Магистр Лазавей напоминал труп: бескровный, синюшный. Создавалось впечатление, что он и не дышал. Ничком лежал на траве и не двигался.

Тшольке присела рядом с ним на корточки, позвала, аккуратно перевернула.

Я сглотнула и прижала ладонь ко рту: остекленевший взгляд! Изо рта вытекла струйка крови, носовое кровотечение тоже имело место быть.

– Ты говорила, что врачуешь, - зло бросила мне Осунта, - так давай! А я за Ксержиком: одной мне его из глубокого минуса не вытащить. К слову, если кровь действительно некромантская, тоже можешь что-то полезное сделать.

– Что?
– я присела рядом, щупая пульс. Есть, живой! Но едва живой...

Магистр махнула рукой и быстрым шагом удалилась. Потом, наплевав на степенность, и вовсе побежала.

А я развязала шейный платок, расстегнула рубашку Лазавея, начала массировать, заставляя сердце биться. Чтобы кровь прилила к голове, подняла ему ноги.

Если честно, я мало что могла. Тут бы травы собрать, сварить - а времени нет. Вот и оставалось надеяться, что на очередной зов магистр всё же откликнется.

Когда уже отчаялась, ресницы Лазавея дрогнули, а глаза закрылись. Трупы точно такого не умеют.

К этому времени подоспели Тшольке, некромант и Юлианна и прогнали меня, поручив приготовить постель для больного. Поиском ночлега же занимался Липнер.

Мы остановили выбор на первой попавшейся чистой избе.

Я быстро обустроила лежанку, выпросила разрешения похозяйничать на кухне и, пискнув от радости, узнав о существовании травницы неподалёку, со всех ног припустила к ней.

Ничего удивительного, что, разведя такую бурную деятельность, мы не позволили магистру Лазавею умереть.

Даже не верилось, что я вновь в Златории, в Вышграде, Академии магии, целительства и общеобразовательных наук имени святого Йордана. Когда увидела розы перед нашим Студенческим домом, то даже прослезилась. Кинулась нюхать, обнимать цветочки, вызвав усмешку у Липнера, вызвавшегося проводить меня до комнаты.

Традиционная для Академии парочка - студентка Общеобразовательного факультета и алхимик. У нас ведь факультет невест, а у них - женихов. Интересно, сколько девушек в итоге приняли ухаживания замкнутых любителей химии, рун и смертоносных газов? На моей памяти бедняги-алхимики только вздыхали, а мы, ветреные девицы, делали то же самое по боевым магам.

Сама тоже вожу дружбу с любителем поджарить врагов. К слову, вот и Лаэрт. Стоит на крыльце и машет рукой. Улыбается. У кого выпытал, что мы возвращаемся? Официально никто не знал, все уверены, что мучаемся на обыкновенной практике у дружественного народа. Ну да у эльфа (полуэльфа, если быть точной, потому как Лаэрт полукровка) всегда были уши в нужных местах. И не только собственные. Преподаватели его любили.

Заметив мою радость при виде Лаэрта, алхимик скривился, но вещи до крыльца всё же донёс.

– Спасибо, Липнер, как-нибудь увидимся.

Алхимик кивнул и поспешно удалился. Не знаю, что он там подумал, но я сказала это чисто из вежливости. И потому, что Оморон сделал меня, Юлианну и Липнера близкими знакомыми. Но если с магичкой я собиралась поддерживать отношения: сдружились, то алхимика ожидало разочарование - никаких романтических встреч.

– Как Марица?
– взбежала на крыльцо, повисла на шее у Лаэрта и взялась за кольцо в пасти горгульи. Не оборачиваясь, знала, что друг прихватит вещи.
– Она со Светаной? Гулять пошли?

Дочка... Нет, положа руку на сердце, я не мечтала задушить её в объятиях, не грезила о ней днями и ночами, но просто обнять, убедиться, что всё в порядке, покормить, в конце концов, конечно, хотела. Пусть ребёнок и нежеланный, но я мать, привязана к ней, люблю.

– Нормально, - улыбнулся Лаэрт, магией придержав мне дверь. Надо же, когда познакомились, не умел. Хорошо их муштруют!

С гордостью подумала о том, что в этом есть и моя заслуга: кто ему книги давал, которые выносить за пределы читального зала нельзя?

В холле было, как обычно, прохладно и тихо: лето, все разъехались, только я, горемычная, да друзья остались. Где, к слову, Светана пропадает? Свежий воздух ребёнку полезен, но мать-то нужней. Надеюсь, Марица меня вспомнит. Сколько тут времени прошло?

Оказалось, что месяц - за окном конец июня, самый разгар лета.

Задержавшись у столика для писем, обнаружила два одиноких, адресованных мне. Одно от Хендрика, другое - от матери. Предсказуемо.