Нам предстояла работа. У меня были большие планы относительно декора дома, у Дэвида – тоже. Все должно было быть белым. Мы все энергично взялись за работу – Дэвид, Тони Висконти, Лиз и я – и постепенно все получилось. Было потрясающе смотреть, как окружающее постепенно выступает из тьмы на свет; на чистом белом фоне я начала различать декорации к выступлениям Дэвида, моей восходящей звезды. “Хэддон-Холл” должен был стать одновременно и его сценой, и его творческим укрытием.

Это был дом, который мы с Дэвидом вместе сделали для себя своими руками. Мы гордились собой: мы прошли сквозь тяжелые дни, а теперь говорили друг другу, что наконец-то нашли место, в котором наши мечты могут стать явью. Теперь могли свершаться великие дела.

И мы чувствовали себя отважными. Чем я особенно была довольна. Дэвид уже жил в незаконном браке – с Хермионой, но для меня это был первый опыт такого рода. Мне страшно нравились свобода и возбуждающее чувство противостояния Пегги, условностям и нормам морали.

Недолго, впрочем. Дражайшая Пегги не замедлила заявить о себе, как и другой Дэвидовский спутник-стервятник – Ее Величество Мистер Питт.

Пегги нанесла удар первой. По телефону. Не буду цитировать ее дословно, мне бы этого очень не хотелось, но суть ее послания еще больше утяжелилась теперь, когда я открыто жила с ее обожаемым/ненавидимым золотым мальчиком: Энджи – сучка, шлюха, проститутка и т.д. и т.п. Для женщины с таким горячим пристрастием к аристократизму она знала язык трущоб превосходно.

Но, сарказм – в сторону, ее поведение было просто ужасно. Оно глубоко обижало меня. Я воспитывалась в другой среде, где члены семьи уважали друг друга и поступали соответственно. Так что мне было трудно переварить ядовитости, сыпавшиеся с материнской ветви Дэвидовского фамильного древа на всех, кто подворачивался – братьев, сестер, посторонних. Я была в полном потрясении, просто в ужасе.

Манеры Кена Питта были лучше, но он тоже испытывал мое терпение свыше всякой меры – потихоньку, шаг за шагом. Взрыв наступил после того, как он какими-то махинациями – лучше не думать, какими – уломал своих деловых коллег от музыкальной гей-мафии назвать Дэвида “Наиболее многообещающим новым исполнителем” на присуждениии призов Айвора Новелло за 1969 год.

Сама по себе полнейшая неуместность этой презентации нисколько не раздражала меня: это было, как, скажем, наградить Джими Хендрикса медалью за достижения в науке и технике. Что меня взбесило, так это то, что Кен Питт запретил мне появляться на церемонии награждения его мальчика. Это награждение было заслугой Питта, его звездным часом, сверкающей побрякушкой в короне “королевы”, и именно ОН должен был сопровождать Дэвида этим вечером.

Должна признаться, что на сей раз я взбесилась не на шутку, закатила такую истерику, что по “Хэддон-Холлу” только пух и перья летали (такое со мной вообще случается: я не то чтобы тихоня), впрочем, мое буйство мне ничего не принесло. Раз порешили быть мальчишнику, значит, так тому и быть.

Ну ладно. Это уж слишком. Такая цена мне уже не подходила. Дэвид сам по себе был замечателен, но багаж, который он с собой притащил, годился только на свалку. Я решила прервать свою миссию в “Хэддон-Холле” и отправиться на Кипр – продумать заново свои планы. Дэвид должен был разобраться со всеми своими педиками и демонами в одиночку.

Я обменяла рождественский билет на ноябрьский и полетела домой. Прощайте, Боуиевские дорогие и близкие, привет, мои.

Согласно наиболее пригодной для чтения из всех Дэвидовских биографий, “Стардаст” Тони Занетты и Генри Эдвардса, то, что я сейчас написала – не совсем правда. По их словам, прежде чем улететь на Кипр, я, цитирую, “ознакомила Дэвида с важной информацией: она считала, что она беременна. Прямо ничего сказано не было, но Дэвиду стало ясно, что честно и правильно будет на ней жениться.”

Что ж, мальчики остануться мальчиками, а “королевы” - “королевами”, и мне, вообще-то, не следовало бы волноваться из-за этой, довольно важной, впрочем, неправды. Тони и Генри, в конце концов, полагаются на информацию, в лучшем случае, из вторых рук. Тони появился в “Хэддон-Холле”, когда Рождество 1969 года было уже давно позади, а Генри там вообще никогда не был. Так что, давайте будем снисходительно думать, что это они не со зла. Кстати, я очень люблю Тони. Может, мне бы и Генри понравился, если бы я захотела с ним поближе познакомиться, но мне что-то не хотелось. От него исходил самый мерзкий запах пота, какой мне когда-либо приходилось чувствовать.

Так что, давайте поставим точки над “i”. Перед отлетом на Кипр я не была беременна, не думала, что я беременна и не говорила Дэвиду, что я беременна. Я также не напоминала ему, как утверждают авторы “Стардаста” (“на всякий случай, если этого недостаточно”), что у меня “не было английского гражданства”, а следовательно я не “могла официально действовать от его лица”. Что я сделала, так это сбежала на Кипр в припадке злости, оставив его отбиваться самому, как знает. В ноябре, а не “перед Рождеством”.

Давайте будем даже еще более откровенными. Я не собиралась, как нагло намекает “Стардаст”, хитростью заставить Дэвида на мне жениться. Если уж на то пошло, то, когда я получила от него на Кипре открытку после молчания в несколько недель, гласившую: “В этом году мы поженимся”, у меня были смешанные чувства.

Это правда, что выйти замуж за англичанина было самым естественным выходом из моей визовой проблемы и способом легально устроиться на работу в Британии, то есть приближением моей мечты о работе в театре.