Я не стал называть никаких имен, тем более что половину из них сразу же забыл, упомянул только о царице Евное.

Она презрительно покачала головой:

— Меня совершенно не волнует, что там было у Цезаря с маленькой провинциальной правительницей. Меня, а не ее он вызвал в Рим, и не с Мавританией, а с Египтом он заключил договор о дружбе. Все это только мрачные наговоры его недоброжелателей. Если бы народ не любил его, разве стали бы устраивать в его честь театральные представления и гладиаторские бои? И почему же тогда сенат продлил его диктатуру на десять лет и осыпал его почестями? Передай своему Квинтиллию, пусть он рассказывает эти сказки своей дочке, а взрослых оставит в покое.

На этот раз политическая дальновидность оставила Клеопатру… Но это можно объяснить тем, что она жила в Риме довольно изолированно и общалась только с Цезарем и его друзьями.

Конечно, я был на стороне Клеопатры и испытывал к Квинтиллию что-то вроде презрения. К тому же мне казалось, что это как-то оправдывает то, что я его обманываю.

Я зашел к нему снова за два дня до его отъезда и сказал, что царица очень благодарна ему и как следует обдумает сложившуюся ситуацию. У меня была к нему одна просьба. Я почти каждый день бывал в городе на театральных представлениях, гладиаторских боях или конных состязаниях. И каждый раз мне приходилось уходить с них пораньше, потому что до Садов Цезаря ехать было довольно далеко. Нет ли у него в конторе какого-нибудь места, где можно было бы иногда переночевать. Я почти сразу пожалел о своей просьбе. Его лицо светилось дружелюбием и доброжелательностью.

— Ну конечно, Гиппо, у меня есть меняльная лавка в переулке за храмом Цереры. Там работает один из моих вольноотпущенных. Из предосторожности он запирает ее за" полчаса до захода солнца. Ночью там довольно спокойно. Каморка, конечно, убогая, но для сна подойдет.

Когда я рассказал об этом Клаудии, она звонко рассмеялась.

— В делах его никто и на сестерций не может обмануть, а тебе он позволил так его одурачить.

Мне стало неловко.

— Но откуда он мог бы узнать?..

— Меня проводит моя старая рабыня, — громко продолжала она, не обратив внимания на мой вопрос. — Она единственная, кому я могу довериться. Остальным я скажу, что переночевала у подруги — да, так и сделаем.

В Александрии солнце греет ровно и спокойно. Даже в июле и августе жару часто смягчает прохладный морской ветер. В Риме все иначе. Не успели утихнуть майские ливни, как на смену им пришел июньский зной. Утренний прохладный воздух очень быстро нагревался, так что наши первые любовные встречи были и в прямом смысле очень жаркими. Но что может помешать двум влюбленным?

Маленькая таверна за храмом Цереры действительно оказалась довольно убогой. Крохотная меняльная лавка выходила на улицу, за ней был узкий длинный проход, где стояла неопрятная кровать, рядом с ней кувшин с водой, на табуретке лежал какой-то прогорклый сыр и кусок заплесневевшего хлеба.

К счастью, я пришел немного пораньше, наполнил кувшин свежей водой из ближайшего фонтана, выбросил сыр и поправил дырявое покрывало. Впрочем, это почти ничего не изменило. При свете коптилки все вокруг казалось каким-то нереальным.

Вдруг скрипнула дверь, и в каморку тихонько проскользнула Клаудиа. Она сбросила укрывавший ее плащ и предстала передо мной совсем юной девушкой, задыхающейся и возбужденной. Стола и туника упали к ее ногам, и неверный свет коптилки, казалось, ласкал ее прекрасное тело. Одежды сами спали с меня, мы бросились на кровать и слились в объятии…

Когда Клаудиа разбудила меня, занимался рассвет. Мы наскоро уничтожили следы нашей бурной ночи. Снаружи Клаудиу уже нетерпеливо ожидала старая рабыня. Они исчезли в лабиринте переулков, а я побрел к конюшням возле моста Субликиус. Там я взял своего мула и в какой-то полудреме поехал вдоль Тибра к Садам Цезаря.

Там у фонтана я наткнулся на Птолемея, который состязался со своей стражей в стрельбе из лука. Он выглядел усталым и недовольным. Я поклонился — впрочем, не так низко, как Клеопатре. Перед этим призрачным правителем никто не склонялся слишком низко.

— Ваше величество, прости, что я мешаю, но у тебя нездоровый вид. Ты плохо себя чувствуешь?

— А, Олимп, личный врач моей благородной супруги.

Он всегда называл меня этим прежним именем и ясно

показывал, как недоверчиво относится к новому кругу друзей Клеопатры.

— Я не то что нездоров, я болен! Вот уже несколько дней у меня жар, но врач не знает, в чем дело.

Я ничего не сказал насчет его врача, который больше полагался на магию, а в современной медицине понимал не больше, чем какой-нибудь помощник лекаря.

— Если ты позволишь, я осмотрю тебя.

— Да, ты можешь это сделать? — язвительно спросил он. — Или тебе надо сначала спросить разрешения у моей светлейшей супруги?

— Надо ли мне это сделать?