пойду и подробно расскажу им о своей новой книге. Бритва – это всего лишь бритва, а хорошая реклама – это продажи. Идите вдвоем, а я к вам присоединюсь. Она устремилась на поиски репортеров. Инспектор неловко улыбнулся. – Юная леди не промах, – заметил он. – Но будет ли она держать язык за зубами? – Хороший сюжет она не разболтает, – беззаботно бросил Уимзи. – Пойдемте выпьем. – Слишком рано, – возразил инспектор. – Или покурим. Инспектор отклонил и это предложение. – Ну или всласть посидим в холле, – сказал Уимзи, усаживаясь. – Прошу извинить, но мне нужно идти. Я скажу в участке, что вы хотите посмотреть на бритву. „Крепко сидит под каблуком у этой дамочки, – думал он, неуклюже протискиваясь в вертящиеся двери. – Бедолага“. Полчаса спустя, вырвавшись от Солкома Гарди и его коллег, Гарриет обнаружила, что Уимзи преданно ее дожидается. – Я отделался от инспектора, – радостно сообщил он. – Надевайте шляпку и пойдем. Их одновременный выход из „Гранд-отеля“ был замечен и запечатлен фотографами, которые только что в полном составе вернулись с моря. Пара спустилась по мраморной лестнице под щелчки затворов и уселась в „даймлер“ лорда Питера. – У меня такое чувство, – ехидно сказала Гарриет, – словно мы только что обвенчались в церкви Святого Георгия на Ганновер-сквер. – Нет, не такое, – возразил Уимзи. – Если б обвенчались, вы бы дрожали, как вспугнутая куропатка. Выйти за меня – это колоссальное потрясение, вы себе не представляете. Мы вмиг доберемся до участка, только бы суперинтендант не заупрямился. Суперинтендант Глейшер очень кстати оказался занят, и демонстрировать бритву было поручено сержанту Сондерсу. – С нее снимали отпечатки пальцев? – спросил Уимзи. – Да, милорд. – Что-нибудь нашли? – Точно не знаю, сэр, но, кажется, нет. – Ну, по крайней мере, ее можно взять в руки. – Уимзи вертел бритву в пальцах, тщательно осматривая, сперва невооруженным глазом, а потом сквозь лупу. Кроме тончайшей трещины на рукоятке слоновой кости, бритва не могла похвастаться яркими особенностями. – Если на ней осталась хоть какая-то кровь, ее надо искать в месте соединения с рукояткой, – заметил он. – Но море, судя по всему, тут хорошо поработало. – Уж не хотите ли вы сказать, что орудие преступления не является таковым? – спросила Гарриет. – Как раз это я и хочу сказать. Орудие никогда не является таковым. – Конечно. А труп – трупом. Тело, очевидно, принадлежит не Питеру Алексису… – А премьер-министру Руритании… [34] 34 Руритания – выдуманная европейская страна, в которой происходит действие нескольких романов популярного английского писателя Энтони Хоупа (1863–1933). Первый и самый известный из них – „Пленник замка Зенда“ (1894). – Который помер не от перерезанного горла… – А от редкого яда, известного только бушменам Центральной Австралии… – А горло было перерезано после смерти… – Человеком средних лет, вспыльчивым, небрежным, с жесткой щетиной и дорогостоящими привычками… – Вернувшимся недавно из Китая, – победоносно закончила Гарриет. Сержант, слушавший этот обмен репликами с разинутым ртом, захохотал. – Отлично, – снисходительно заметил он. – Писатели эти чего только не понапишут в книжках своих, а? Обхохочешься. Не желает ли ваша светлость взглянуть на другие вещественные доказательства? Уимзи важно ответил, что очень бы желал, и ему были предъявлены шляпа, портсигар, туфля и носовой платок. – Хм, – сказал Уимзи. – Шляпа так себе, ничего особенного. Объем черепа маловат. Бриллиантин, обычный вонючий сорт. В очень хорошем состоянии… – Он был танцором. – Мы вроде бы договорились, что премьер-министром. Волосы темные, вьющиеся, довольно длинные. Шляпа прошлогодняя, подновлена, и ленту меняли. Форма немного вычурнее, чем следует. Заключаю – не богат, но тщательно следит за внешностью. Делаем ли мы вывод, что шляпа принадлежит покойному? – Думаю, да. Бриллиантин вполне соответствует. – Совсем другое дело – портсигар. Пятнадцатикаратное золото [35] , простой и вполне новый, с монограммой П. А. Внутри шесть сигарет „Де Решке“. Портсигар белого человека. Видимо, подарок состоятельной поклонницы. – Или, разумеется, портсигар, подобающий премьер-министру. 35 Золото ювелирной, хотя и не самой высокой пробы. – Как скажете. Носовой платок. Шелковый, но не из Берлингтонского пассажа [36] . Расцветка – зверская. Метка прачечной… – С меткой все в порядке, – вставил полицейский. – Уилверкомбская гигиеническая паровая прачечная, вполне подходит для такого малого, как этот Алексис. – Подозрительно, – покачала головой Гарриет. – У меня в багаже три носовых платка, на которых не то что метки, но и инициалы совершенно посторонних людей. 36 Шикарный торговый пассаж в центре Лондона. – Точно премьер-министр, – скорбно кивнул Уимзи. – Премьер-министры, особенно руританские, совершенно не следят за вещами, отданными в стирку. Теперь туфля. Ага. Почти новая, на тонкой подошве. Цвет омерзительный, форма еще хуже. Стачана при этом вручную, значит, ее отвратительный вид – результат злого умысла. Хозяин туфли не слишком много ходил пешком. Сделана, очевидно, в Уилверкомбе. – С туфлей тоже порядок, сэр, – снова встрял сержант. – Мы говорили с сапожником. Он и в самом деле изготовил эту туфлю для мистера Алексиса. Хорошо его знает. – И вы действительно сняли ее с ноги трупа? Дело серьезное, Ватсон. Чужой платок еще ничего, но премьер-министр в чужих туфлях… – Будет вам шутить, милорд! – Сержант снова хохотнул. – Я никогда не шучу, – ответствовал Уимзи, уткнувшись лупой в подошву туфли. – Здесь видны слабые следы соленой воды, а на верхней части их нет. Вывод: он прошел по очень мокрому песку, но по воде не брел. Пара царапин на мыске, полученных, вероятно, при залезании на скалу. Мы вам страшно благодарны, сержант. Вы вольны поделиться с инспектором Ампелти всеми ценными наблюдениями, которые мы здесь сделали. Вот, выпейте рюмочку. – Большое спасибо, милорд. Уимзи не сказал больше ни слова, пока они не сели в машину. – Сожалею, – объявил он, когда они пробирались переулками, – но придется отказаться от нашего плана осмотра достопримечательностей. Я получил бы истинное наслаждение от этого простого удовольствия, но если я не отправлюсь прямо сейчас, то не смогу съездить в город и вернуться до ночи. Гарриет, которая готовилась объяснять, что у нее много работы и она не может терять время, шатаясь по Уилверкомбу в компании лорда Питера, нелогично почувствовала себя обманутой. – В город? – повторила она. – От вашего внимания не могло ускользнуть, – сказал Уимзи, с ужасающим проворством протиснувшись между батским креслом [37] и фургоном мясника, – что проблема бритвы требует расследования. – Конечно. Рекомендован визит в руританское посольство. – Хм – не знаю, понадобится ли забираться дальше Джермин-стрит. 37 Батское кресло – одноместный экипаж на трех или четырех колесах, которым часто пользовались инвалиды. Названо по месту своего изобретения (курортный город Бат в графстве Сомерсет). Его приводили в движение, толкая сзади, но могли и запрягать лошадь. Такое средство передвижения было распространено на английских водных курортах. – В поисках небрежного мужчины средних лет? – В конечном счете – да. – Так что же, он действительно существует? – Ну, я не поручусь за его точный возраст. – Или за его привычки? – Да, они могут оказаться привычками его камердинера. – Или за жесткую щетину и вспыльчивость? – Думаю, в щетине можно быть уверенным. – Я сдаюсь, – покорно сказала Гарриет. – Пожалуйста, объясните. Уимзи подвел машину ко входу в „Гранд-отель“ и посмотрел на часы. – Могу уделить вам десять минут, – произнес он официальным тоном. – Давайте сядем в холле и закажем чего-нибудь освежающего. Рановато, конечно, но после пинты пива ехать всегда веселее. Отлично. Теперь о бритве. Как вы могли заметить, это дорогой инструмент исключительного качества, изготовленный первоклассным мастером. Вдобавок к имени изготовителя на обратной стороне выгравировано загадочное слово „Эндикотт“. – Да, что такое Эндикотт? – Эндикотт – это один из самых престижных парикмахеров в Вест-Энде. Был, по крайней мере. Такой престижный и величественный, что даже не называет себя современным снобским словом „парикмахер“, предпочитая старомодное „цирюльник“. Вряд ли он снизойдет – то есть снисходил – до бритья персоны, чья фамилия не встречалась в „Дебретте“ [38] в течение последних трех столетий. И как бы ты ни был богат и титулован, кресла Эндикотта по несчастной случайности вечно будут заняты, а тазики для бритья – заказаны. В его заведении царит утонченная атмосфера аристократического клуба середины викторианской эпохи. Рассказывают, что однажды к Эндикотту попал некий пэр, нажившийся в войну на спекуляции сапожными шнурками, или пуговицами, или чем-то еще. Его случайно допустил к священному креслу новый помощник, не имевший достаточного опыта работы в Вест-Энде, – в войну не хватало парикмахеров, вот его и наняли на свою голову. Несчастный пэр не провел в этой кошмарной атмосфере и десяти минут, как его волосы встали дыбом, а члены обратились в камень. Его пришлось перевезти в Хрустальный дворец [39] и поместить среди допотопных чудовищ. 