Впрочем, у нас не было претензий к Сливко — летчики больше всего не любят мелочной опеки. К тому же все знали, что летуну, отдавшему всего себя без остатка небу, нелегко свыкнуться с новой, «наземной» работой.

Знал, видимо, это и наш Истомин, иначе бы он, наверно, давно поставил перед командиром полка вопрос о служебном несоответствии майора.

Как только летная медицинская комиссия уехала, снова начались практические занятия. Полеты были почти каждый день. Если бы на наш аэродром попал посторонний человек, он без труда мог бы узнать, каким машинам доставалось больше всего. Около учебно-тренировочных самолетов (мы их называли попросту спарками), похожих на каких-то рыб-коротышек (это, вероятно, из-за большого фонаря), вся земля была вытоптана, словно здесь каждый вечер устраивали танцы, а от хвоста тянулись длинные коридоры, пробитые горячими струями из выхлопных сопел.

Здесь всегда толпился народ: летчики, техники, механики.

Подъезжали и отъезжали топливо- и маслозаправщики, тягачи, АПА, машины с кислородом, воздухом.

Спарки у нас пользовались таким же преимуществом, как матери с детьми на вокзале, — им все доставлялось в первую очередь.

В полку их было всего несколько, а поэтому при составлении плановых таблиц командиры эскадрилий устраивали в штабе баталии друг с другом; шли на хитрость, только чтобы заполучить «УТИ»; дело иногда доходило до скандалов.

На одну из спарок перешел работать и бывший механик майора Сливко Абдурахмандинов — удивительно юркий паренек, прозванный за свой малый рост Шплинтом.

— Служить мне осталось немного. Зачем привыкать к новому экипажу? — так мотивировал он свой переход.

Но мы знали и другое: Абдурахмандинов хотел до конца остаться верным своему командиру.

Мне рассказали, как Шплинт прощался на старом аэродроме со своим старым, видавшим виды штурмовиком. Майор Сливко летал на нем на штурмовку фашистского Берлина, и вот теперь этот самолет должен был идти на слом. Шплинт со слезами на глазах вымыл его с кока до дутика, смазал все шарниры, прошприцевал двигатель. Он готовил машину, как готовят к захоронению покойника.

Шплинт страшно горевал, сдавая три сумки с инструментом, который по ключику собирал в течение нескольких лет.

Теперь положено было иметь строго определенное количество ключей. На каждом из них был даже выбит номер.

Нелегко было Абдурахмандинову работать на спарке. Случалось, что на его самолете совершалось по нескольку десятков учебных вылетов в день. С утра до вечера он торчал с техником у самолета. На аэродроме они и завтракали, и обедали, но трудности не пугали Шплинта. Он, как всегда, был собран, подтянут, изворотлив и напорист. Его никогда нельзя было застать врасплох.

Желанием каждого летчика во время учебных полетов было выполнить запланированное упражнение на самолете Шплинта. Все знали: его самолет не подведет.

— Что же мы будем делать без тебя, товарищ Шплинт? — как-то полушутя, полусерьезно сказал я, садясь на изрядно уже заезженную, но очень опрятную спарку. — Ты хоть смену-то себе готовишь?

— Узнаете, узнаете… — туманно отвечал Абдурахмандинов, тщательно протирая фонарь кабины. — Будет человек — обижаться не будете.

И скоро мы познакомились с этим человеком.

Когда я впервые увидел его сидящим на баллоне со сжатым воздухом напротив Абдурахмандинова, то подумал, что это отражение Шплинта в огромном зеркале. Только на одном было новое обмундирование, а на другом — нет.

Заметив меня, один из Шплинтов вскочил с баллона и пошел навстречу своей быстрой танцующей походкой.

Абдурахмандинов один, пожалуй, по-уставному и с удовольствием, которое сквозило в каждой черте его маленького не знавшего бритвы лица, рапортовал о готовности своего самолета к вылету. А все остальные докладывали, скорее, по обязанности или совсем не докладывали, считая это ненужным формализмом. Да летчики и не требовали от техников и механиков официального доклада, а если и требовали, то только тогда, когда на стоянке находилось какое-нибудь начальство.

Рапортуя, Абдурахмандинов словно эстафету вручал: мол, я сделал на самолете все, что нужно, передаю его в полной исправности и надеюсь, что ты отнесешься к машине так же добросовестно. Своим рапортом Шплинт обязывал летчика обращаться с самолетом так, как об этом говорилось в инструкции по эксплуатации и технике пилотирования самолета.

«Обязательно буду требовать от своего техника официального доклада», — решил я, выслушав Абдурахмандинова, и посмотрел на поднявшегося вместе со Шплинтом мелкорослого худенького человека с торчащими в стороны ушами.

— Брат, — сказал Абдурахмандинов с гордостью. — Он недавно кончил школу авиамехаников. Он с отличием кончал, а все, кто получают такой диплом…

— Имеют возможность выбирать место службы, — заключил я. — И он приехал в наш полк. К тебе на смену.

— Правда. Его зовут Казбек.

Мы поздоровались. У Казбека, как и у Абдула, была тоненькая, смуглая, но сильная и цепкая рука. И пожатие было сильным.

— Зовите меня тоже Шплинтом, — на маленьком лице Казбека сверкнула большая белозубая улыбка. — Это мне понравилось.