— Есть там наверху веревки?

К счастью, они нашлись, потому что гробница была еще не окончена и строители оставили приспособление для поднятия камней. Мы покрепче привязали Антония к какой-то доске, и царице вместе с Шармион, Ирас и Мардионом удалось поднять его к себе.

— Ему нужен врач! — крикнул я наверх, однако там, очевидно, все уже были заняты Антонием.

Диомед и рабы куда-то исчезли, и, признаюсь, я испытывал настойчивое желание последовать их примеру. Правда, очень быстро я совладал с ним, но за это время в голове моей пронеслось множество всяких мыслей — нечто похожее, вероятно, испытывает человек накануне смертной казни.

Если ты вернешься к царице, говорил я себе, то, скорее всего, погибнешь вместе с ней. Через несколько часов здесь появятся первые римские солдаты, и вряд ли они будут особенно почтительны с личным царским врачом. Возможно, тебя захватят с собой для участия в триумфальной процессии, а затем удавят в тюрьме — как это принято в Риме. А если ты сейчас сбежишь, как эти стражники, секретари или рабы, то будешь ничуть не лучше этих вероломных созданий. Если я в конце концов и решил остаться, то вовсе не из чувства долга или пресловутой верности до конца, а скорее из гордости. Да, мое положение при дворе, доверие, которое оказывала мне царица, тесный круг друзей — я гордился тем, что достиг всего этого, и сказал себе, что остаюсь из верности, но скорее не Клеопатре, а самому себе. Мне показалось, что я вновь слышу голос своего отца, который не раз говорил, что настоящей и самой высшей верностью является верность самому себе. Если изменишь себе, то предашь и все остальное.

Пока в голове у меня проносились подобные мысли, взгляд мой упал на маленькое зарешеченное окошко рядом с обитой железом дверью. Я выломал из носилок какой-то металлический прут и вспомнил слова Архимеда: «Дайте мне точку опоры, и я переверну землю».

Против ожидания, решетка подалась довольно легко — должно быть, в спешке ее не очень хорошо закрепили. Я опрокинул носилки и, встав на них, протиснулся в узкое отверстие. Потом я вновь кое-как приладил решетку на место, и в темноте ощупью вскарабкался по винтовой лестнице наверх, где женщины как раз старались вернуть к жизни потерявшего сознание императора.

Царицу было трудно узнать. С распущенными волосами, скинув верхнюю одежду, она склонилась над Антонием, гладила его щеки, нежно шептала что-то, лицо ее было испачкано его кровью. Я кивнул Ирас и Шармион, и они бережно подняли свою госпожу.

Компресс, который я наложил, был уже весь пропитан кровью. Я смочил платок специальным сильно пахнущим средством и поднес к лицу императора. Он сразу пришел в себя, огляделся и улыбнулся болезненной улыбкой.

— По крайней мере, я уже в гробнице. Подай мне кубок вина, Олимп.

Царица опустилась перед ним на колени и плача положила голову ему на плечо. Она называла его любимым господином и верным супругом и умоляла не оставлять ее.

Вино заметно оживило императора, лицо его слегка разгладилось, он улыбнулся склонившейся над ним царице, потом взгляд его скользнул по нам.

— Ты можешь считать себя счастливой: у тебя все еще остались друзья — от меня все они давно сбежали… Не печалься, любимая, о том, что наша судьба так переменчива. Вспомни, как много мы достигли и как хорошо нам было. «Panta rhei» — говорит Гераклит — «все течет, все изменяется». Я благодарен богам за то, что они позволили мне окончить жизнь не слюнявым стариком, а как римлянину, побежденному Римом.

Потом он прошептал еще несколько слов, которых мы не поняли. На губах его вновь выступила кровавая пена, он закрыл глаза и тяжело вздохнул. Я вытер кровь с его лица и спросил царицу, не сменить ли ему повязку, но она только покачала головой и осторожно обняла императора. Мы тихо отошли в угол.

— Она не сможет жить без него — а я без нее, — прошептала мне Ирас.

Что должен был я ответить на это? Наверное, следовало сказать: «В конце концов, у тебя ведь есть еще я, дорогая Ирас, мы уедем в Страну Тростника, начнем там новую жизнь…»

Может быть, я и сказал бы что-нибудь в этом роде, но тут снаружи послышался какой-то шум. Подбежав к окну, я увидел внизу римского центуриона, на коне и в окружении дюжины всадников.

— Мы знаем, что здесь находится царица и вместе с ней имп… нет, предатель Марк Антоний. Немедленно откройте ворота.

— Император мертв! — крикнул я ему и отошел от окна.

Царица подняла голову.

— Антоний советовал мне обратиться к Гаю Прокулу. Скажи им, что я буду говорить только с ним.

— Хорошо, но боюсь, они взломают ворота.

— Тогда зажги факел и пригрози, что с первым ударом по воротом все здесь будет предано огню.

Я хотел было поручить это Мардиону, но он возразил, что с его голосом угрозы звучат недостаточно убедительно. Тогда я взял пылающий факел и высунул его из окна.

— А теперь, центурион, слушай меня хорошенько! При малейшей попытке взломать ворота царица подожжет свою гробницу. Тогда все египетские сокровища сгорят, и Октавию для триумфальной процессии достанется только несколько слитков расплавленного золота. Пусть придет Гай Прокул, потому что царица будет говорить только с ним.