38 DebretPs Peerage & Baronetage – генеалогический справочник британской аристократии, издается с 1769 г. 39 Хрустальный дворец – огромный павильон из стали и стекла, построенный в Лондоне к Всемирной выставке 1851 г. – И что? – А вот что. Прежде всего невероятно, чтобы человек, покупающий бритвы Эндикотта, носил шляпу серийного производства и такие душераздирающие туфли, как те, что были на трупе. Учтите, – добавил Уимзи, – что здесь дело не только в деньгах. Сделанные на заказ туфли доказывают всего лишь, что танцор заботился о своих ногах. Но мог ли человек, которого бреет Эндикотт, заказать – находясь в здравом уме – туфли такого цвета и формы? И вообразить нельзя. – Боюсь, я так и не смогла усвоить все неписаные законы и правила мужского костюма. Поэтому Роберт Темплтон неряшлив в одежде. – Одежда Роберта Темплтона всегда меня мучила, – покаялся Уимзи. – Это единственное пятно на ваших историях, в остальном пленительных. Но оставим эту печальную тему и вернемся к бритве. Она видала виды. Ее довольно часто затачивали, судя по состоянию лезвия. А ведь первоклассная бритва, такая, как эта, почти не требует заточки – при условии, что ее аккуратно правят и бережно используют. Значит, либо ее хозяин был неуклюж и пренебрегал правкой, либо его щетина была необычайно жесткой, либо и то и другое – что наиболее вероятно. Мне он видится человеком, неловким в обращении с инструментами, – вы таких наверняка знаете. Их перья вечно сажают кляксы, а заводя часы, они слишком усердствуют. Бритву они править забывают, пока ремень для правки не высохнет и не заскорузнет, а уж тогда правят ее свирепо и делают на лезвии зазубрины. Тут они теряют терпение, проклинают бритву и отсылают ее для заточки. Этого хватает всего на пару недель, а затем бритву отправляют назад, сопроводив невежливыми комментариями. – Понятно. Ну, я всего этого не знала. Но почему вы сказали, что он был средних лет? – А это скорее догадка. Я полагаю, что молодой человек, которому так трудно обращаться с бритвой, давно бы перешел на безопасные лезвия и менял бы их каждые пару дней. Но человеку средних лет нелегко расстаться с привычкой. Как бы то ни было, я уверен, что бритву постоянно использовали больше трех лет. А если мертвецу было всего лишь двадцать два, да к тому же он был бородат, то я не понимаю, как он мог до такой степени износить лезвие, сколько бы раз его ни затачивали. Надо узнать у управляющего отелем, была ли у него борода год назад, когда он тут появился. Возможно, это еще больше сузит временные рамки. Но первым делом нужно отыскать старого Эндикотта и узнать, могло ли случиться так, что одна из его бритв была продана после 1925 года. – Почему 1925-го? – Потому что тогда он продал свое заведение и удалился на покой с варикозными венами и круглым состоянием. – А кому досталось дело? – Никому. В этом месте теперь магазин, где продаются изысканнейшие сорта ветчины и мясных консервов. У него не было сыновей, чтобы продолжить дело, – единственный Эндикотт-младший, бедняга, был убит под Ипром [40] . Старый Эндикотт сказал, что никому не продаст свое имя. Да и цирюльня без него уже не будет Эндикоттовой. Ничего не поделаешь. 40 Ипр – город в Бельгии. Во время Первой мировой войны Ипрский выступ в британских линиях обороны стал ареной трех крупных сражений. – Но он мог продать кому-то свои запасы? – Это я и хочу узнать. Мне надо ехать. Постараюсь вернуться вечером, так что не волнуйтесь. – И не собиралась! – возмутилась Гарриет. – Я абсолютно спокойна. – Отлично. Да! Пока я езжу – не разузнать ли мне насчет разрешения на брак? – Спасибо, не стоит беспокоиться. – Ну и ладно, я на всякий случай спросил. Кстати, пока меня нет, не желаете ли поработать на общее дело и пообщаться с другими здешними танцорами? Возможно, удастся добыть какие-нибудь сплетни об Алексисе. – А что, это мысль. Но мне понадобится приличное платье, если только его можно достать в Уилверкомбе. – Берите винного цвета. Мне всегда хотелось увидеть вас в винноцветном платье. Они идут дамам с медовой кожей. Что за нелепое слово – „кожа“! „Медово-золотых кувшинок медово-сладкий фимиам“ [41] . У меня на все найдется цитата – это экономит собственные мысли. 41 Оскар Уайлд, „Сфинкс“. Перевод с англ. Н. Гумилева. – Да провались он! – воскликнула Гарриет, внезапно оставшись одна в синебархатном холле. Затем вдруг сбежала по лестнице и вспрыгнула на подножку „даймлера“. – Портвейн или херес? – Что? – ошарашенно спросил Уимзи. – Платье – цвета портвейна или хереса? – Кларета, – ответил он. – Шато-марго 1893 года или около того. Год или два роли не сыграют. Он приподнял шляпу и выжал сцепление. Гарриет повернулась, и тут ее окликнул смутно знакомый голос: – Мисс… э… мисс Вэйн? Не уделите ли мне пару минут? Перед Гарриет стояла та самая „хищная карга“, которую она видела прошлым вечером в танцзале отеля. Глава V Свидетельствует невеста Просил меня он стать его графиней. Сегодня обещал за мной прийти, Но эту я мечту похоронила. „Трагедия невесты“ [42] 42 Перевод с англ. А. Азова. Пятница, 19 июня Гарриет почти позабыла о существовании этой женщины, но теперь, вспомнив тот эпизод до мелочей, удивилась собственной глупости. Нервное ожидание, рассеянный и восторженный вид, постепенно сменившийся капризным нетерпением, расспросы о мистере Алексисе, то, как она, огорченная, поспешно покинула зал. Теперь женщина выглядела такой старой, ее так портили страх и горе, что Гарриет из какой-то неловкой деликатности отвела взгляд и довольно резко ответила: – Да, разумеется. Пойдемте ко мне в номер. – Вы очень добры. – Женщина помолчала немного и, подходя к лифту, добавила: – Меня зовут миссис Уэлдон. Я тут живу уже некоторое время. Мистер Грили – то есть управляющий – хорошо меня знает. – Все в порядке, – сказала Гарриет, догадавшись, что миссис Уэлдон дает ей понять, что она не воровка, не мошенница и не торгует живым товаром. Она в свою очередь попыталась дать миссис Уэлдон понять, что и не подозревает ее ни в чем подобном. От смущения Гарриет говорила несколько грубовато. Она предвидела надвигающуюся „сцену“, а „сцен“ она не любила. В угрюмом молчании Гарриет привела гостью в номер 23 и пригласила ее сесть. – Это по поводу, – миссис Уэлдон упала в кресло, сжав костлявыми руками дорогую сумочку, – по поводу мистера Алексиса. Горничная рассказала ужасное… я побежала к управляющему, а он не захотел говорить… я видела вас с полицейскими… и все эти репортеры говорили… они указали на вас… О мисс Вэйн, пожалуйста, скажите мне, что случилось! Гарриет прочистила горло и машинально стала шарить по карманам в поисках сигарет. – Боюсь, у меня очень плохие новости. Так вышло, что вчера днем я оказалась на берегу и нашла там человека – мертвого. И насколько я знаю… к величайшему сожалению, это, судя по всему, мистер Алексис. Нет смысла ходить вокруг да около. Это жалкое создание с крашеными волосами и изможденным размалеванным лицом должно узнать правду. Гарриет чиркнула спичкой и задержала взгляд на пламени. – Это я и слышала. Что случилось? Сердечный приступ? – Увы, нет. Нет. Кажется, они думают, что он… (как это помягче сказать?) сделал это сам (что угодно, только не „самоубийство“). – Он не мог! Не мог! Правда, мисс Вэйн, тут какая-то ошибка. Наверное, это несчастный случай. Гарриет покачала головой. – Но вы же не знаете, откуда вам знать, что это совершенно невозможно. Нельзя говорить такие жестокие вещи. Он был абсолютно счастлив, он не мог этого с собой сделать. Зачем ему… – Миссис Уэлдон замолкла и смотрела на Гарриет жадными глазами. – Я слышала что-то про бритву. Мисс Вэйн! От чего он умер? Тут уж помягче никак не скажешь. Даже длинного латинского названия нет. – У него было перерезано горло, миссис Уэлдон. (Простые слова беспощадны.) – Ой. Казалось, от миссис Уэлдон остались одни глаза да кости. – Да, они сказали… они сказали… я не расслышала, не хотела переспрашивать… и все они говорили об этом с таким удовольствием! – Я знаю, – сказала Гарриет. – Понимаете, газетчики – они этим живут. Они не нарочно. Это их хлеб с маслом, они не могут иначе. К тому же они ведь не могли знать, как это для вас важно. – Не могли. Но это очень важно. Но вы – вам незачем выдумывать ужасные подробности. Я могу вам доверять? – Вы можете мне доверять, – медленно проговорила Гарриет, – но это никак не мог быть несчастный случай. Я не хочу объяснять почему, но поверьте, нет ни малейшей вероятности. – Тогда это не мистер Алексис. Где он? Я могу его увидеть? Гарриет объяснила, что тело еще не нашли. – Тогда это кто-то другой! С чего они взяли, что это Поль? Гарриет неохотно рассказала про фотографию, предвидя следующую просьбу. – Покажите ее мне. – Это не слишком приятное зрелище. – Покажите мне фотографию. Я не ошибусь. Наверное, лучше сразу отмести все сомнения. Гарриет медленно вытащила снимок. Миссис Уэлдон выхватила его из рук. – Господи! О господи! Гарриет позвонила в колокольчик, а затем, выйдя в коридор, подозвала официанта и попросила виски с содовой, покрепче. Получив виски, сама внесла поднос в номер и заставила миссис Уэлдон выпить. Потом достала чистый носовой платок и стала ждать, когда буря утихнет. Она сидела на подлокотнике и беспомощно гладила миссис Уэлдон по плечу. К счастью, кризис выразился в безудержных рыданиях, а не в истерике. Гарриет почувствовала, что начинает уважать миссис Уэлдон. Когда рыдания немного стихли, а пальцы стали ощупывать сумочку в поисках носового платка, Гарриет вложила в них свой. – Спасибо, моя милая, – кротко поблагодарила миссис Уэлдон. Она промокнула глаза, оставив на ткани черные и красные разводы. Затем высморкалась и села прямо. – Простите, – несчастным голосом произнесла она. – Ничего. У вас, должно быть, сильный шок. Вы, наверное, хотите умыться. Станет немного легче, да? Гарриет предоставила губку и полотенце. Миссис Уэлдон стерла гротескные следы горя. Из складок полотенца показалось ее лицо – желтое лицо женщины под шестьдесят. В натуральном виде она выглядела стократ достойнее. Она инстинктивно потянулась к сумочке, но затем передумала. – Я ужасно выгляжу, – сказала она с тоскливым смешком, – но теперь это уже не важно. – Ничего подобного. Вы очень неплохо выглядите. Правда. Присядьте. Возьмите сигарету. И давайте я вам дам фенацетин [43] или еще что-нибудь. У вас наверняка болит голова. – Спасибо. Вы очень добры. Я больше не буду такой бестолковой. Я так вас обеспокоила. 