Юлий Цезарь сидел не слишком далеко от меня. Каждый, кто видел его хоть раз, уже не забудет его облика.

У него было худое лицо, две глубокие морщины пролегли от крыльев носа к узкому, слегка искривленному рту. Под высоким лбом мыслителя сверкали умные темные, но слишком близко посаженные глаза, смотревшие одновременно недоверчиво и саркастически. Его нос был таким же, как у Клеопатры, — узким и тонким.

Я не принимал участия в разговорах, потому что совсем оробел в присутствии Цезаря. Внезапно я заметил, что острый взгляд его темных глаз устремлен на меня.

— Твой новый гость, басилисса, молчалив как рыба. Я слышал, что ты приехал из Нубии, молодой врач, расскажи нам немного о ней.

— Хорошо, господин, — пробормотал я, в смятении обдумывая, что было бы интересно услышать Цезарю. Наконец я кое-как начал, описал правителя и его жену, рассказал о лечении кронпринца.

— Стоп-стоп, — прервал меня Цезарь, — об этом я хотел бы услышать подробнее. Ты и твой отец действительно вновь ломали ногу, хотя она уже срослась, пусть даже криво и неправильно?

— Мы сделали это по желанию правителя, господин. Это очень опасная операция, и я бы на нее не отважился. Но в данном случае…

Цезарь засмеялся и взглянул на Клеопатру:

— Желание правителя является приказом, не правда ли? Мы, римляне, не любим, когда нам приказывают, поэтому Мы отказались от правителей еще несколько столетий назад.

— Но, Цезарь, — улыбнулась в ответ Клеопатра, — даже в республике должен быть кто-то, кто приказывает, что делать. Народу нужна твердая рука.

— У нас есть сенат — он и приказывает.

Она кивнула и взглянула на него с наигранным любопытством:

— Почему же тогда в этом году ты провозгласил себя диктатором? Чем же это отличается от правителя?

— Басилисса, сейчас ты притворяешься, что ничего не знаешь, но тебе вряд ли кто поверит. Нашему юному другу я объясню: в трудные времена сенат передает всю полноту власти одному доверенному лицу. Но при этом всегда на ограниченный срок, в моем случае это один год. Так что через несколько месяцев я вновь стану простым сенатором.

Это прозвучало так, как будто он и сам не совсем верил в это.

Я набрался мужества и попросил Цезаря сказать что-нибудь на латыни.

— Охотно, юный врач. Это старинная римская поговорка, которую тебе стоит запомнить: «Природа лечит, а врач только помогает ей» — «Medicus curat, natura sanat». Вообще, я советую тебе изучать латынь, она наверняка тебе пригодится.

Пол-Александрии собралось в гавани в устье Нила, где стоял царский флот, готовый к отплытию на юг. Юлий Цезарь появился в пурпурной тоге, с золотым лавровым венком на голове. Клеопатра была одета наполовину по-гречески, наполовину по-египетски: в короне предков и в парике, на плечах широкий воротник, ее красиво ниспадающее одеяние было заткано золотыми лотосами — это был один из символов власти в Верхнем Египте. Царский корабль предназначался для плавания по Нилу, поэтому был несколько уже, чем обычно, но зато очень длинный. Он блистал роскошью: золото, серебро, слоновая кость и благородные сорта мрамора превращали его в плавучий дворец, с тронным залом, храмом Исиды, маленькими садами и комнатами для ближайшей прислуги. Позднее я побывал на этом корабле и знаю, о чем говорю.

Корабль сопровождало такое множество лодок, что весь город спорил потом, было их «только» триста или все же четыреста, как позднее сообщали историки.

Когда я после обеда вернулся домой, меня ожидало три новости: одна плохая, одна чуть получше и одна очень хорошая. Плохую сообщил мне мой дядя, карауливший меня у дверей. Оказывается, владелец дома возвращается в Александрию, и я должен немедленно переселиться. Я строптиво возразил, что мне потребуется два-три дня для того, чтобы найти новую квартиру. Он ведь получил от меня деньги и сам должен улаживать дела с хозяином дома.

Увидев, что меня не уговорить, он, причитая, удалился в свою мастерскую. Немного спустя появилась его пятнадцатилетняя дочь Аспазия, хорошенькая, но очень робкая. Она передала мне свиток с царской печатью.

— Это принесли тебе сегодня утром.

Это известие оказалось хорошим. Я сломал печать и прочел:

«Олимпу, называемому Гиппократом, сыну полкового врача Геракла из Александрии.

За твои заслуги царица Клеопатра назначает тебя придворным и личным врачом. Кроме того, с сегодняшнего дня ты член коллегии учителей в мусейоне, где должен будешь передавать свои знания ученикам. Твое жалованье будет составлять двенадцать сотен драхм в год».

От радости по спине у меня побежали мурашки. Хвала Сохмет и Асклепию: достичь такого в неполные двадцать пять лет!

— Натаки, Натаки!

Но никто не отозвался. Тут я вспомнил, что сегодня она целый день занята на уроке танца в храме и вернется только к вечеру.

Вместе с ней пришло и третье, не такое радостное известие. Обычно, когда Натаки собиралась сказать что-то неприятное, она называла меня кириос и разыгрывала из себя маленькую, дрожащую от страха рабыню. Сегодня же все было иначе, потому что за ней стоял могущественный Серапейон.