Потрепанный, обшитый фанерой «виллис» Талащенко мотало из стороны в сторону, заносило на обочину, стертые колеса пробуксовывали в снежных завалах. Шепотом матерясь, проклиная на все лады темень и непогоду, шофер остервенело выворачивал баранку руля, на заднем сиденье, за спиной комбата, поминутно охал и кряхтел его ординарец — сержант Саша Зеленин.

«Молодец Бельский, правильно предложил выдвигаться на исходные в пешем строю — иначе намучились бы мы тут с машинами...»

Колонну догнали на развилке дорог, одна из которых круто отваливала влево, а другая — на нее уже вступила первая рота — уходила прямо на запад, исчезая в глухой снежной черноте ночи.

Батальон шел против ветра напористо и трудно, прочным увесистым шагом. В рябой метельной тьме чуть светлели припорошенные белым ушанки, плечи и вещмешки солдат, кое-где над колонной маячили длинные жерди противотанковых ружей, на сгорбленных спинах покачивались тяжелые катки и стволы станковых пулеметов.

Часто сигналя, разбрызгивая истолченное сотнями ног грязное месиво из глины и снега, «виллис» осторожно пробрался вдоль колонны, поравнялся с головой первой роты. Впереди всех, коротко взмахивая руками, по-бычьи упрямо, будто рассекая воду, шел старшина Добродеев — коренастый и кряжистый, с большим вещевым мешком за спиной и с автоматом на груди.

«От самого Сталинграда шагает,— сразу узнал его Талащенко.— Тысячи километров вот так отмахал!»

На обочине, поджидая машину, в плащ-палатке, надетой поверх полушубка, стоял старший лейтенант Бельский — командир роты. Талащенко приказал шоферу остановиться, открыл задрожавшую под напором ветра дверцу:

— Как дела?

Волна мокрого снега ударила ему в лицо, холодной пылью завихрилась внутри «виллиса».

— Идем, товарищ гвардии майор! — весело ответил Бельский.— Как положено царице полей.

— Почаще подменяйте передних. И петеэровцам с пулеметчиками помогите.

— Ясно.

— Минометная давно прошла?

— Минут пятнадцать. Мы им тут помогли два «студика» вытащить. Теперь, надо полагать, на месте.

— Ну, добре. Вам еще максимум час ходу.— И, обращаясь к шоферу, сказал: — Поехали, Федько!

«Виллис» тронулся. Поежившись, Талащенко поднял остро пахнущий овчиной воротник полушубка, перекинул с бока на колени планшетку и, посвечивая себе карманным фонариком, посмотрел на карту под прозрачной исцарапанной целлулоидной пленкой. Выехали точно — слева неуютно чернела меж пустынных ночных холмов Сигетфалу — деревушка, где к рассвету должны были сосредоточиться тылы и все транспортные средства батальона.

Дорога пошла параллельно прибрежной дамбе. С передовой стали слышны редкие пулеметные очереди. В западной части неба, за Дунаем, вспыхивая и угасая, знакомо колыхалось по горизонту размытое метелью холодное желтое сияние осветительных ракет.

— Направо, Федько,— сказал Талащенко, гася свет.

За ночь немцы не сделали по левому берегу ни одного выстрела — их боевые охранения только изредка освещали Дунай ракетами. Батальон спокойно занял позицию во втором эшелоне стрелкового полка, стоявшего в обороне на этом участке, и в пять часов двадцать семь минут Талащенко кодом доложил по радио в штаб бригады, что его «хозяйство» вышло в район сосредоточения.

Обойдя все роты, он вернулся к себе в блиндаж усталый и промокший и сразу лег, накрывшись полушубком и чьей-то старой шинелью: с вечера его временами знобило, бросало то в жар, то в холод, в глазах была какая-то непонятная резь и голова гудела как чугунная. Но поспать ему удалось часа три, не больше — разбудил тяжкий железный грохот: где-то совсем близко рвались немецкие мины. Не открывая глаз, Талащенко прислушался, потом сел, накинул па плечи полушубок, посмотрел время. Было без четверти девять. Снаружи шумел ветер. За разбитым окошком блиндажа, по низу залепленным снегом, серело низкое облачное небо.

Вошел старший адъютант капитан Никольский — новый начальник штаба батальона. За ним неуклюже протиснулся в узкую дверь Зеленин: ушанка съехала набок, глаза — испуганные и веселые:

— Вот, паразит, д-дал! Видать, из шестиствольного.

— Не зацепило? — спросил Талащенко.

— Он по дороге ударил.— Никольский снял ушанку, отряхнул с нее снег.— Мотоциклист из полка в тылы поехал, фару буквально на секунду включил... Все равно засекли.— Он присел к столику, забарабанил пальцами по пустому котелку.— Веселенькая, доложу я вам, начинается жизнь!

— Никандров приехал? — поеживаясь от озноба, сбоку взглянул на него командир батальона.

— Приехал. И уже развернул свою ресторацию.

— Народ завтракает?

— Рубает на всю железку! — ответил вместо Никольского Саша. Он не спеша снял со спины туго набитый вещевой мешок, сел, вытер рукавом вспотевший лоб: — Может, и вы, товарищ гвардии майор, малость перекусите?

— Да вроде еще рано.

— Э! Рано! Покушать никогда не рано! Меня, товарищ гвардии майор, один старшина в сорок первом, я только на передовую прибыл, так учил: на войне, мол, ешь, пока возможность имеется. И в первую очередь мясо из котелка вылавливай. А то вдруг бомбежка или еще что наподобие — пропадет харч.