43 Фенацетин – обезболивающее и жаропонижающее лекарство. Его изобрели в 1887 г. и широко применяли вплоть до третьей четверти XX века. Отказались из-за побочных эффектов. – Вовсе нет. Если б я только могла вам помочь. – Вы сможете. Если захотите. Я уверена, что вы умная – у вас умное лицо. А я неумная и очень об этом жалею. Будь я умной, я была бы счастливее. Хорошо, когда чем-нибудь занимаешься. Я часто думаю, что если бы умела писать картины, или ездить на мотоцикле, или хоть что-то, моя жизнь была бы полнее. Гарриет с серьезным видом согласилась, что хорошо иметь в жизни какое-то занятие. – Но, разумеется, я воспитана иначе, – продолжала миссис Уэлдон. – Я живу чувствами, по-другому не могу. Такой уж я создана. Конечно, моя жизнь в браке была трагедией. Но теперь это в прошлом. А мой сын – вас, моя дорогая, наверно, удивит, что у меня взрослый сын, но я вышла замуж неприлично рано – так вот, сын – это мое большое разочарование. У него нет сердца, что странно, ведь я сама – одно сплошное сердце. Я предана сыну, дорогая мисс Вэйн, но молодые люди такие черствые. Будь он ко мне чуточку добрее, я могла бы жить только им и для него. Все всегда говорили, что я была ему прекрасной матерью. Но когда родное дитя тебя покидает, остаешься в ужасном одиночестве. Хочется ухватить себе хоть капельку счастья. Разве можно за это осуждать? – Я знаю, – ответила Гарриет. – Я тоже пыталась ухватить. Впрочем, ничего не вышло. – Не вышло? – Нет. Мы поссорились, а потом – потом он умер, и все подумали, что это я его убила. А я не убивала. В конце концов настоящего убийцу нашли, но все это было очень неприятно… – Бедняжка. Но, конечно, вы умница, вы заняты делом. Вам, должно быть, легче это пережить. Но что делать мне? Я даже не знаю, с чего начать, чтобы распутать эту ужасную историю с Полем. Но вы умница и мне поможете, правда? – Сначала скажите, чего именно вы от меня хотите. – Да, конечно. Я такая глупая, даже объяснить как следует не умею. Но понимаете, мисс Вэйн, я знаю, знаю совершенно точно, что бедный Поль не мог… совершить такое безрассудство. Он не мог. Он был абсолютно счастлив со мной, просто дождаться не мог. – Дождаться чего? – спросила Гарриет. – Свадьбы, конечно, – сказала миссис Уэлдон так, словно речь шла о чем-то совершенно очевидном. – А, понятно. Простите меня. Я не знала, что вы собирались пожениться. Когда? – Через две недели. Как только я буду готова. Мы были так счастливы – как дети… – Глаза миссис Уэлдон опять наполнились слезами. – Я расскажу вам все. Я приехала сюда в январе. Была очень больна, доктор рекомендовал мягкий климат, а мне так надоела Ривьера… И я решила попробовать Уилверкомб, просто для разнообразия. Приехала сюда. Этот отель, знаете, в самом деле очень хорош, и я тут уже была однажды, с леди Хартлпул – но она, вы знаете, умерла в прошлом году. В первый же вечер Поль пригласил меня танцевать. Нас притянуло, словно магнитом. Как только наши взгляды встретились, мы поняли, что нашли друг друга. Он тоже был одинок. Мы танцевали каждый вечер. Мы подолгу катались на машине, он рассказал мне все о своей печальной жизни. Мы ведь оба изгнанники – каждый в своем роде. – Да, он ведь приехал из России. – Да, маленьким мальчиком. Бедный малыш. Он ведь князь, вы знаете. Но он не любил об этом болтать. Разве что намекнет. Он очень переживал, что вынужден работать танцором. Я ему сказала, когда мы стали ближе друг другу, что теперь он князь моего сердца, а он ответил, что не променял бы это на императорскую корону, бедный мальчик. Ужасно меня любил, я даже пугалась порой. Русские такие страстные, знаете ли. – Конечно, конечно, – поддакнула Гарриет. – Между вами не было размолвки или чего-то, что могло привести?.. – О нет! Мы друг в друге души не чаяли. В последний вечер мы танцевали вдвоем, и он прошептал мне, что в его жизни грядут чудесные перемены. Весь дрожал от волнения и радости. Конечно, он часто волновался по пустякам, но это было настоящее ожидание большого счастья. Он так восхитительно танцевал в тот вечер. Это потому, признался он мне, что его сердце переполняет радость и он ступает словно по воздуху. Он сказал: „Возможно, завтра мне придется уехать, и я пока не могу рассказать, куда и зачем“. Я не стала его расспрашивать, чтобы все не испортить, но, разумеется, знала, о чем он. Он собирался получить разрешение на брак [44] , и через две недели мы бы поженились. 44 Разрешение на брак требовалось для того, чтобы обойти установленные правила (обязательное объявление о браке за три недели до венчания, которое должно пройти в приходской церкви одного из брачующихся). – Где вы хотели пожениться? – В Лондоне. В церкви, разумеется. Контора регистратора – такое тоскливое место, не правда ли? Конечно, ему нужно было остаться на некоторое время в церковном приходе [45] – вот что он имел в виду, говоря об отъезде. Мы не хотели, чтобы здесь раньше времени узнали наш секрет – из-за злых языков. Видите ли, я немного старше его, а людям только дай повод позлословить. Я и сама из-за этого переживала, но Поль всегда говорил: „Я вижу твое сердце, Цветочек“. Он меня так называл, потому что меня зовут Флора. Чудовищное имя, как только мои бедные родители до него додумались. „Вижу твое сердце, а ему ровно семнадцать лет“. Он так красиво говорил, но это была чистая правда. С ним я чувствовала себя на семнадцать. 45 Чтобы получить право венчаться в этой церкви. Гарриет что-то невнятно пробормотала. Этот разговор был для нее мучителен – тошнотворный и жалкий, фальшивый и вместе с тем до жути искренний, гротескно-комический и душераздирающе печальный. Ей хотелось во что бы то ни стало прекратить его, и в то же время – во что бы то ни стало продолжать и по ниточке вытянуть еще несколько фактов из клубка цветистых нелепостей. – До меня он никого не любил, – рассказывала миссис Уэлдон. – Первая любовь юноши – в ней есть что-то свежее и святое. Чувствуешь – ну, почти что благоговение. Он ревновал меня к покойному мужу, хотя я говорила, что там не к чему ревновать. Я вышла за Джона Уэлдона сущим ребенком, не представляла, что такое любовь. Будто проспала все годы до встречи с Полем. Нет, были и другие мужчины, я не притворяюсь, будто их не было, которые хотели на мне жениться (я ведь очень рано овдовела), но они ничего для меня не значили – совершенно ничего. „Сердце девочки с опытом женщины“ – вот как поэтично Поль об этом говорил… И это была правда, моя милая, чистая правда. – Да-да, конечно. – Гарриет старалась, чтобы ее голос звучал убедительно. – Поль был так красив, так изящен, если б вы только его видели! И очень скромен, и ни капельки не испорчен, хотя за ним бегали все женщины. Он долго боялся со мной заговорить – то есть сказать мне о своих чувствах. Собственно говоря, мне пришлось сделать первый шаг, а то он бы так и не отважился, хотя было прекрасно видно, что он влюблен. Между прочим, это он предложил подождать со свадьбой до июня, хотя мы обручились в феврале. Такой милый, такой чуткий – он считал, мы должны попытаться преодолеть сопротивление моего сына. Конечно же, Поль был так щепетилен из-за своего положения. Понимаете, я довольно богата, а у бедного мальчика ни гроша за душой не было, и он ни в какую не хотел принимать от меня подарки, пока мы не поженимся. Ему пришлось всего добиваться самому, ведь эти кошмарные большевики все у него отняли. – Кто о нем заботился после приезда в Англию? – Женщина, которая его сюда привезла. Он звал ее „баба Наташа“, говорил, что она была крестьянкой, что была ему безгранично предана. Но она вскоре умерла, и Поль попал в семью еврея-портного. Они были очень добры к нему. Усыновили, оформили британское подданство и дали свою фамилию – Гольдшмидт. Потом их дело прогорело, и они страшно обнищали. Полю пришлось работать посыльным и продавать газеты. Затем они попытались уехать в Нью-Йорк, но там оказалось еще хуже. Потом они умерли, и Поль остался один. Он не любил рассказывать о том периоде жизни. Все это было для него как дурной сон. – А он ходил в школу? – Да, учился в обычной бесплатной