Шрифт:
Восстановление оборванных со времен октябрьской контрреволюции связей с прошлым России шло одновременно по многим линиям. Первопроходческим событием можно считать и решение о переиздании классики русской философии. Когда я по своей инициативе внес это предложение, честно говоря, не надеялся, что оно будет принято. Но Михаил Сергеевич поддержал его. Меня к этому предложению привела идея, что появление в духовном обращении высших достижений общественной мысли России заметно расширит рамки социального мышления и духовности. Я верил, что этот шаг избавит вступающие в жизнь поколения обществоведов, социологов, историков от интеллектуальной зашорен- ности, позволит им понять внутреннюю логику развития русской философии и взглядов на мир. Когда обществовед чувствует за плечами мощные по своей нравственной силе умы Соловьева, Флоренского, Бердяева, Булгакова, Франка, Лос- ского, Ильина и др., он не может не думать и не жить душой.
Меня часто обвиняют в разных, мыслимых и немыслимых, грехах. Оправдываться считаю примитивным занятием. Однако проблемы духовной жизни (история культуры, религии, философия) выходят за рамки личных переживаний и размышлений. Поэтому и считаю необходимым напомнить эти факты всяким придуркам из стада фашиствующих большевиков, назойливо обвиняющих меня в русофобстве. Иными словами, большевики уничтожали религию, крестьянство, свободу, все партии, запрещали издавать великие произведения по философии и культуре, а их авторов изгоняли из страны, а я, вместе с другими «русофобами», активно восстанавливал духовное наследие страны.
Хотел бы также напомнить, что все начинания 1988 года, направленные на преодоление одномерной сталинской идеологии, сковавшей на десятилетия мысль и душу народа, выявили активное сопротивление идеологических противников нового социального мышления, плюрализма в духовной жизни. Эти люди всю жизнь видели свой долг, смысл работы в том, чтобы «бороться» и «разоблачать». В новых условиях у них не оказалось ни знаний, ни культуры, чтобы в открытом и честном споре отстаивать свои убеждения.
Особая партийная общественная «наука», получившая монополию на истину, не хотела и не смогла примириться с новой, невыносимой для нее ситуацией. Большинство из этих ученых привыкло получать деньги за удушение мысли, а потому они в силу своей «идеологической озверелости» оказались просто не в состоянии заниматься нормальным научным творчеством. С моей же точки зрения, только освобождение от государственной историографии и может восстановить правду о России, которая является единственно достойной платформой идеологии свободы. Я не скрывал этих взглядов, а потому и был обвинен в отступничестве от неких «истин», тех самых, которые всегда были бесстыдным предательством свободной общественной науки.
Решения XIX партийной конференции были просаботиро- ваны партийной номенклатурой. Раскол в партии приобретал все более глубокий характер, что и привело КПСС к тяжелейшему кризису в преддверии XXVIII съезда. Этот съезд состоялся через два года после XIX конференции, летом 1990 года. Он разительно отличался от других: был бурным, похожим на пьяного мужика, заблудившегося на пути к дому. Падает, поднимается, снова ползет и все время матерится. Всех понесло к микрофонам и на трибуну. Активность невероятная, как если бы хотели отомстить самим себе за 70 лет страха и молчания. Конечно же было немало и здравых, умных выступлений, но они глушились топотом двуногих особей. Иными словами, активизировались оба крыла в партии — реакционное и демократическое.
XXVIII съезд по существу начался на пленуме ЦК, состоявшемся 5—7 февраля 1990 года, почти за полгода до самого съезда. Уже на нем обозначились линии раскола, искры будущих стычек, циничных схваток за власть, которые начисто заслонили заботу о будущем страны, конкретные проблемы, стоящие перед государством в сложный переходный период.
Доклад Горбачева на пленуме, который явился основой доклада и на XXVIII съезде, был посвящен Платформе партии к предстоящему съезду. Платформа называлась «К гуманному, демократическому социализму». Там остались многие рудименты псевдосоциалистических положений, больше похожих на ритуальные заклинания, чем на что-то существенное. Но если вчитаться в текст доклада и Платформы, то можно легко увидеть, что перечень постулатов, от которых партия должна отказаться, мало что оставлял от привычных принципов советского социализма. Говорилось, в частности, что партия должна очиститься «от всего, что ее связывало с авторитарно-бюрократической системой».
Задача огромной важности, но невероятно сложная. Она не решена до сих пор. Более того, рецедивы авторитаризма в путинские времена явно оживились. Почему? А все потому, что мышление правящей верхушки остается почти тем же самым. Ее заботило и заботит не судьба страны, а сохранение собственной власти. В докладе прозвучала очень важная фраза о неизбежности перехода общества в новое качественное состояние, но и это не привлекло внимания. Дискуссия на пленуме пошла по пути, как если бы никакого доклада и не было. Уже первое выступление секретаря Киевского горкома партии Корниенко началось с жалобы на то, что коммунистов на местах освистывают, есть призывы уничтожать коммунистов. И тут же обращение к Горбачеву: не пора ли ему и другим высшим руководителям задуматься «над судьбой честного трудового народа». Оратор заявил, что «речь идет уже о самом главном — о власти, о перспективах сохранения правящей партии». Тут он попал в точку. Именно об этом и шла речь.
Диссонансом в общей говорильне прозвучала речь Фесен- ко — шахтера из Донецка. Интересная речь, умная, от жизни. Он задал прямой вопрос: кому нужна б-я статья Конституции о руководящей роли партии? Рядовым коммунистам? Да нет же. Эта статья для аппарата. «Не надо говорить о ка- кой-то руководящей роли партии в целом, надо говорить о том, какую позицию сейчас занял партийный аппарат. В основном из-за его консервативной позиции Перестройка и не движется... Кто дискредитирует партию? Дискредитирует аппарат».
Никто этого шахтера не поддержал, если не считать выступление Ельцина, который обвинил ЦК в догматизме, в нерешительности, в нежелании партии перестраивать саму себя. Он заявил, что монополия на власть довела страну до крайнего состояния, а народ — до нищеты. И за это надо отвечать, сказал оратор. Платформу партии он оценил в целом положительно, но заметил, что ее «писали две руки: правая и левая». Кстати, так оно и было. Ельцин назвал 10 пунктов — предложений по «спасению партии». Конечно же они не были приняты пленумом. После этой речи верхний эшелон номенклатуры начал особенно активно плести интриги вокруг Ельцина. Тут же последовала речь посла в Польше Бро- викова, старого партийного функционера, который изложил самую замшелую даже для того времени позицию. Он громил Перестройку, все законы и решения, принятые в последние годы.