Она удивилась таким совершенно ненужным вещам, как серебряные совки для мусора или пуговицы из настоящих бриллиантов, пришитые к современным, модным кожаным ботинкам — их привозили из Парижа, чтобы удовлетворить страсть гарема к западному шику.

Были здесь также зонтики с золотыми спицами, усеянными сапфирами; кофейные чашки, вырезанные из цельного изумруда, и жесткие от золотой вышивки полотенца для рук.

На диванах лежали тканные золотом покрывала, отороченные собольим мехом. Шторы завязывались нитями жемчуга.

Ни одна фаворитка никогда не появлялась перед султаном два раза в одной и той же одежде, и, какими бы непозволительными ни были расходы любимых наложниц султана, счета за их пышные украшения никогда не оспаривались.

Ямину заинтересовала роскошь туалетов с мраморными стенами и фонтанчиками.

Ей рассказали, что у султана была ванна из яшмы с золотыми и серебряными трубами; стены благоухали розовым маслом, мускусом и ароматическими смолами, а в курильницах беспрестанно дымились дорогие благовония.

Но вскоре ее интерес ко всем этим диковинным вещам начал угасать, и Ямине стало казаться, словно стены надвигаются на нее и вот-вот ее сдавят, и она не сможет больше дышать.

— Как же я смогу убежать отсюда? — спросила она Михри, когда им удалось поговорить один на один, что случалось крайне редко.

Михри пожала плечами.

— Не знаю, — ответила она. — Сахин говорит мне, что вас могли арестовать как шпионку.

— Верно. Ходили слухи, что начнутся обыски в каждом доме, — сказала Ямина, — и я боялась не только за себя, но и за Хамида.

Она не стала рассказывать Михри о той кошмарной сцене, свидетельницей которой стала на базаре. Она чувствовала, что просто не сможет говорить об этом.

Но вскоре Ямина поймала себя на том, что каждое мгновение думает о побеге из гарема и понимает, что на это все меньше и меньше надежды.

Она не могла избавиться от ощущения, что за ней наблюдают из каждого темного угла.

Глухонемые рабы вызывали у нее невыразимый ужас. Было в них что-то жуткое, когда они сновали по коридорам в огромного размера туфлях.

Были там и карлики, которые скакали перед султаном, развлекая его, в то время как все обитатели гарема смотрели на них с резных балконов. Но Ямина не находила в этом ничего веселого.

Зато всегда-кто-то исподтишка крался по дворцу.

Все бесшумно ступали босыми ногами или в расшитых драгоценными камнями туфлях, и, когда Ямина была одна, эти приглушенные шаги заставляли ее вздрагивать от страха.

Она чувствовала, что даже у Михри иногда сдают нервы. В этом полном интриг дворце на каждом шагу подстерегали невообразимые, скрытые опасности.

Кто мог быть уверен в том, что в приготовленный из сахара и фиалок шербет не подмешали яда? Что, когда вы шагаете по узкому коридору, вам в спину не вонзят усыпанный самоцветами кинжал?

Глоток кофе мог стать глотком смерти, а тончайший платок соперницы мог содержать смертоносный яд.

Один мужчина и так много женщин. Одна фаворитка и так много ревнивых, завистливых глаз; так много сердец, испепеляемых ненавистью.

Однажды вечером, когда Михри в сотый раз показывала Ямине свои драгоценности — сверкающие на солнце бриллианты, рубины и изумруды, — она тихо, произнесла:

— Нам нужно продумать план вашего побега.

Ямина тут же насторожилась.

— Зачем?

— Потому, — ответила Михри, — что вам небезопасно оставаться здесь дальше.

— Но почему? Почему? — удивилась Ямина.

На мгновение она подумала, не оскорбила ли чем-нибудь султана.

Она ни разу не видела его, но уже успела узнать, что ему достаточно лишь произнести роковую фразу: «Пусть она умрет», — и приговор обитательнице гарема вынесен.

Одна из старших и озлобленных обитательниц гарема, которой так и не удалось привлечь внимание султана, смакуя подробности, рассказала Ямине, что предыдущий правитель от скуки приказал умертвить весь свой гарем.

— Он хотел видеть вокруг себя новые лица!

Эта женщина была родом из Персии. С самого начала она пыталась запугать Ямину, вынуждая ее всегда быть начеку.

— Как их убили? — поинтересовалась Ямина, зная, что именно это от нее и ожидалось.

— Обычным способом, — ответила персиянка. — Им к ногам привязали груз, затем их зашили в мешки и бросили в Босфор.