избегала, насколько это было возможно. Беровин, самая старшая, была хуже всех. Прошлой осенью

она овдовела из-за огневицы-костоломки, и весной

вернулась домой. Было трудно не сочувствовать

Беровин, но она так суетилась, стараясь одеть

Эгвейн и причесать ее волосы. Иногда она рыдала

и говорила Эгвейн как замечательно, что

лихорадка не забрала также и ее малышку-сестру.

Сочувствовать Беровин было бы легче, если бы

Эгвейн могла перестать думать, что иногда

Беровин видит в ней младенца, которого она

потеряла вместе со своим мужем. И может быть, не

только иногда.

Она просто высматривала в толпе Беровин. Или

кого-то из трех остальных. Вот и все.

Около загонов она остановилась, чтобы стереть со

лба пот. Ее ведро полегчало, и теперь его можно

было легко нести одной рукой. Она осторожно

покосилась на ближайшую собаку, стоящую перед

загоном. Это была здоровенная зверюга, с плотной

вьющейся шерстью серого окраса и умными глазами, которая, казалось, знала, что Эгвейн не

представляет опасности для овец. И все же, она

была огромной - почти по пояс взрослому

человеку. В основном собаки помогали охранять

стада на пастбищах, охраняя их от волков, медведей и больших горных котов.

Она постаралась держаться от собаки подальше.

Мимо по направлению к реке прошли трое

мальчишек, гнавших пару дюжин овец. Они были на

пять-шесть лет старше, и даже не посмотрели в ее

сторону, все их внимание поглощали овцы. Это

была простая задача, она уверена, что даже она

бы справилась, но они должны были следить, чтобы

ни одна овца не успела пощипать травы. Овца, поевшая перед стрижкой, могла задохнуться и

умереть. Быстрый взгляд вокруг подтвердил, что

среди стоящих поблизости мальчишек, не было ни

одного, с кем ей хотелось бы поговорить. Не то, чтобы она хотела поговорить с кем-то конкретным.

Она просто посмотрела.

В любом случае, скоро снова надо будет наполнять

ведро. Пора было двигаться к Винному ручью. На

сей раз, она решила пойти по дороге, вдоль

которой стояли столы. Запахи вызывали танталовы

муки. Как на любом празднике здесь было все, начиная с жареного гуся, и заканчивая медовыми

пирожками. Дразнящий запах пирожков казался

самым привлекательным из всех яств. Все хозяйки

к стрижке овец наготовили все самое лучшее.

Пока она шла мимо столов, Эгвейн предлагала воду

женщинам, расставлявшим еду, но они только

улыбались ей и качали головами. Она, однако, продолжала, и это было не только из-за запахов.

У них была вода для чая, которую кипятили на

огне позади столов, но кому-то могло захотеться

холодной воды из реки. Ну, может теперь уже не

такой холодной, но все же…

Впереди у стола сгорбился Кенли, который больше

не пытался казаться выше. Если уж на то пошло, то сейчас он старался казаться поменьше. В одной

руке у него все еще было ведро, но, судя по

тому, как оно гремело, оно было пустым, и он уже

не мог никому дать воды. Эгвейн нахмурилась.

Он… подкрадывался. Вот что он делал. Но что он

затевает…?

Внезапно его рука метнулась вперед и схватила со

стола один из медовых пирожков. Эгвейн негодующе

открыла рот. И он смел говорить с ней о

ребячестве? Да он такой же, как Ивин Финнгар!

Прежде чем Кенли успел сделать второй шаг, госпожа Айеллин соколом набросилась на него, одной рукой выкручивая ухо, а другой -

выхватывая пирожок. Это были ее пирожки.

Стройная женщина с толстой седой косой, достававшей до самых бедер, Корин Айеллин пекла

лучшие сладости во всем Эмондовом Лугу. “Кроме

моей матери”, - подумала Эгвейн. Но даже ее мать

говорила, что Корин все делает лучше. Но только

сладости, конечно. Госпожа Айеллин щедрой рукой

раздавала хрустящие пирожки и куски пирога, если

только не было время обеда или чья-нибудь мать

просила ее не делать этого, но она была очень

строга с мальчишками, которые пытались стащить

их у нее за спиной. Кто бы это ни был. Она

называла это воровством, а воровства она не