школе вместе с бедными истсайдскими детишками. Но школу он ненавидел. Его дразнили за то, что он был такой нежный. Вели себя с ним очень грубо, а однажды на спортивной площадке так сшибли с ног, что он потом долго болел. Он был страшно одинок. – А что он делал, когда окончил школу? – Нашел работу, мыл стаканы в ночном клубе. Говорил, что девочки его привечали, но почти ничего не рассказывал о том времени. Он был очень ранимый, понимаете. Он думал, что люди станут смотреть на него свысока, если узнают, что он занимался такой работой. – Наверно, там он и танцевать выучился, – задумчиво сказала Гарриет. – Да, он блестяще танцевал. Это было у него в крови. Став старше, устроился работать профессиональным танцором и имел успех, хотя, конечно, это была не та жизнь, о которой он мечтал. – Зарабатывал он неплохо, – отметила Гарриет, вспомнив щегольскую одежду и сделанные на заказ туфли. – Он усердно трудился. Но здоровьем не отличался и говорил мне, что скоро не сможет зарабатывать танцами. У него было больное колено – артрит или что-то такое, – и он боялся остаться калекой. Это так ужасно, правда? Поль был таким романтиком, писал прекрасные стихи. Он любил все красивое. – А как он попал в Уилверкомб? – Он вернулся в Англию в семнадцать лет и нашел работу в Лондоне. Но то заведение разорилось, или его закрыла полиция, не помню, и он приехал сюда, просто отдохнуть на те деньги, что скопил. Узнал, что здесь нужен танцор, нанялся на временную работу и так хорошо себя показал, что ему предложили остаться. – Понимаю. – Гарриет подумала, что будет непросто проследить передвижения Алексиса по нью-йоркскому гетто и клубам Вест-Энда, которые возникают как грибы и так же быстро исчезают. – Поль говорил, что нас с ним сюда судьба привела. Так странно, правда? Мы оба попали сюда случайно, как будто нам было предначертано встретиться. А теперь… – По щекам миссис Уэлдон потекли слезы, она жалобно посмотрела на Гарриет. – Мы оба были так несчастны и одиноки, но вместе были бы так счастливы. – Это ужасно грустно, – беспомощно сказала Гарриет. – Наверное, мистер Алексис был очень темпераментным. – Если вы имеете в виду, что он сам сделал эту ужасную вещь – то нет, никогда. Я знаю, что это не он. Конечно, он был темпераментным, но со мной он был безоблачно счастлив. Я никогда не поверю, что он ушел вот так, даже не попрощавшись. Это невозможно, мисс Вэйн. Вы должны доказать, что это невозможно. Вы такая умница, я знаю, вы сможете. Поэтому я и хотела с вами увидеться и рассказать про Поля! – Вы понимаете, – тихо произнесла Гарриет, – что если он сам этого не делал, то это сделал кто-то другой? – А почему бы и нет?! – вскричала миссис Уэлдон. – Кто-то мог позавидовать нашему счастью. Поль был так красив и романтичен – наверняка нам завидовали. Или это были большевики! Эти страшные люди ни перед чем не остановятся, я только вчера читала в газете, что Англия ими просто кишит. И пишут, что все строгости с паспортами совершенно от них не защищают. Я считаю, это настоящее вредительство: мы позволяем им приезжать сюда, плести заговоры, угрожать нашей жизни – а правительство им потакает. Они убили Поля, и я не удивлюсь, если завтра они начнут бросать бомбы в короля, а затем в королеву. Это следует прекратить, а не то у нас случится революция. Подумать только, распространяют свои гадкие листовки на флоте. – Ну, подождем и посмотрим, что найдет полиция. Она наверняка захочет с вами поговорить. И, боюсь, это будет не очень приятно для вас, но они захотят узнать все. – Я готова пройти через все, что понадобится, – сказала миссис Уэлдон, решительно вытирая глаза, – только бы удалось обелить его память. Большое вам спасибо, мисс Вэйн. Боюсь, я отняла у вас много времени. Вы были очень добры. – Не стоит благодарности. Мы с вами сделаем все, что в наших силах. Она проводила гостью до двери, а потом вернулась в кресло, закурила и стала думать. Могла ли близкая перспектива женитьбы на миссис Уэлдон быть достаточным мотивом для самоубийства? Она склонялась к тому, что не могла. Из-под венца всегда можно сбежать. Но кто их знает, этих темпераментных людей? Глава VI Свидетельствует первый цирюльник То благодушный был старик. ‘‘Второй брат“ [46] Пятница, 19 июня – день и вечер – Не могли бы вы сказать мне, что стало со старым мистером Эндикоттом? – осведомился лорд Питер. 46 Здесь и далее цитаты, где не указано иное, – в переводе А. Савиных. Управляющий магазином мясных деликатесов предпочитал обслуживать знатных клиентов лично. Ему пришлось остановить руку с вертелом, который уже было вонзился в окорок. – Да, милорд. У него дом в Илинге. Он иногда заглядывает к нам за баночкой наших фирменных пикулей. Весьма примечательный господин этот мистер Эндикотт. – Да, в самом деле. Я давно его не видел. Боялся, уж не случилось ли с ним чего-нибудь. – О нет, что вы, милорд. Он в добром здравии. В семьдесят шесть лет увлекся гольфом, а еще коллекционирует изделия из папье-маше. Ничто так не держит на плаву, как интересное занятие, – вот как он говорит. – Совершенно верно, – ответил Уимзи. – Надо к нему как-нибудь заехать, навестить. Какой у него адрес? Управляющий сообщил адрес, а затем, вернувшись к насущным вопросам, вогнал вертел в окорок до самой кости, мастерски крутанул, вытащил и церемонно поднес лорду Питеру, держа за рукоять. Тот сосредоточенно обнюхал его, сказал „Ах!“ с надлежащим восторгом и торжественно вознес ветчине хвалу. – Спасибо, милорд. Думаю, она вам придется по вкусу. Доставить ее к вам домой? – Я возьму ее с собой. Управляющий подозвал продавца, который тщательно обернул товар бесчисленными слоями жиронепроницаемой бумаги, белой бумаги и оберточной бумаги, обвязал бечевкой наилучшего качества, искусно соорудил из свободного конца бечевки удобную ручку и застыл со свертком, как нянька со спеленатым принцем крови на руках. – Моя машина у входа, – сказал Уимзи. Лицо продавца просияло. На Джермин-стрит выкатилась церемониальная процессия: продавец нес ветчину, лорд Питер натягивал автомобильные перчатки, управляющий бормотал ритуальные любезности, второй продавец открывал дверь и кланялся через порог. Наконец машина унеслась прочь, оставив на улице благоговейно перешептывающуюся толпу, которая собралась, чтобы восхититься обтекаемой формой и обсудить количество цилиндров. Дом Эндикотта в Илинге нашелся очень легко. Хозяин был дома. Подношение окорока и встречное предложение выпить стаканчик старого хереса прошли в теплой обстановке, в какой подобает обмениваться дарами равным по силе, но дружественным монархам. Лорд Питер ознакомился с коллекцией подносов из папье-маше, поддержал беседу о гольфе, а затем без неуместной поспешности перешел к цели визита. – Одна из ваших бритв, Эндикотт, попалась мне при чрезвычайно любопытных обстоятельствах. Не сможете ли вы что-нибудь о ней рассказать? Мистер Эндикотт с любезной улыбкой на цветущем лице налил еще по стакану хереса и ответил, что будет счастлив, если окажется полезен. Уимзи описал модель и внешний вид бритвы и поинтересовался, нельзя ли узнать, кто ее купил. – А! С костяной рукоятью, говорите. Повезло, что вам встретилась такая, их у нас было всего три дюжины. Большинство клиентов предпочитают черные рукояти. Да, об этих я могу кое-что рассказать. Модель поступила к нам во время войны – кажется, в 1916-м. Тогда не так-то просто было достать первоклассное лезвие, но эти были отличные. Все же белые рукояти – недостаток; помню, как мы радовались, когда отправили дюжину старому клиенту из Бомбея, капитану Фрэнсису Этертону. Он попросил прислать с запасом – для себя и для друзей. Это было году в 1920-м. – Бомбей? Далековато. Но как знать. А что с остальными? Мистер Эндикотт, судя по всему, обладал феноменальной памятью. Он погрузился мыслями в прошлое и принялся излагать: – Во-первых, капитан второго ранга Меллон. У него было две таких бритвы. Но его можно исключить, потому что его корабль был взорван и затонул со всем экипажем. Бритвенный прибор пошел ко дну вместе с хозяином. В 1917-м вроде бы. Меллон был настоящим джентльменом, из хорошей семьи. Из дорсетских Меллонов. Еще одна у герцога Уэзерби. Недавно он говорил, что она до сих пор у него, так что он тоже отпадает. И мистер Притчард. С его бритвой произошла удивительная история. Его слуга сошел с ума и попытался прирезать ею хозяина, но, по счастью, мистер Притчард смог его одолеть. Слугу арестовали за покушение на убийство, но признали невменяемым, а бритва служила вещественным доказательством на суде. Знаю, что мистер Притчард потом купил себе новую бритву, черную, потому что старую в борьбе вонзили в спинку стула, выщербив лезвие. Он сказал, что оставит ее на память о том, как прошел по лезвию бритвы. Я тогда подумал, что это очень остроумно. Мистер Притчард – занятный джентльмен. Еще одна была у полковника Граймса, но ему пришлось бросить свои принадлежности при отступлении к Марне [47] , и мне неизвестно, что с ней случилось. Ту бритву он любил и купил другую такую же, она до сих пор у него. Это уже шесть из второй дюжины. Что же стало с остальными?.. О, знаю! С одной из них приключилась забавнейшая история. Молодой мистер Рэтклифф – достопочтенный [48] Генри Рэтклифф – однажды явился ко мне в крайне возбужденном состоянии. „Эндикотт, – вскричал он, – вы только взгляните на мою бритву!