Шрифт:
Солнце кануло, дорога уперлась в скалу, обежала ее, и паломники перевели дух - под горкой стоял небольшой одинокий караван-сарай.
Хозяин-сириец вышел встречать новых гостей, но, когда увидал, что это турки, испугался. В караван-сарае остановились местные торговцы скотом, сирийцы.
– Свободные комнаты есть?
– спросил Осман-бек хозяина.
– У меня в караван-сарае только одна большая комната.
– Но ведь ты же понимаешь, что мы, турки, не можем спать со всем этим сбродом!
– О да, господин!
– поклонился хозяин караван-сарая.
– Я понимаю, но у меня только одна большая комната. В двух фарсах отсюда, в селении…
– Уж не думаешь ли ты, что мы ночью поедем по незнакомой стране? *
– О нет, господин. Я так не думаю.
– Тогда убирайся из комнат, где спишь сам со своим семейством. Приготовь нам плов и дай воды.
– Слушаюсь, господин.
И тут подъехало еще трое турок.
– Вам тоже ночлег?
– Хозяин караван-сарая поклонился молодчикам чуть не до земли.
– Нет! Мы приехали отведать жареных мозгов одного идиота!
– Простите, господа, но у меня только одна большая комната.
– Покажи ее нам.
– Но, господин, в ней уже разместились купцы… Правда, места там хватит.
– Какие купцы? Эти?
– Один из грубых людей ткнул плеткой в сторону сирийцев, сидящих под навесом.
– Но им нравится быть на воздухе!
“Какое счастье, что я рожден турком!
– думал Мехмед.
– Нас все боятся. Перед нами открыты все двери мира”.
Федор Порошин вместе с другими паломниками ночевал под открытым небом на берегу моря. Паломники, среди которых он шел, были все издалека, из Хивы, из Индии, из Хорезма. Они рассказывали о заглатывающем воду заливе, о горящей земле, о теплых горах и о горах, белых от снега и льда. Федор с трудом сначала понимал их язык, но теперь освоился, и они привыкли к его русскому лицу. Пятеро, за которыми Федор приглядывал, держались в общей группе, но особняком. Они верховодили, если все задерживались, они торопили, и Федор стал замечать, что эти пятеро как бы привязаны к троице на ослах. Они никак не хотели упустить троицу из виду, а может, и нет - просто тянулись за верховыми.
Федор лежит с закрытыми глазами, слушает, как баюкает море землю. Почудилось Федору, будто в зыбке он. Будто мать его качает, да весело, под самый потолок зыбка летает. И тут вдруг поле, среди леса брошенное. И все в колокольчиках. А колокольчики по батюшке звонят. Не стало батюшки - поле и заросло. И почудилось: стоит он перед матушкой, а она ему сумку холщовую через плечо повесила и перекрестила: “Ступай, сынок, по миру. Люди тебе не дадут помереть… Мне от ребятишек куда? Пятерых па руках не утащишь… Может, выживем, а может, и помрем… Не плачь ты, Федя. Я радоваться буду, что ты-то у меня не помер!”
– А было это в шестую весну жизни, - сказал себе и проснулся. Лучше море слушать, чем явь свою пережитую глядеть.
*
Мехмед проснулся до восхода солнца. Он лежал рядом с Элиф. Губы у нее были припухшие, мягкие, как у маленькой девочки. И спала Элиф, как маленькая девочка: рот полуоткрыт, кожа на лице белая, под кожей румянец.
Тоскливо стало Мехмеду. У всякой дороги, как бы ни была она долга, есть и начало и конец. До святой Меккн не близко, а от Мекки до Истамбула путь такой же, как от Истамбула до Мекки. И все же счастье калфы временное, купленное на время…
*
Весь день они удалялись от моря. Они спешили в горы, к чудесному святому источнику. Этот источник исторгал воду только три дня в году, а потом был сух и безжизнен.
К источнику добрались под вечер. Тысячи паломников пили святую воду и воздавали молитвы аллаху и его пророку Магомету.
Осман-бек купил у дервишей две вязанки дров. Одну для себя и Мехмеда, другую его слуга отнес трем грубым. Они и вправду были грубы. Дрова приняли, но без намека на благодарность.
Спать в ту ночь не пришлось.
Как только стемнело, дервиши секты 999 разожгли огромный костер, уселись вокруг него, помолились и долго сидели молча, глядя в огонь. Звенела вода в святом источнике, и вдруг шейх дервишей закричал пронзительно и страшно, будто его ударили кинжалом:
– Аллаааах!
И дервиши, каждый на свой лад, кто тихо, кто громко, кто спокойно, кто истерично - не хором, вразброд, медленно и быстро, в памяти и в беспамятстве - стали кричать одпо только слово: “Аллах!”
Они все выкрикнули слово “аллах” девятьсот девяносто девять раз и, обессиленные, повалились на землю вокруг костра.