— Тем лучше. Отдайте их мне. Я сам передам деньги в милицию. Скажу, что вы вернули их добровольно. Вам окажут снисхождение.

— Вы думаете, это поможет?

— Не знаю. Но лучшего варианта для вас не вижу.

— Денег здесь нет. Я спрятал их в тайнике.

— Хорошо, поехали в тайник.

По пути он сидел согнувшись, такой жалкий и убогий, что невозможно было и представить его рядом с Дианой. Я не ревновал. Просто он был противен. Мы выехали: за город. Зайцев показывал дорогу, а я думал, что теперь можно будет избежать скандала. Вряд ли он назовет Диану на следствии.

Деньги Зайцев спрятал в заброшенном карьере. Они были завязаны в синюю клеенку. Он вытащил пакет из тайника, весьма примитивного, и положил в чемоданчик, который захватил из дому. Мы поднялись на шоссе и сели в машину.

— Посчитайте, — сказал он. — Здесь ровно…

И тут я увидел, как у него стекленеют глаза. Потом на губах появилась пена. Он пытался схватиться за меня, но я с отвращением сдвинулся, приоткрыв дверцу. У Зайцева начинался эпилептический припадок. Машина стояла на спуске. Впереди виднелся поворот. Столбики ограждения были сломаны: Зайцев изгибался на сиденье, кусая язык и цепляясь руками за баранку. Собрав все силы, я оттолкнул его, включил мотор и отпустил тормоз.

Это заняло секунды. Я даже не успел продумать все до конца. Только чувствовал: если Зайцева найдут под откосом с деньгами, он примет на себя и смерть Живых и хищение.

Но судьба есть судьба. Выскакивая, я не успел захлопнуть дверцу, и деньги попали в яму. Вместо окончания дела появились новые узлы и совпадения, вроде устиновского мундштука. Наверно, он выпал из кармана Зайцева, когда «Волга» летела под откос.

Игра против всех продолжается. Мной движет одно чувство — еще раз спастись!»

Мазин закрыл блокнот.

— Кто такой Калугин? — Мазин положил руку на дверцу машины. — Ты уверен, что в поселке полное безлюдье…

В полуметре от колеса «Волги» круто вниз уходила гранитная серо–розовая стенка, под ней пенилась, пробиваясь среди валунов, стиснутая ущельем бутылочного цвета речка. Впереди, прямо из скал, росли пихты. Их острые ярко–зеленые верхушки перемежались с ледовыми вершинами хребта, кипенно сверкавшими на фоне солнечного, почти фиолетового неба. Зато путь в долину преграждала черная, подернутая пепельной дымкой туча.

— В самом деле? Значит, упустил, старик, — произнес Сосновский сокрушенно.

— Выкладывай все, пока не поздно!

Борис Михайлович глянул в зеркальце на тучу.

— Пожалуй, поздно. Назад не проедешь. А Калугин личность вполне почтенная. Москвич, художник. Богат и расточителен. Посему окружен людьми.

— Жарятся шашлыки, и льются напитки?

— Не буду отрицать того, что скрыть невозможно. Шашлыки у Калугина отменные. У него, понимаешь, свой метод приготовления. Вымачивает мясо в вине.

— Борис! За сколько времени отсюда можно выбраться пешком?

— Не дури, старина. Места здесь всем хватит. Не желаешь цивилизации ставь палатку и гоняй комаров, сколько душе угодно. Можешь махнуть через перевал. — Сосновский кивнул в сторону ледовой гряды. — А поостынешь, осточертеет величавое уединение — возвращайся в компанию художественной интеллигенции. Между прочим, Марина Калугина отлично ездит верхом.

Бориса Мазин встретил случайно на улице. С тех пор как они вместе работали в уголовном розыске, прошло десять лет. Сосновский защитил диссертацию, располнел, то и дело вытирал носовым платком капли пота, катившиеся по загорелой шее за воротник рубашки.

— В такое пекло — спасение одно: горы. Не завидую тебе — париться летом в городе!

— Через три дня я иду в отпуск.

— В отпуск? Слушай, Игорь, махнем со мной! Райский уголок, первозданная природа. Крошечное местечко под самым хребтом. Одно время были лесозаготовки, но теперь заказник. Рабочих перебросили в соседнее ущелье. Домишки они распродали за бесценок. Я купил один за двести (учти, за двести рублей!), вложил еще сотни полторы, и теперь мне все завидуют. Правда, ближайший магазин в девяти километрах, но что стоит уединение!

Уединение и соблазнило Мазина, а, оказывается, его–то и нет!

Удаляясь от наползающей тучи, «Волга» спускалась серпантиной вниз. Игорь Николаевич вытянул руку из окна, и она повисла над пропастью. На противоположном склоне можно было прочитать уцелевшие от военной поры слова: «Перевалы — наши. Фашист не прошел!» Внизу, возле дощатого моста, стоял и смотрел на спускающуюся машину парень в вылинявшей ковбойке и помятых джинсах. По обожженному солнцем лицу кустилась рыжеватая бородка. Лицо было из тех, что называют современными: вытянутое, с правильными чертами. Ровный нос пересекала тяжелая оправа очков.