“ – „Господи помилуй, – изумился я, – да ею будто дрова пилили“. – „Вы почти угадали, Эндикотт, – сказал он. – Моя свояченица и ее гениальные приятели задумали поставить какой-то домашний спектакль и вырезали декорации моей лучшей бритвой“. Боже праведный, как он бушевал! Лезвие, конечно, было непоправимо испорчено, он купил другое, прекраснейшую французскую бритву, которую мы в то время пробовали. Потом… а, да! Бедный лорд Блэкфрайарз. Печальная история. Он женился на одной из этих кинозвезд, а та промотала его деньги и сбежала с каким-то даго [49] – да вы это, наверное, помните, милорд. Вышиб себе мозги, бедняга. Он оставил пару бритв своему камердинеру, а тот не расстанется с ними ни за что. По две бритвы купили майор Хартли и полковник Белфридж. Оба покинули Лондон и переселились в деревню. Я могу дать вам их адреса. Теперь сэр Джон Вестлок. О нем я не могу сказать ничего определенного. У него были какие-то неприятности, он уехал за границу во время скандала с трестом „Мегатерий“ [50] . Когда же это было – в начале двадцатых, так ведь? Память моя уже не та. У него была пара бритв. Он умел ценить хорошие лезвия и очень бережно за ними ухаживал. Мистер Алек Бэринг – с ним тоже печально вышло. Говорят, это наследственное, но я всегда думал, что та авиакатастрофа не могла не повлиять. Там, где он сейчас, бритву ему вряд ли дадут. У него была одна из этой партии, замена той, что он забыл в отеле. Итого сколько? Уже шестнадцать, не считая той дюжины, что отправлена в Бомбей. Вот почти и все, потому что полдюжины я отдал своему последнему старшему помощнику, когда закрывался. Он держит заведение в Истборне, и дела у него, говорят, идут весьма неплохо. Двадцать две. А что же с последней парой? 47 Имеется в виду масштабное сражение на Марне в сентябре 1914 г., закончившееся поражением германской армии. 48 Это означает, что упомянутый Рэтклифф – сын пэра. 49 Уничижительное название для иностранцев, изначально относилось к итальянцам и испанцам (образовано от имени Диего), потом распространилось на другие национальности. 50 Выдуманный трест, упоминается также в романе Сэйерс „Сильный яд“. Мистер Эндикотт почесал в затылке со страдальческим видом. – Иногда мне кажется, что я начинаю сдавать, хотя мой гандикап [51] уменьшается, да и дыхание не подводит. Но кто же все-таки купил эту пару? Ну же. Мог ли это быть сэр Уильям Джонс? Нет, не мог. Или маркиз де?.. Нет. Минутку. Эту пару сэр Гарри Рингвуд купил для своего сына – молодого мистера Рингвуда, который учился в Модлин-колледже [52] . Я же помню, что не видел их потом. Он их купил в 1925-м, а молодой джентльмен после университета поступил в Министерство по делам колоний и уехал в Британскую Восточную Африку. Вот! Я знал, что постепенно вспомню. Вот вся партия, милорд. 51 Гандикап – рейтинг мастерства игрока в гольф, чем меньше гандикап, тем выше мастерство. 52 Модлин-колледж – один из старейших колледжей Оксфордского университета. – Эндикотт, вы великолепны, – восхитился лорд Питер. – В жизни не встречал старика моложе вас. И я хочу знать, у кого вы покупаете вина. Довольный мистер Эндикотт подтолкнул графин к лорду Питеру и назвал имя виноторговца. – Многих из этого списка мы можем сразу исключить, – сказал Уимзи. – С полковником Граймсом проблема: кто знает, что произошло с прибором, оставленным во Франции, но думаю, кто-то да прикарманил его. Не исключено, что бритва вернулась в Англию. Это вариант. Надо разыскать майора Хартли и полковника Белфриджа. Не думаю, что это сэр Джон Вестлок. Если он бережливый малый, то уж наверное бритвы возит с собой, холит их и лелеет. Следует узнать о бедняге Бэринге. Его бритву могли продать или отдать кому-то. И мы должны разведать о молодом Рингвуде, хотя его, скорее всего, можно вычеркнуть. Остается ваш помощник. Как вы думаете, он мог их продать? – Нет, милорд, вряд ли. Он собирался оставить их себе. Ему, знаете, нравилось, что на них старое имя. Но для продажи клиентам он поставил бы на бритвах собственное. Понимаете, милорд, в этом есть свой шик. Только если ваши дела идут успешно и вы можете заказывать бритвы партиями по три дюжины, вам на них выгравируют имя. Он очень хорошо начал, купил три дюжины лезвий Круппа. Уши мне про них прожужжал. Так что, скорей всего, клиентам он продает именно их. – Верно. Мог ли он продать те бритвы подержанными? – Этого я сказать не могу, – отвечал Эндикотт. – Подержанные бритвы не очень-то покупают, разве что бродячий парикмахер придет. – Что такое бродячий парикмахер? – Это безработные парикмахеры, милорд, они ходят с места на место, надеются, что их возьмут работать на подхвате, когда не хватает рук. В нашем заведении таких, считайте, и не было. Как правило, они не первоклассные мастера, а я не подпустил бы к своим джентльменам никого, кроме первоклассного мастера. Но в таком месте, как Истборн, где в сезон большой наплыв клиентов, без них редко обходится. Может, вы захотите сами расспросить моего бывшего помощника. Его зовут Пламер, на Бельведер-роуд. Если хотите, я ему сообщу. – Не стоит беспокоиться, я сам к нему заеду. Только один вопрос. Не было ли среди упомянутых вами клиентов неуклюжего малого, который терзал свои бритвы и постоянно отсылал их обратно для заточки? Мистер Эндикотт захихикал. – Как же, как же. Полковник Белфридж – боже! Боже! Он над своими бритвами измывался, как мог, и, наверное, до сих пор продолжает. То и дело заявлял мне: „Честное слово, Эндикотт, я не понимаю, что вы делаете с моими бритвами. Они и недели не держат заточку. Сталь уже не та, что была до войны“. Но дело не в стали и не в войне. Дело в нем самом. Честное слово, я думаю, что он бритву на ремне тупил, а не правил. У него не было слуги, знаете. Полковник принадлежит к очень благородному роду, но отнюдь не богат. Прекрасный солдат, я уверен. – Старой школы, а? – сказал Уимзи. – Сердце доброе, но горяч не в меру. Знаю таких. Где, говорите, он теперь живет? – В Стэмфорде, – не задумываясь, ответил Эндикотт. – На Рождество прислал мне открытку. Очень мило с его стороны – меня помнить. Но мои старые клиенты в этом смысле очень чуткие. Они знают, что я ценю их благодарную память. Что ж, милорд, я был чрезвычайно рад вас видеть, – добавил он, видя, что Уимзи встал и потянулся за шляпой. – Очень надеюсь, что смог оказать вам хоть малую помощь. Надеюсь, сами вы в добром здравии. Выглядите вы хорошо. – Старею, – пожаловался лорд Питер. – Волосы на висках начали седеть. Мистер Эндикотт озабоченно закудахтал. – Это пустяки, – поспешил он успокоить гостя. – Многие дамы считают, что это придает достоинства. Надеюсь и верю, что не редеют на макушке. – Насколько мне известно, нет. Взгляните. Мистер Эндикотт раздвинул густую солому волос и пристально вгляделся в корни. – И следа нет, – уверенно провозгласил он. – Редко встретишь такую здоровую кожу черепа. Тем не менее, милорд, если вы заметите малейшее поредение или выпадение волос, дайте мне знать, я почту за честь вас проконсультировать. Я все еще владею рецептом „Особого лосьона Эндикотта“, и, хотя самого себя не хвалят, я не встречал еще средства, которое бы его превзошло. Уимзи рассмеялся и обещал позвать Эндикотта на помощь при первых признаках беды. Старый цирюльник проводил его до двери, ласково пожал ему руку и попросил заглядывать еще. Миссис Эндикотт расстроится, узнав, что с ним разминулась. Усевшись за руль, Уимзи обдумал три варианта действий. Он мог поехать в Истборн, мог поехать в Стэмфорд, а мог вернуться в Уилверкомб. Естественно, он предпочел бы Уилверкомб. Логично было бы сразу вернуться на место преступления, если только преступление имело место. Тот факт, что Гарриет тоже там, – случайность, не более. С другой стороны, его прямой долг – как можно скорее прояснить вопрос с бритвой. В раздумьях он приехал к себе домой на Пикадилли, где застал своего камердинера Бантера за наклеиванием фотографий в большой альбом. Он выложил Бантеру свою проблему, ожидая совета. Тот попросил дать ему время на размышления, всесторонне обдумал вопрос и затем почтительно огласил свое мнение. – На месте вашей светлости я, полагаю, склонялся бы к тому, чтобы поехать в Стэмфорд, милорд. По ряду причин. – В Стэмфорд, значит? – Да, милорд. – Что ж, наверное, вы правы, Бантер. – Благодарю вас, милорд. Ваша светлость желает, чтобы я вас сопровождал? – Нет, – сказал Уимзи. – Вы можете съездить в Истборн. – Очень хорошо, милорд. – Завтра утром. Я переночую в Лондоне. Не могли бы вы послать от моего имени телеграмму… или нет, я передумал, пошлю ее сам. Телеграмма лорда Питера Уимзи мисс Гарриет Вэйн: иду следу бритвы стэмфорд отказываюсь быть героем детектива который надоедает героине ущерб долгу будете моей женой питер Телеграмма мисс Гарриет Вэйн лорду Питеру Уимзи: доброй охоты конечно нет здесь произошло важное вэйн Глава VII Свидетельствуют жиголо Никчемная, нелепейшая жизнь. ‘‘Книга шуток со смертью“ Пятница, 19 июня, вечер Мисс Гарриет Вэйн, одетая в платье цвета кларета, кружилась по танцевальному залу „Гранд-отеля“ в объятиях мистера Антуана, светловолосого жиголо. – Боюсь, я плоховато танцую, – сконфуженно заметила она. Мистер Антуан, который, к ее удивлению, оказался не евреем, не латиноамериканцем и не полукровкой с Балкан, а французом, чуть крепче обхватил ее уверенной рукой профессионала и ответил: – Вы танцуете очень правильно, мадемуазель. Только чуть-чуть не хватает entrain [53] . Может быть, вы ждете идеального партнера. Когда танцуют не только ноги, но и сердце, это merveille [54] . – Он посмотрел на нее выверенным приглашающим взглядом. 