– Так ты имеешь в виду, что когда я, скажем, злюсь на капрала, то дурные мысли, текущие у меня по боковым каналам, становятся такими плотными и сильными, что скапливаются в определенных точках в срединном канале, и в результате мне становится еще труднее успокоиться?

– Именно так, – согласилась я. – Ну а теперь последнее, прежде чем перейдем к позам. Помните, где пересекаются линии у вас на спине?

– На шее, в середине спины и на пояснице – как раз там, где у меня болит.

Затаив дыхание, я ждала, когда он сам додумается.

– Да ведь это те места, – промолвил он, все больше увлекаясь, – именно те места, где у людей обычно болит, и в которых, когда люди стареют, возникают всякие неполадки, типа артрита и тому подобного.

– Верно, – снова подтвердила я. – Если достаточно долго сохранять в себе дурные мысли и часто закупоривать срединный канал, то обязательно появится то, что Гуру называет «болью в теле», – ровно в тех самых местах.

– Тогда позы, – капитана было уже не остановить, – позы, все позы без исключения, должны помочь расслабить эти точки зажима, чтобы внутренние ветры смогли вновь задуть в срединном канале. А это, в свою очередь, заставит меня обратиться к хорошим мыслям, – добавил он задумчиво, – к тем самым, что текут по срединному каналу.

Я развернула его к себе лицом и одарила широкой сияющей улыбкой.

– Наверное, не зря вас сделали капитаном! – похвалила я его, а затем мы прилежно проделали все изученные нами позы, чтобы капитан не слишком зазнавался.

И на следующий день сержант довольно бесцеремонно распахнул дверь моей камеры и дубинкой указал мне на дверь. Я собрала в торбу свои пожитки – шаль и миску – и сказала, так чтобы услышал Бузуку:

– Значит, я иду на работу к ткачихе?

Сержант мне не ответил, ясно давая понять, что он прекрасно осведомлен об общении между арестантами. Он постучал дубинкой об пол, но я впервые видела его таким расслабленным, будто он чего-то от меня ждал, и от этого у меня вновь засосало под ложечкой.

Проходя мимо дверей капитана, я искоса бросила взгляд в его комнату и заметила, что он тоже украдкой наблюдает за мной. Я кивнула ему, чтоб показать, что ему нечего волноваться по поводу оказанного мне доверия. Да он и не волновался. Не знаю, в какой момент жизни человек наконец осознает, что его счастье или несчастье никак не зависит от того, где он находится; наверное, некоторым требуется время, чтобы прийти к такому выводу.

Здесь, в тюрьме, у меня по крайней мере был преданный ученик – хотя бы один человек, который будет слушаться меня, потому что ему больно, а мое знание может ему помочь. А как прекрасно было бы, если бы мы вместе смогли помочь двум другим страждущим душам! Говорят, что самый прекрасный цветок, лотос, растет в самой грязной части водоема, и эта грязь служит источником его красоты. Поэтому я не чувствовала особой разницы между своим пребыванием в тюрьме и выходом на волю. Все служило благодатным источником для того, что я могла дать другим.

На крыльце я обернулась и ласково прикоснулась к руке сержанта. Он вздрогнул и уставился на меня. Я отступила на шаг в сторону, слегка махнув ему рукой, как сделала бы бабушка.

– Сейчас вернусь, – небрежно сказала я, – только схожу за собакой.

Сержант так удивился, что даже не попытался меня удержать.

– Только с привязи ее не спускай, – бросил он мне вслед, когда я уже была на полпути к тому месту, где позади тюрьмы был привязан мой пес.

Если у вас когда-нибудь была тибетская собачка, вы можете себе представить, как встретил меня Вечный. Он восторженно визжал, прыгая вокруг меня и в конце концов запутав меня своей веревкой.

– Тише, тише, львенок! Любимый мой песик! Осторожно, наш сержант слишком любит размахивать своей дубинкой, и думаю, нам с тобой не стоит испытывать судьбу.

До хижины старухи было около получаса ходьбы. За хижиной был сарайчик, и она поставила там маленький ткацкий станок. Пол здесь, в отличие от моей камеры, был устлан свежей соломой. Старуха-вдова оказалась маленькой полной женщиной с неубранными седыми волосами. Ее лицо избороздили глубокие морщины; она явно прожила нелегкую жизнь.

Со мной она говорила мало. В самый первый день моей работы она взглянула на меня с гримасой отвращения, зажала себе нос и отправила меня к ближайшему ручью, велев не возвращаться до тех пор, пока я не помоюсь и не обсохну, не выстираю платье и не отмою свою «мерзкую дворнягу». Ручей бежал меж двух только что распаханных и засеянных полей; эти огромные поля простирались далеко в обе стороны, насколько хватало глаз. Я обнаружила деревянный мостик, по одну сторону которого росли кусты, где мы могли бы никем не замеченными посидеть и обсохнуть после мытья. Вода и солнце были прекрасны, но мы с Вечным не стали медлить – незачем давать сержанту повод навсегда запереть нас на замок.