КТ: Знаете, у нас нет больше работы, — работа есть у людей союза. Я подхожу с любительской точки зрения. Эта система никогда не помогала мне. Никогда не защищала меня. Я не получил от нее никакой поддержки. И вот, когда я состоялся, они приходят ко мне и говорят: «Вы должны заплатить нам взнос». Если я собираюсь сделать фильм за четыре миллиона, это не значит, что я хочу устроить им выходные, — это значит, что производство фильма обойдется в четыре миллиона долларов. У меня должна быть возможность делать небольшие фильмы. Это форма искусства, а не текстильная фабрика.

ДЖ. X: Вы член гильдии сценаристов?

КТ: И гильдии сценаристов, и гильдии режиссеров.

ДЖ. X: И гильдии киноактеров?

КТ: Конечно. Вы обязаны быть ее членом, иначе вам нельзя будет сниматься. Я много лет пытался стать членом гильдии киноактеров, но не мог.

ДЖ. X: Квентин, как бы вы охарактеризовали ваши политические взгляды?

КТ: ( Пауза). Думаю, я демократ. Определенно не консерватор. Да, определенно я не республиканец. Большинство людей, занимая ту или иную сторону, не пользуются мелкими кисточками, они берут валик побольше и закрашивают каждого в демократы или воинствующие фашисты.

ДЖ. X: Последний кинофестиваль «Санденс» отличался изрядным количеством фильмов с крутыми ребятами, насилием и криминальными сюжетами. Как вы относитесь к таким псевдотарантиновским картинам?

КТ: Лично мне это нравится. Я восхищен этим. Для меня это просто прорыв. Если я немного облегчил художникам движение в этом направлении, замечательно, — значит, мне кое-что удалось на этом свете.

ДЖ. X: Вас не раздражает, что Боб Доул назвал «Настоящую любовь» и «Прирожденных убийц», поставленные по вашим сценариям, «безнравственным кошмаром»?

КТ: Это политическая кампания. Ему только потому и дают эфирное время, что он нападает на всех. Он даже не видел этих фильмов. Мне звонили триллион раз: хотят, чтобы я поучаствовал в «Вечерней реплике» с Доулом. Я в такие игры не играю. Выигрывай свое президентство сам, дружище. А то прямо как у Джорджа Карлина: хотят ввести запрет на игрушечные пистолеты, а мы, бля, собираемся стрелять из настоящих! ( Смеется).

ДЖ. X: Европейцы часто отмечают, что американцы более щепетильны по отношению к сексу, чем к насилию.

КТ: Я хочу купить на тысячу долларов билетов на «Шоу-гелз». Пусть «Шоу-гелз» заработают в этом году больше всех. Если бы запрет NC-17 («Детям до 17 смотреть не разрешается») был жизнеспособен, многим киношникам пришлось бы вылезти из подполья, ведь именно этим они живут, этим дышат, именно туда зовут их природные инстинкты. Я имею в виду, нелепо полагать, будто рейтинг NC-17 автоматически означает коммерческую смерть фильма. С какой такой стати? Потому что провалилась экранизация дневников Анаис Нин [«Генри и Джун»]? Это что, приговор?!

ДЖ. X: А есть такой фильм, который своей жестокостью вызвал бы у вас отвращение?

КТ: Я не подхожу к художественным произведениям с моральными критериями. Если это плохо с художественной точки зрения, то не важно, мюзикл это или какая другая херня.

ДЖ. X: Влияет ли кино на поведение зрителей?

КТ: Если бы я не любил так кино и не хотел стать актером, я, наверное, стал бы уголовником. Меня очень привлекала романтика этой жизни. Когда я был подростком, я был абсолютно уверен, что никогда не стану вламывать с девяти до пяти для того, чтобы заработать на «хонду». Я буду просто брать то, что хочу. Я три раза отсидел в окружной тюрьме — ну, там, за ерунду, — но лучше я отсижу в тюрьме, чем буду платить деньги.

ДЖ. X: Вы имеете в виду штрафы за нарушение правил парковки?

КТ: Да, все эти жуткие предписания. У меня всегда были неоформленные машины.

ДЖ. X: Значит, по-вашему, нет никакой связи между пристрастием к насилию на экране и в жизни?

КТ: Я вовсе не пристрастен к насилию в жизни. Я никогда не любил драться. Я не дерусь по правилам дуэльного кодекса. Если уж я дерусь, то дерусь насмерть, предполагая, что противник собирается меня убить. Потому-то я не держу в доме оружия: если бы сюда ворвался двенадцатилетний подросток, я бы его убил. У него нет права врываться в мой дом. Я вынужден предполагать наихудшее. Я не стал бы задерживать его до появления полиции, стрелять в ногу… Я разрядил бы в него всю обойму до последнего патрона. Точно так же я отношусь и к своей работе в кино. Я знаю, что к концу работы никто ничего не напутал и не сделал такого, что могло бы меня расстроить.

ДЖ. X: Что, такого никогда не случалось?

КТ: Никогда! Я даже не беспокоюсь об этом. Я сжег бы негатив. Двадцать миллионов долларов — тьфу! — ерунда.

Квентин Тарантино простужен, и раз это не какая-нибудь простуда, а его простуда, она получает статус злоебучей и говенной. Он небрит, в джинсах и футболке, но, даже хворый, брызжет такой мощной самовлюбленностью, что она перерастает в этакое великодушие и очаровательную непосредственность. Рядом с ним в облаке струящегося дыма — Джульетт Льюис, усталая, стройная, элегантная, в приталенном черном пиджаке и синтетической голубой сорочке. Им вместе, как они сами говорят, «по кайфу»: Тарантино — необузданный, рефлексирующий и неукротимый в работе и в жизни; Льюис — сдержанная, безотчетная и неуловимо порочная. Они сошлись на съемках фильма «От заката до рассвета» (выходит в следующем месяце), сценарий которого написал Тарантино, а поставил Роберт Родригес.