53 Увлечение, задор (фр.). 54 Чудо (фр.). – И вы обязаны говорить такие вещи всем этим пожилым дамам? – улыбаясь, спросила Гарриет. Антуан раскрыл глаза чуть шире, а затем ответил в тон: – Боюсь, что да. Это часть нашей работы, знаете ли. – Должно быть, очень утомительная. Он ухитрился пожать плечами, ни на миг не нарушив гибкой грации движения. – Que voulez-vous? [55] В любой работе есть утомительные моменты, которые искупаются более приятными. Вам, мадемуазель, я мог искренне сказать то, что в другом случае сказал бы из вежливости… 55 Что вы хотите? (фр.) – Обо мне не беспокойтесь, – ответила Гарриет. – Я бы хотела поговорить о другом. Расспросить вас о мистере Алексисе. – Се pauvre Alexis! [56] Ведь это вы его нашли, мадемуазель? – Да. Хотелось бы узнать, каким человеком он был. И почему покончил с собой таким образом. – Нам всем тоже хотелось бы это понять. Несомненно, всему виной русский темперамент. 56 Бедняга Алексис! (фр.) – Я слышала, – сказала Гарриет, чувствуя, что ступает по тонкому льду, – он был помолвлен. – А, да. С английской леди. Конечно. – И что, был ли он счастлив? – Мадемуазель, Алексис был беден, а английская леди очень богата. Ему было выгодно жениться на ней. На первых порах, безусловно, могло быть некоторое desagrement [57] , но потом – вы ведь понимаете, мадемуазель, такие дела улаживаются сами собой. 57 Затруднение, неприятность (фр.). – Как вы думаете, может быть, он внезапно понял, что не вынесет этого, и выбрал такой выход? – Трудно сказать, но – нет, не думаю. В конце концов, ему достаточно было просто уехать. Он был прекрасным танцором и шел нарасхват. Он бы легко нашел другое место, при условии, что здоровье позволило бы ему продолжать. – Не было ли у него другой привязанности, которая осложнила дело? – Насколько я знаю, он никогда не упоминал каких-либо серьезных связей. – Полагаю, женщинам он нравился? – прямо спросила Гарриет. Антуан красноречиво улыбнулся. – Не разбил ли он кому-нибудь сердце? – Ни о чем таком я не слышал. Но, конечно, друзьям всего не рассказывают. – Разумеется. Не хочу совать нос не в свое дело, но все это кажется мне очень странным. Музыка смолкла. – Как тут принято? – спросила Гарриет. – Мы танцуем дальше или вы уже ангажированы? – Нам совершенно ничего не мешает протанцевать еще один танец. Потом, если только мадемуазель не пожелает заключить особый договор с руководством, мне следует уделить внимание другим моим клиенткам. – Нет, я не хочу нарушать заведенный порядок. Но нет ли причины, препятствующей вам и обеим юным леди поужинать со мной позже? – Совершенно никакой. Вы очень добры, очень любезны. Оставьте это мне, мадемуазель. Я все устрою. Естественно, что мадемуазель интересуется! – Да, но я не хочу, чтобы управляющий решил, будто я допрашиваю персонал за его спиной. – N’ayez pas peur, je m’en charge [58] . Вскоре я снова приглашу вас на танец и тогда расскажу, что удалось придумать. 58 Не бойтесь, я все устрою (фр.). Улыбаясь, он проводил Гарриет до столика, тут же подхватил увесистую леди в туго обтягивающем платье и плавно унесся с нею. Неизменная чувственная улыбка застыла на его лице, словно нарисованная. Шесть танцев спустя эта улыбка вновь появилась рядом с Гарриет. Кружа ее в вальсе, Антуан сообщил, что в половине двенадцатого, когда танцы закончатся, если она будет любезна отыскать ресторанчик в нескольких кварталах отсюда, он сам, а также Дафна и Хлоя, встретят ее там. Ресторанчик маленький, но очень хороший, и владелец прекрасно их знает. Кроме того, сам Антуан живет в отеле при этом ресторане и будет счастлив угостить мадемуазель бокалом вина. Там им никто не пометает, и можно будет говорить открыто. Гарриет согласилась при условии, что за ужин заплатит она, – и, таким образом, незадолго до полуночи очутилась на канапе, обитом красным плюшем, под зеркалами в позолоченных рамах, за приятным ужином в континентальном духе. Блондинке Дафне и брюнетке Хлое не терпелось обсудить подноготную покойного мистера Алексиса. Оказалось, что Дафна была его конфиденткой и могла дать подробный отчет о сердечных делах своего покойного партнера. Да, у него была девушка, но пару недель назад их связь прервалась по невыясненным причинам. Нет, это не имело отношения к миссис Уэлдон – с ней, говоря словами мистера Микобера [58] , дело было „обеспечено“. Нет, это, очевидно, был разрыв по обоюдному согласию, который, похоже, никого особенно не расстроил. Во всяком случае, не Алексиса, который, хоть и всячески демонстрировал положенное в таких случаях огорчение, на самом деле был донельзя доволен, будто провернул выгодное дельце. А упомянутая юная леди с тех самых пор появляется в обществе другого мужчины, вроде как друга Алексиса. 58 Не бойтесь, я все устрою (фр.). – Если спросите меня, то я скажу, что Алексис сам толкнул ее к этому парню, чтоб не мешала обделывать дела. – В речи Дафны крепкий кокни прорывался сквозь налет показной утонченности. – Какие дела он обделывал? [59] – Вот уж не знаю. Но в последний месяц у него что-то было на уме. Он очень важничал, прямо не подступишься к его величеству. „Увидишь, – он мне сказал, – только погоди немного“. – „Уж конечно, – говорю ему. – Больно мне надо навязываться. Храни свои тайны, мне-то они точно не нужны“. Я уверена, он вел какую-то игру. Не знаю какую, но от радости чуть не до потолка прыгал. 59 Уилкинс Микобер – герой романа Чарльза Диккенса „Дэвид Коппер фильд“, неисправимый оптимист. „Вот и миссис Уэлдон то же самое говорила, – подумала Гарриет. – Алексис готовил ей какой-то сюрприз. Правда, она истолковала это в свою пользу“. Гарриет пустила еще один пробный шар. – Разрешение на брак? – переспросила Хлоя. – Нет-нет, он бы из-за этого не радовался. Его никак не могла привлекать женитьба на этой противной старухе. Так ей и надо. Она осталась с носом. По мне, все это отвратительно. – Мне ее жаль, – вставил Антуан. – Тебе всегда всех жаль. А я считаю, что это гадко. Эти ужасные толстяки, которые так и норовят облапать девушку, тоже гадкие. Хорошо, что Грили – человек приличный, следит, чтобы они держали себя в руках, а то бы я давно все бросила. Но старуха! – Юная цветущая Хлоя состроила презрительную гримаску. – Наверное, Алексис хотел обеспечить себе финансовое благополучие, – предположила Гарриет. – Я имею в виду, что танцор ведь не может всю жизнь танцевать? Особенно если он слаб здоровьем. Она произнесла это неуверенно, но, к ее облегчению, Антуан сразу же горячо с ней согласился: – Вы правы. Пока мы молодые и веселые, все хорошо. Но вскоре голова начинает лысеть, ноги начинают неметь – и конец! Управляющий говорит: „Все отлично, танцуете вы хорошо, но мои клиенты предпочитают кого помоложе“ – hein? [60] И прощайте первоклассные заведения. Мы катимся, что называется, по наклонной плоскости. Поверьте, это огромное искушение – когда кто-то вдруг скажет: „Стой! Только женись на мне, и до конца своих дней ты будешь жить в богатстве и комфорте“. И что в этом такого? Точно так же каждую ночь врешь, только теперь – жене, а не двум-трем десяткам глупых старух. И то и другое делается ради денег – так в чем разница? 60 Зд.: каково? (фр.) – Да, наверное, мы все этим кончим. – Хлоя поморщилась. – Только Алексис так об этом говорил, что можно было подумать, будто он хочет романтики. Весь этот треп про благородное происхождение и пропавшее состояние, как в тех книжках, на которых он помешался. Настоящий герой романа – вот как он себя видел. Всегда хотел прославиться, этот ваш мистер Поль Алексис. Можно было подумать, что он делает одолжение даже полу, на котором танцует. А потом – раз! – прекрасный принц опускается до женитьбы на старухе ради денег. – Ну нет, он не был таким уж скверным, – запротестовала Дафна. – Ты не должна так говорить, дорогая. Танцорам очень тяжко приходится. Да мы для всех все равно что грязь под ногами. Однако они тобой не побрезгуют, если дашь им хоть полшанса. Почему бы Алексису, да и любому из нас, хоть немного не отыграться? Как бы там ни было, он умер, бедненький, и о нем нельзя отзываться плохо. – A, voil`a, – сказал Антуан. – Он умер. Почему он умер? Никто не режет себе горло pour s’amuser [61] . 61 Вот… для развлечения (фр.). – Этого я тоже не понимаю, – подхватила Хлоя. – Как услышала, сразу сказала себе: „Не похоже на Алексиса“. У него духу не хватило бы такое сделать. Да он боялся мизинец уколоть. И не надо на меня так смотреть, дорогая, Алексис был настоящим нюней, и будь он мертв хоть десять раз, разницы никакой. Ты сама над ним смеялась. „Я по этой лестнице не полезу, боюсь упасть“. „Я к зубному не пойду, вдруг он мне зуб вырвет“. „Не тряси меня, когда я режу хлеб, я могу порезаться“. – „Скажи пожалуйста, – говорила я ему. – Можно подумать, ты стеклянный“. – Я знаю, что думает мадемуазель, – сказал Антуан, скривив печальный рот. – Она думает: „Voil`a! Вот он, жиголо. Он не мужчина, он кукла, набитая опилками“. Его покупают, его продают, а иногда случаются неприятности. А что скажет английский муж? „А что вы хотели? На этого парня смотреть противно. Живет за счет глупых женщин, не желает играть по правилам“. Иногда тошно становится, но человеку надо жить. Que voulez-vous? Се n’estpas rigolo que d’^etre gigol [62] . 