Шрифт:
Этот процесс курировал лично Суслов. Перед судом он позвонил мне — я тогда работал в Отделе пропаганды — и сказал, что я должен постоянно находиться на процессе и координировать информационно-пропагандистскую работу. Я долго отнекивался. Ссылался на то, что проблемы литературы находятся в ведении Отдела культуры, а не Отдела пропаганды. Говорил также, что не в курсе всего этого дела, ничего не читал из написанного Синявским и Даниэлем. Наконец, Суслов согласился с моим предложением направить туда работника Отдела культуры Мелентьева. Перед этим вместе с Отделом культуры я подписал рутинную в подобных случаях сопроводиловку к записке КГБ. В ней предлагался порядок освещения процесса в печати. Слава богу, ничего вразумительного напечатано не было.
Сегодня я сожалею, что в то время не нашел времени хотя бы раз побывать на суде. Игорь Черноуцан и Альберт Беляев (из Отдела культуры ЦК) говорили мне потом, что суд произвел на них впечатление мерзкого спектакля — глупого и вульгарного. Доходило до меня и то, что Суслов выражал резкое недовольство слабой эффективностью этой акции.
Уже в наше время ко мне домой зашли Андрей Синявский и Мария Розанова. Чаевничали весь вечер, вспоминали те тяжелые смутные дни, когда только отдельные духовные пастыри осмеливались прорываться со своими посланиями к людям, к интеллигенции, показывая нелепость сложившейся обстановки, бездарность власти, не понимающей своего ничтожества, особенно когда речь шла о культуре. Андрей Синявский остался в моей памяти как мудрый служитель духа. К сожалению, он рано покинул этот мир.
Репрессивная политика работала без устали. Отправили в ссылку Иосифа Бродского, будущего Нобелевского лауреата. Выдавили за границу неугодных властям режиссеров Тарковского и Любимова, писателя Некрасова, виолончелиста и дирижера Ростроповича.
Власти все чаще стали прибегать к психиатрии как средству борьбы с инакомыслием. Эта практика связана, прежде всего, с именем Юрия Андропова. В 60-е годы был «теоретически обоснован» по указанию КГБ диагноз «вялотекущая шизофрения», позволявший объявить больным любого человека, если это потребуется властям. Численность узников специализированных психиатрических больниц стала быстро расти. По свидетельству тех, кто, будучи здоровым, прошел такое лечение, «психушки» были страшнее тюрем и лагерей.
Власть продолжала свой контроль за жизнью интеллигенции, разделив ее на подозреваемых и на временно непо- дозреваемых, на выездных и невыездных, на печатаемых и непечатаемых, на награждаемых и ненаграждаемых, приглашаемых на официальные приемы и банкеты и неприглаша- емых.
Напомню наиболее близкие по времени примеры травли Андрея Сахарова и Александра Солженицына.
«Комитет Госбезопасности информирует о том, что
17 сентября 1973 г. жена Солженицына пригласила к себе на квартиру академика Сахарова с женой и имела с ними двухчасовую беседу. Выражая мнение Солженицына, его жена в беседе настойчиво проводила мысль о необходимости дополнительного обращения Сахарова к мировой общественности по более широкому кругу проблем, касающихся якобы отсутствия свобод в Советском Союзе...»
В январе 1974 года на Политбюро, где обсуждался вопрос «О Солженицыне», Брежнев, имея в виду книгу «Архипелаг ГУЛАГ», сказал:
«Это грубый антисоветский пасквиль. Нам нужно в связи с этим сегодня посоветоваться, как нам поступать дальше. По нашим законам мы имеем все основания посадить Солженицына в тюрьму, ибо он посягнул на самое святое: на Ленина, на наш советский строй, на Советскую власть, на все, что дорого нам. В свое время мы посадили в тюрьму Якира, Литвинова и других, осудили их, и затем все кончилось. За рубеж уехали Кузнецов, Аллилуева и другие. Вначале пошумели, а затем все было забыто. А этот хулиганствующий элемент Солженицын разгулялся».
Андропов на том же заседании заявил: «...Я, товарищи, с 1965 года ставлю вопрос о Солженицыне. Сейчас он в своей враждебной деятельности поднялся на новый этап... Он выступает против Ленина, против Октябрьской революции, против социалистического строя. Его сочинение «Архипелаг ГУЛАГ» не является художественным произведением, а является политическим документом. Это опасно, у нас в стране находятся десятки тысяч власовцев, оуновцев и других враждебных элементов... Поэтому надо предпринять все меры, о которых я писал в ЦК, то есть выдворить его из страны...»
Предложение Андропова было принято. Солженицын вскоре был насильственно выслан из СССР и лишен гражданства.
В декабре 1979 года Андропов в очередной раз докладывает о Сахарове. Доносит, что тот «в 1972—1979 годах 80 раз посетил капиталистические посольства в Москве», имел более «600 встреч с другими иностранцами», провел «более 150 так называемых пресс-конференций», а по его материалам западные радиостанции подготовили и выпустили в эфир «около 1200 антисоветских передач». Все было подсчитано, но предать суду Сахарова тогда побоялись из-за «политических издержек» международного масштаба.
Академик Арбатов, посетив меня в Канаде, рассказывал, что спецслужбы активно искали форму расправы с Андреем Дмитриевичем. Наконец, 3 января 1980 года Политбюро решило лишить Сахарова всех высоких званий и «в качестве превентивной меры административно выселить его из Москвы в один из районов страны, закрытый для посещения иностранцами».
За всей этой пляской невежества вокруг Пастернака, Солженицына, Сахарова и многих других достойнейших граждан нашей страны я наблюдал из Канады. Создавалось ощущение агонии власти. Во время многочисленных встреч на разных приемах я ловил то ли сочувствующие, то ли осуждающие взгляды, впрочем, может быть, это мне только казалось. В любом случае я чувствовал себя неловко, зябко, старался сократить свои встречи до минимума.