Когда я думаю о нас с Дэвидом и о том, почему мы разошлись, я возвращаюсь к теме эмоциональности: как он прятал свои чувства и скрывал свою ранимость вплоть до наркотической зависимости, вплоть до нашего развода, вплоть до порога смерти.

Помню, как мы сидели с ним в кафе в Швейцарии сразу же после подписания наших бумаг о разводе. Я и сама была тогда в полной депрессии – из-за своих собственных ошибок, конечно, но и сломленная многими годами Дэвидовской холодности и раздавленная его последней жестокой кампанией полного вытеснения меня из его жизни. Я уже не ждала от него ничего другого. Я начала думать о нем, как о человеке настолько равнодушном ко мне, что он вполне мог бы исполнить надо мной смертный приговор.

Но он вел себя совсем по-другому. Он был мягок и участлив, даже ласков, и он говорил открыто и с искренним сожалением о том, что произошло между нами и о том, как он себя вел. Словно пытался снова навести между нами мосты.

Это было так странно для меня и так тяжело. Я просто не в силах была этого понять. Почему этот разговор происходит сейчас, с бумагами о разводе в руках, почему не два-три года назад, когда он мог что-то значить?

Не знаю. Может быть, это терапия, которую он тогда проходил, помогла ему наконец коснуться собственных чувств, или, может быть... О, черт, я действительно не знаю. После этого он полностью исключил меня как факт, никогда не сказал больше ни единого слова, начиная с того дня, так что я просто пребываю в полном неведении.

Но давайте вернемся в более отдаленное и лучшее прошлое.

3. СОЛНЦЕ НАШЕЙ ЛЮБВИ

Тысяча девятьсот шестьдесят девятый был змечательным годом. Мы с Дэвидом стали очень близки весной, после того совместного уик-энда у Мэри Финниган, и наша любовь росла и расцветала под теплым летним солнышком.

Не помню, чтобы мы вообще расставались. Я уехала из Пэддингтона после того как одного несчастного ирландца нашли мертвым на улице возле “Ноумед”-клуба, и официально я жила теперь в Блэкхите – пригороде, расположенном недалеко от Бекенгэма, но на своих двоих и посредством лондонского транспорта нужно было добираться чуть ли не три дня сквозь запутанный лабиринт зеленых буржуазных окрестностей. На самом же деле я проводила все время в Дэвидовском убежище у Мэри Финниган или в каком другом из его временных пристанищ; или у Даны Гиллеспи в Найтсбридже; или у Тони Висконти – продюсера альбома “David Bowie”, – жившего в Эрлз-Корте вместе со своей подружкой Лиз.

Я улыбаюсь, вспоминая те дни: как я просыпалась утром в каких-то местах – где только ни угораздило заснуть, – запихивала грязные трусы в сумочку и ходила без них, пока не удавалось попасть домой и постирать. Прошло какое-то время, прежде чем я начала принимать такой порядок вещей как должное и привыкла таскать повсюду с собой зубную щетку и смену белья. Я улыбаюсь еще шире, когда вспоминаю, какими мы с Дэвидом были вместе: все время держались за руки и закрывали глаза. Такие славные! Если мы были на публике или с друзьями то говорили друг другу “на ушко”, если хотели сказать “я люблю тебя”. Стеснялись.

Я была тем летом юной ленивой леди; бросила свою работу в “Ноумэд” и учебу в Кингстон-политехнике; я была свободна, и жизнь была легка. Я целиком сфокусировалась на Дэвиде, а поскольку Дэвид целиком сфокусировался на записи альбома в студии “Трайдент” на Уордор-стрит в Сохо, в сердце Лондона, то именно в этом месте я и проводила львиную долю своих дней.

Для Дэвида это было время великой ясности и созидательности. Процесс записи “David Bowie” был почти исключительно приятным, продуктивным и кооперативным.

И действительно, его соратники всегда были потрясающими людьми. Дэвид всегда был экспертом по части умения применять идеи и таланты других артистов в своей работе, и он точно знал, когда именно и кого именно нужно привлечь: его рок-карьера подпитывалась в разное время энергией таких соавторов, как Брайан Ино, Джон Леннон, Лютер Вэндросс и Стиви Рэй Вон. Галерея людей, собранная для этого первого их с Тони Висконти альбома была типично замечательной.

Тони был и есть просто блистателен. Я люблю его и как личность, и как профессионала. Ему было немного за двадцать, он приехал из Америки и успел пройти длинный путь от былого бруклинского мальчишки: к тому времени, когда он сидел за контрольным пультом в “Трайденте”, он уже был весьма искушенным музыкантом, сочинителем, аранжировщиком и продюсером. Он был всего на один или два года старше Дэвида, но настолько дальше него продвинут в профессиональном смысле, что у них развились отношения, вроде отношений между старшим и младшим братьями.

Тони был просто невероятно хиповым, как и многие трансатлантические эмигранты-музыканты, и сексуально шиковым. С Тони определенно стоило поддерживать длительные отношения; когда мы с Дэвидом поселились вместе, Тони вместе со своей девушкой перебрался к нам.

Тони умен, забавен и просто замечателен – естественная, милая личность с подкупающей мачо-черточкой. Следующая история мне тоже нравится: эта черточка, рассказывал он мне, тянется еще из его тинейджерских дней в итало-американском окружении, где таскать с собой по улицам футляр со скрипкой было не совсем то, что считалось стандартом мужского поведения. Тони был способен сказать, что он боролся за свою музыку – пролил кровь за искусство, мэн! – в буквальном смысле, он имел в виду.

Впрочем, его мачизмо не слишком проявлялось в “Трайденте”. Совсем наоборот. Как продюсер он был боссом в студии (если учесть, что артист был относительным новичком, а не звездой), но он никогда этого не показывал. Его замечания всегда высказывались в форме предложений как музыканта музыканту: ничего фюрерско-директорского.

Ответственность за продюсирование альбома на самом деле лежала на троих людях – Дэвиде, Тони и замечательном инженере по имени Кен Скотт. Кен, как и многие студийные инженеры, был суперквалифицированным и сообразительным. Он не просто устанавливал микрофоны, контролировал эффекты и колдовал с разными механизмами и электроникой под руководством продюсера; он был равноправным созидательным партнером с необыкновенно развитым музыкальным словарем и утонченным чувством нюанса и атмосферы, к которому Дэвид с Тони открыто и часто обращались. С чисто звукоинженерной точки зрения он мог изобретать такие трюки, до которых его современники и не додумывались, пока не имели возможности послушать его конечную продукцию и покумекать над ней. Он был одним из ТЕХ ребят.