62 Что вы хотите? Быть жиголо – вовсе не весело (фр.). Гарриет покраснела. – Я ничего такого не думала, – сказала она. – Конечно думали. Это совершенно естественно, мадемуазель. – Антуан умеет играть по правилам, – благожелательно вставила Дафна, – он прекрасно играет в теннис. И еще отлично плавает. – Сейчас речь не обо мне, – отмахнулся Антуан. – Я, честно говоря, не понимаю, зачем ему резать себе горло. Это неразумно. И зачем было так далеко забираться? Он не ходил пешком, говорил, что прогулки его утомляют. Если б он решился на самоубийство, то сделал бы это дома. – И принял бы снотворное, – добавила Дафна, кивая золотистой головой. – Я знаю, он мне однажды его показал, когда на него в очередной раз нашла хандра. Он сказал: „Это путь прочь из жестокого мира“. И наговорил еще много поэтической чуши. Я велела ему не дурить. Разумеется, через полчаса от хандры и следа не осталось. Такой вот он был. Но резать горло бритвой – ни за что! – Это ужасно интересно, – сказала Гарриет. – Кстати, – она вдруг вспомнила разговор с Уимзи, – у него было что-то с кожей? Не приходилось ли ему всегда носить перчатки, например? – Нет-нет, – ответил Антуан. – У жиголо не может быть что-то с кожей. Ни в коем случае. У Алексиса были очень изящные руки. Он так ими гордился. – Говорил, у него чувствительная кожа, из-за этого он и не брился, – вставила Дафна. – Ах да! Расскажу вам кое-что, – снова вступил Антуан. – Он приехал сюда около года назад и попросился на работу. Мистер Грили, он говорит мне: „Смотри его танец“. Потому что, мадемуазель, от нас только что ушел другой танцор, вдруг, comme ca [63] , не предупредив, как положено. Я смотрю его танец и говорю мистеру Грили: „Это очень хорошо“. Управляющий говорит: „Ладно, я тебя беру на испытательный срок, но бороды мне тут не надо. Дамам это не понравится. Бородатый жиголо – это неслыханно“. А Алексис ему: „Если я сбрею бороду, то появлюсь в бутонах“ [64] . 63 Вот так (фр.). 64 Bouton – прыщ (фр.). – В прыщах, – подсказала Гарриет. – Да, pardon, прыщах. Жиголо в прыщах – тоже неслыханно, вы понимаете. „Ну, – говорит управляющий, – можешь ходить немного с бородой, пока ты нам подходишь. Но если хочешь остаться, бороду убирай“. Очень хорошо, Алексис приходит, танцует, и леди от него в восторге. Борода – это так благородно, так романтично, так необычно. Они едут большое расстояние специально, чтобы танцевать с бородатым. Мистер Грили говорит: „Хорошо. Я ошибался. Ты оставайся, и борода тоже пусть. Господи! Чего еще захотят эти леди? Может, бакенбардов? Антуан, – говорит он мне, – отрасти бакенбарды подлиннее и пойдешь нарасхват“. Но я – нет! Господь не дал мне столько волос, чтобы отрастить бакенбарды. – У Алексиса вообще была бритва? – Откуда мне знать? Если он знал, что бритье делает прыщи, он, наверно, пробовал бриться, n’est-ce pas? [65] Но о бритве я ничего не знаю. Дафна, а ты знаешь? – Я? Хорошенькое дело. Алексис моим кавалером не был. Но я спрошу у Лейлы Гарленд. Она должна знать. 65 Не так ли } (фр.) – Sa maitresse [66] , – объяснил Антуан. – Да, спроси у нее, Дафна. Очевидно, что это вопрос очень важный. Я не подумал об этом, mon dieu! [67] 66 Его любовница (фр.). 67 Боже мой! (фр.) – Вы мне сообщили много интересного, – подытожила Гарриет. – Я вам весьма обязана. И буду обязана еще больше, если вы не станете упоминать о нашем разговоре, потому что тут газетные репортеры и так далее… – О! Послушайте, мадемуазель, не стоит думать, что раз мы куклы, которых покупают и продают, то у нас нет ни глаз, ни ушей. Тот джентльмен, что прибыл утром, – думаете, мы не знаем, кто это? Этот лорд Питер, он такой знаменитый, разве он стал бы сюда приезжать из-за пустяка, hein ? [68] И не просто так он беседует с вами и задает вопросы. Он не стал бы интересоваться танцором-иностранцем, который сгоряча перерезал себе горло. Нет. Но мы также умеем держать язык за зубами. Ma foi [69] , если б не умели, мы бы давно потеряли работу, понимаете. Мы рассказываем все, что знаем, а леди, которая пишет romans-policiers [70] , и лорд, который признанный connaisseur [71] загадок, ведут расследование. Но мы ничего не скажем. Это наша работа – ничего не говорить. Само собой разумеется. 68 Зд.: а? (фр.) 69 Право же (фр.). 70 Детективы (фр.). 71 Знаток (фр.). – Верно, – подтвердила Хлоя. – Мы не выдадим. Да если и расскажем, ничего не будет. Полицейские нас спрашивали, конечно, но они ни единому слову не верят. Да они думают, что все из-за Лейлы Гарленд, точно говорю. Полиция всегда считает: если что-то случилось с парнем – значит, все дело в девушке. – Но это, – добавил Антуан, – комплимент. Глава VIII Свидетельствует второй цирюльник Гони-ка вон Бахвала жалкого в его дрянной притон. ‘‘Письмо из Геттингена“ [72] 72 Перевод с англ. В. Сонькина. Суббота, 20 июня, воскресенье, 21 июня Находясь в отличном настроении благодаря плотному завтраку и хорошей погоде, Уимзи мирно прогуливался по стриженому газону стэмфордской гостиницы „Георг“. Время от времени он останавливался – то вдохнуть запах алой розы, то полюбоваться огромной старой глицинией, раскинувшей кружевные усики по серой каменной стене. Он решил встретиться с полковником Белфриджем в одиннадцать часов. К тому времени они оба успеют переварить завтрак и будут готовы к капельке чего-нибудь раскрепощающего. Уимзи грела мысль, что он нащупал отличную, трудную, сочную задачу, которую можно решать в приятных условиях. Он закурил добрую трубку. Жизнь казалась прекрасной. В десять минут двенадцатого жизнь казалась чуть менее прекрасной. Полковник Белфридж выглядел так, будто его нарисовал Генри Бейтмен [73] в минуту особенно буйного вдохновения, и был в ярости. Ему представлялось, что идти и допрашивать чьего-то цирюльника, грррр, о чьих-то личных вещах недостойно джентльмена. Его возмутил намек на то, что кто-то может быть замешан, грррр, в смерти треклятого даго, рррр, на таком-растаком занюханном курорте вроде Уилверкомба. Уимзи должно быть стыдно, рррр-гав! лезть в дела полиции, черт побери, сэр! Если полиция ничего не смыслит в собственных чертовых делах, зачем мы платим налоги, скажите мне, сэр! 73 Генри Майо Бейтмен (1887–1970) – знаменитый британский карикатурист. Уимзи извинился за беспокойство, причиненное полковнику Белфриджу, и возразил, что джентльмену нужно иметь какое-то хобби. Полковник сообщил, что подходящие развлечения для джентльмена – это гольф или, гррр, разведение спаниелей. Уимзи объяснил, что немного работал в разведке во время войны и вроде как пристрастился к этому занятию. Полковник моментально проглотил наживку, вдоль и поперек изучил личное дело Уимзи, обнаружил, что у них немало общих военных воспоминаний, и вскоре уже вел своего гостя через садик по дорожке, обсаженной анютиными глазками, чтобы показать ему помет щенков. – Дорогой мой мальчик, – говорил полковник Белфридж, – я буду просто счастлив, если смогу чем-нибудь вам помочь. Вы ведь не торопитесь? Останьтесь на ланч, а после мы с вами все обсудим. МЭЙБЛ! – зычно проорал он. На заднем крыльце появилась немолодая женщина и торопливо засеменила по дорожке. – Джентльмен к ланчу! – проревел полковник. – И откупорьте бутылку четвертого года, да не пролейте, черт побери! А теперь скажите, – обратился он уже к Уимзи, – помните ли вы малого по фамилии Стоукс. Уимзи стоило большого труда отвлечь полковника от событий мировой войны и вернуть его к теме бритвы. Но как только внимание полковника было направлено в нужное русло, он оказался хорошим, надежным свидетелем. Он прекрасно помнит эту пару бритв. Намучился с ними, рррр-гав! Бритвы теперь уж не те, что во времена его молодости. И рядом не лежат, черт побери, сэр! Сталь не держит заточку. С этими треклятыми иностранцами да с массовым производством наша промышленность покатилась к чертям собачьим. Вот, помнит он, во время войны с бурами… Четверть часа спустя Уимзи вновь напомнил про бритвы. – Ах да. Да, грррр, бритвы. Конечно. – Полковник размашистым движением подкрутил пышные седые усы. – Так что же вы хотите о них узнать? – Они все еще у вас, сэр? – Нет, сэр, не у меня. Я от них избавился, сэр. Никуда не годились. Я так и сказал Эндикотту – мол, поразительно, что вы торгуете этакой дрянью. Раз в две недели приходилось их точить. Но с остальными та же история. Сейчас нипочем не достать приличного лезвия. И мы никуда от этого не денемся, сэр, никуда, пока у нас не будет сильного консервативного правительства. Именно сильного, сэр, которому хватит пороху защитить черную металлургию. Но разве они решатся? Нет, разрази меня, они слишком трясутся за жалкие голоса. Голоса этих вертихвосток! [74] Куда толпе баб понять важность металлургии? Вот это мне скажите, ха, грррр! 