Теперь фрау Палушке готовила бутерброды. Она намазала маргарином ломти серого хлеба, тщательно покропила их икрой, нарезала ломти треугольничками и квадратиками и красиво, как умела, разложила все на тарелке. Вставив в подсвечник прозрачную зеленоватую свечу, она зажгла ее, подошла к приемнику и принялась крутить ручку регулятора. Наконец она поймала какую-то австрийскую станцию, и в узкую высокую комнату хлынули звуки шраммелевского квартета. Тогда фрау Палушке изо всех сил постучала кулаком в стену. Раздался ответный стук, и тотчас же явилась фрау Фаренбуш.

— Итак, приступим, — возвестила она. — А вы, фрау Палушке, не забыли охладить шампанское?

— Как же, как же, — ответила фрау Палушке и сняла бутылку с подоконника.

— А вы умеете открывать шампанское? — спросила фрау Фаренбуш.

— Не пробовала, — ответила фрау Палушке.

— Тогда давайте сюда бутылку, — скомандовала фрау Фаренбуш. — Я, признаться, тоже не пробовала, но мне случалось видеть, как это делают в кино.

Фрау Фаренбуш сняла золотистую станиолевую обертку и начала снимать проволочку.

— А стаканы у вас есть?

— Вот, дожидаются, — ответила фрау Палушке и указала на два стакана из толстого стекла в темную крапинку.

Сердито щелкнула пробка. Фрау Фаренбуш отодвинула бутылку подальше от себя. Хлопья пены упали на линолеум.

— Полюбуйтесь, фрау Палушке! Совсем как в ресторане «Адлон», — сказала фрау Фаренбуш. — Ну, я наливаю! — И суетливая старуха разлила шампанское по стаканам. Шампанское еще раз вспенилось и на сей раз залило подол фрау Фаренбуш.

— Свинство какое! — рассердилась та. — Хорошо хоть, я не надела черное платье.

«Нет, жалко, что не надела», — подумала фрау Палушке.

— Итак, будем здоровы, — провозгласила фрау Фаренбуш.

— Ваше здоровье, — ответила фрау Палушке.

Она поставила стакан, и тут у нее началась отрыжка. Она прыснула, но, заметив, что фрау Фаренбуш сморщилась, подавила смех.

— Ничуть не лучше газированной воды, — неодобрительно сказала фрау Фаренбуш, а фрау Палушке… та ничего не сказала и только придвинула гостье тарелку с бутербродами.

Фрау Фаренбуш не заставила себя долго просить. Прожевав первый кусок, она воскликнула:

— Послушайте, фрау Палушке! Вас случайно не надули? Это же селедочная икра! От самой обыкновенной селедки! Ничего особенного я в ней не нахожу. Может, это какой-нибудь эрзац?

— Да нет, — ответила фрау Палушке, с большим трудом — из-за отрыжки — проглотив кусок. — Нет-нет, на этикетке было написано «Натуральная черная икра. Изготовлено во Владивостоке».

— А кто их знает, правда ли это.

Когда старушки покончили с бутербродами, фрау Фаренбуш начала прощаться.

— По-моему, вышло очень мило. А сейчас я спешу к вдове Гальмес. На телевизор. Всего доброго!

Фрау Палушке тотчас убрала со стола. К отрыжке прибавилась мучительная изжога. Когда она ополаскивала стаканы, ей пришла в голову неожиданная мысль. Она закрыла кран, вытерла руки и достала из нижнего ящика шкафа несколько поваренных книг. Палец ее быстро забегал по предметному указателю. Пожалуйста: «Икра черная».

«Зернистая икра подается с белым хлебом и лучшими сортами масла», — прочла она первую фразу.

«Ах вот оно что, — подумала фрау Палушке. — Значит, все из-за маргарина».

Штакфлет подумал:

«Все похожи на фельдфебеля Цуля. Все и вся. Гранитный валун в синих прожилках возле гаража для тягачей. Бац! Конура Валтасара, доберман-пинчера с лоснящейся шерстью, любимца всей батареи. Бац! Узкогрудые окна канцелярии. Бац! Но почему даже Бернд Кочемба и тот похож на фельдфебеля Цуля? Раньше Бернд Кочемба был ничуть на него не похож. Еще сегодня утром, когда велено было подойти к карте и объяснить, каково будет положение нашей страны в случае так называемой военной угрозы, Бернд Кочемба, парень с удлиненной головой и высокими скулами, был просто Бернд Кочемба. А теперь под гимнастеркой Бернда Кочембы скрывается все тот же фельдфебель Цуль. Или это все-таки Бернд Кочемба? Он так быстро приближается, он растет, растет, прямо как Цуль. Надо остановить его. Но целиться низко — в сапоги. Вдруг это все-таки Кочемба?.. Бац!

Это и есть Кочемба. Как только он закричал, я сразу понял, что это Кочемба. Цуль кричит иначе. Цуль не станет беспомощно кричать. Цуль всегда силен. Ну и велик же казарменный двор, когда по нему мечешься! Как прикажете отыскать на этом пустынном прямоугольнике фельдфебеля Цуля? Наверно, он ушел из расположения части за витаминизированной жидкостью для волос. Он, когда ходит в город, почти всегда покупает жидкость для волос. Раз я хочу напасть на его след, мне придется бегать из одной парфюмерной лавки в другую. Если только он не спрятался за тем худосочным тополем — бац! — значит, он в городе. Нет, вот он. У проходной. Сверток под мышкой. Выходная форма. Цуль, великий Цуль. Ну-ка, что он станет делать? Цуль не из тех, кто пустится наутек, если направить дуло автомата в пряжку его ремня, нет, не из тех он, Цуль, истребитель танков, ветеран боев на Чудском озере, в Крыму и в Нормандии. Цуль отнюдь не привирает, когда говорит: «Вы еще пеленки пачкали, а меня уже отмечали в приказах». Так оно и было. По праздникам грудь Цуля заставляет краснеть даже кое-кого из старших офицеров — так густо она вся увешана металлическими бляхами. Нет, такой не побежит прочь от тебя, он может бежать только к тебе. Вот как бежит сейчас. На бегу он бросает свой пакетик. А вдруг бутылочка с жидкостью для волос разобьется? Цуль что-то кричит. «Подтяни-ись!» — вот что он кричит. «Слушаюсь, господин фельдфебель!» Подтянись — он всегда так говорит: на стрельбище, на вечерней поверке, в танке. Цуль уже совсем близко, сейчас он сможет дотронуться до меня. Сколько раз при стрельбе из положения лежа он дергал и вертел меня, всегда задавая при этом уставный вопрос: «Разрешите до вас дотронуться?» Но я ему не позволю. Пусть остановится. Стой! Бац! Бац! Бац! Смотри ты, он и в самом деле остановился. Даже не просто остановился, а лег. Лежит и удивляется. Почему у Цуля такая длинная рука? Он дотягивается до меня. Он бьет меня кулаком по голове. Как он это делает: лежит, а сам бьет, лежит, а сам бьет, лежит, а сам?..