74 Полковника возмущает, что в 1928 г. право голоса получили все женщины старше 21 года. До того в Великобритании женщины могли голосовать с 30 лет, причем только замужние либо имеющие университетское образование. Уимзи спросил, что он сделал с бритвами. – Отдал садовнику. Достойный малый. Приходит сюда дважды в неделю. Женат, и дети есть. Инвалид войны, нога у него изувечена. За собаками ухаживает. Хороший малый. Звать Саммерс. – Когда это было, сэр? – Что? А, вы про то, когда я их ему отдал. Дайте-ка подумать. После того как Диана ощенилась, едва выжила тогда, я уж думал, помрет, бедная моя сука. Умерла два года назад. Убили ее – проклятый мотоциклист переехал. Лучшая моя сука. Я на него в суд подал, заставил заплатить. Чертов лихач. На всех ему плевать. А теперь еще отменили ограничение скорости… Уимзи напомнил, что они говорили о бритвах. По дальнейшем размышлении полковник сузил временные рамки до 1926 года. Ошибка исключена, ведь собака болела, и Саммерсу пришлось с ней возиться. Полковник тогда сделал ему денежный подарок и прибавил пару бритв, потому что себе только что купил новые. Из-за болезни матери удалось выходить только одного щенка из помета, и это был Стэмфорд-Ройял, который вырос в прекрасного пса. Сверившись с племенной книгой, полковник окончательно подтвердил дату. Поблагодарив его, Уимзи спросил, можно ли поговорить с Саммерсом. Пожалуйста. Сегодня его тут нет, но он живет в домике у моста. Уимзи может пойти туда и сослаться на полковника. Хочет ли он, чтобы полковник его проводил? Уимзи рассыпался в благодарностях, но умолял полковника не беспокоиться. (На самом деле он думал, что Саммерс будет более разговорчив в отсутствие Белфриджа.) Не без труда увернувшись от гостеприимства старого вояки, он укатил по живописным улочкам Стэмфорда в направлении моста. Расспрашивать Саммерса было одно удовольствие: он отвечал вдумчиво, быстро и точно. Со стороны полковника Белфриджа было очень любезно подарить ему бритвы. Сам он предпочитает безопасный инструмент, так что ему они были ни к чему, но, конечно, полковнику он этого не сказал, чтобы не обижать старика. Отдал их мужу своей сестры, который держит парикмахерскую в Сигемптоне. Сигемптон! Да это меньше пятидесяти миль от Уилверкомба! Неужели Уимзи попал в яблочко с первого выстрела? Уже собравшись уходить, он решил спросить, не было ли на бритвах особых отметин, по которым их можно опознать. Да, были. Одну из них случайно уронили на каменный пол, и по слоновой кости пошла маленькая, совсем крошечная трещина. Заметная, только если приглядываться. Другая бритва была, насколько известно Саммерсу, совершенно целая. Уимзи поблагодарил собеседника и достойно вознаградил его за потраченное время. Затем вернулся к машине и взял курс на юг. Он всегда считал Стэмфорд красивым городом, но теперь, глядя на каменные дома с эркерами, купающиеся в мягком послеполуденном свете, решил, что это прекраснейший бриллиант в английской короне. Он переночевал в Сигемптоне, а воскресным утром отправился на поиски Саммерсова зятя. Его фамилия была Фортун, что сулило удачу. У него была крошечная парикмахерская возле доков. Мистер Фортун жил над своим заведением и с радостью рассказал Уимзи о бритвах. Он получил их в 1927-м. Хорошие бритвы, хотя обращались с ними ужасно, и лезвия были порядком сточены. Одна до сих пор у него и прекрасно служит. Не хочет ли его светлость на нее взглянуть? Вот она. С бьющимся сердцем Уимзи вертел бритву в руках. Это была точная копия той, что Гарриет нашла на берегу. Он тщательно ее осмотрел, но трещины в кости не обнаружил. Следующий вопрос он едва решился задать, опасаясь разочароваться: – Но что произошло с ее близнецом? – Ту я, к сожалению, не могу вам показать, милорд. Если б я знал, что она вам потребуется, ни за что б с ней не расстался. Ту бритву я продал, милорд, всего пару-тройку недель назад, одному из этих побродяг, что приходят искать работу. Работы для него не было, да если б и была, сказать честно, милорд, он бы ее не получил. Вы удивитесь, сколько сюда приходит наниматься людей, из которых парикмахер, как из моего кота. Просто ищут, где бы перехватить, да и все. Мы им обычно поручаем править бритвы и смотрим, каковы они в деле. И девять из десяти, милорд, так их терзают, что сразу видно: они в жизни ни одной бритвы не наточили. Этот был такой же, и я велел ему убираться. Тогда он попросил продать ему подержанную бритву, и я продал ему одну, чтоб отделаться. Он заплатил, пошел прочь, и больше я его не видел. – Какой он был из себя? – Да такой, на крысу смахивал. Волосы рыжеватые. Манеры больно уж гладкие. Пониже, чем ваша светлость, и если я все верно помню, он был немножко… не то чтобы калека, но, я бы сказал, скрюченный. Словно одно плечо чуть-чуть выше другого. Не очень заметно, но такое создавалось впечатление. Нет, он не хромал, ничего такого. Казался очень подвижным и в движениях проворным. Глаза тусклые, ресницы бесцветные – страшен как черт, извиняюсь. Руки очень ухоженные – на это я обратил внимание, конечно, ведь если человек хочет наняться в такое заведение, на руки смотрят в первую очередь. Если, например, ногти грязные или обкусанные, он и на минуту не задержится. Так, дайте подумать. Ах да – говорил складно. Говорил как джентльмен, очень чисто и спокойно. Такие вещи тоже замечаешь, хоть в здешних местах это не особенно важно. Наши клиенты – народ грубоватый. Но раз уж привык, то все равно замечаешь, понимаете. Кроме того, можно представить, в заведении какого сорта человек работал раньше. – Он что-нибудь говорил о прежнем месте работы? – Этого я не помню. Мне показалось, что он уже порядочное время болтался без работы и не торопился выкладывать подноготную. Сказал, что у него было собственное дело. Так многие говорят – хотят, чтобы им поверили, будто у них парикмахерская на Бонд-стрит, а разорились они из-за череды несчастных случайностей. Да вы наверняка знаете, что это за люди, милорд. Но того я пристально не разглядывал, он мне сразу не понравился. – Он, наверное, назвал свое имя? – Да уж должен был, но, хоть убей, не помню. Генри! Как назвался тот рыжий проныра, который недавно приходил? Тот, что купил у меня бритву? Юноша с хохолком, как у попугая, который, судя по всему, снимал комнату у своего работодателя, перестал притворяться, что читает воскресную газету. – Ну, я тоже не помню, мистер Фортун. Какая-то короткая фамилия. Может, Дик? По-моему, Дик. – Нет, не Дик. – Мистера Фортуна внезапно озарило. – Шик была его фамилия. Не помнишь разве, как я сказал, что он не очень-то ей соответствовал, когда дело дошло до правки бритв? – Точно, – подтвердил Генри. – Конечно Шик. А что с ним? Влип в неприятности? – Очень может быть, – ответил Уимзи. – И за ним пришла полиция! – радостно догадался Генри. – Ну Генри, – осадил его мистер Фортун. – Разве его светлость похож на полицейского? Ты меня поражаешь. Так ты никогда не пробьешься в нашем ремесле. Генри покраснел. – Я не из полиции, – сказал Уимзи, – однако не удивлюсь, если полиция в ближайшее время захочет повидать мистера Шика. Но вы им обо мне не рассказывайте. А если снова встретите Шика, тотчас дайте мне знать. Я сейчас остановился в Уилверкомбе, в отеле „Бельвю“, но если меня там не окажется, со мной всегда можно связаться вот по этому адресу. Он протянул визитную карточку, поблагодарил мистера Фортуна и Генри и удалился, торжествуя. Он значительно продвинулся в своем расследовании. Конечно же не могло быть двух белых бритв Эндикотта с одинаковыми следами плохого обращения и одинаковыми трещинами в кости. Конечно же он выследил ту самую, а если так… Что ж, если так – осталось найти мистера Шика. Бродячий парикмахер с рыжими волосами и кривым плечом – не иголка в стоге сена. Однако оставалась неприятная вероятность, что мистер Шик стал парикмахером только на один раз. В этом случае его почти наверняка зовут не Шик. Лорд Питер минутку подумал, потом вошел в телефонную будку и позвонил в полицию Уилверкомба. Ему ответил суперинтендант Глейшер. Он с интересом выслушал, что Уимзи узнал историю бритвы. Нет, лично он не заметил трещины в рукоятке, но если его светлость немного подождет… Алло! Это Уимзи? Да, его светлость совершенно прав. Трещина есть. Почти неразличимая, но она там есть. Конечно, это странное совпадение. Пожалуй, это стоит расследовать. Уимзи снова заговорил. Да, непременно. Полицию Сигемптона попросим выследить Шика. Несомненно, окажется, что Алексис взял бритву у него, но странно, что он ее не купил в Уилверкомбе, раз уж она понадобилась. Недели три назад, говорите? Отлично. Он посмотрит, что можно сделать. Он также выяснит, не был ли Алексис за это время в Сигемптоне или, наоборот, не был ли Шик в Уилверкомбе. Он премного обязан лорду Питеру за хлопоты, которые тот на себя взял, всем этим занявшись. Если его светлость думает вернуться в Уилверкомб, то здесь произошли события, которые могли бы его заинтересовать. Теперь совершенно ясно, что это самоубийство. Но все же в таких делах приходится действовать крайне осторожно. Нашли ли тело? Нет. На берег его не выбросило, а ветер все еще нагоняет волны, и возле Жерновов поиски вести нельзя.

Конец ознакомительного фрагмента.