Монахи принесли еду: все ту же воду с хлебом. Осип не проснулся, не проснулись и казаки. До того крепко уснули, что и на другой день не встали, и на третий… И на третий день к вечеру за дверьми кельи раздались многие торжественно-медленные шаги. Дверь с вкрадчивой почтительностью растворилась, и в келью вошел царевич Алексей. Худоложка как увидел одним глазком царственного отрока, так и прошибло его потом, хоть бы и вправду уснуть, да где ж теперь?

Царевич, чуть склонив голову набок, смотрел на казаков с восхищением.

Самые настоящие донские казаки - гроза турецкого султана - безмятежно спали, разбросавшись на лавках. Их можно подергать за усы.

Царевич оглянулся на игумена, который стоял позади Морозова.

– Почему они днем спят?

– В дороге, должно быть, притомились, - шепотом ответил игумен.

Алексей покосился на стол, где нетронутыми стояло пять кружек воды, а возле кружек лежало пять кусков хлеба. Повернулся, посмотрел внимательно и спокойно на игумена. У величавого гордеца - осанка долой, личико сморщилось, губа нижняя отвисла. Боярин Морозов пожалел беднягу: щекотливое у старца положение. Царь-отец посадил казаков на хлеб-воду, а царственный сынок за исполнение приказа осерчал. Только Алексей отвернулся от игумена, боярин коснулся ласково рукой локтя игумена и чуть-чуть пожал этот круглый, заплывший жиром локоток, возвращая его хозяину крепость духа и осанку пастыря.

А царевич Алексей прямехонько направился к Худолож- ке, тот первый раз в жизни пожалел, что на его головушку так и не нашлось турецкой сабли или турецкого ядра. Зажмурил Худоложка глаза что есть мочи, и Алексей увидал это. Покосился опять на стол с водою да хлебом, усмехнулся и царской ручкой своей погладил казачий ус.

У Худоложки в животе возьми да и булькни. Покраснел казак, глаза жмет пуще, аж щеки закаменели.

А царевич застежку на зипуне казачьем пощупал да как дернет за ус. У Худоложки зубы - щелк! А все равно спит.

Да и Морозов с игуменом в дверях от смеха беззвучного трясутся, как два мешка с боровами внутри: потрясутся, потрясутся - хрюкнут и глаза тереть - до слез, озорник, насмешил.

И тут Алексей взялся за рукоятку казачьей сабли и стал ее вытягивать.

Худоложку так и подкинуло. Вскочил, саблю из рук царевича выдернул, а уж потом на колени перед отроком и головой в пол. Тут и товарищи его проснулись, сползли со своих лежанок - и чупрынами в пол.

– Выспались, казаки?
– спросил Алексей.

Молчат.

– Кто у вас атаман?

Осип Петров поднял голову.

– Я, батюшка!

Восьмилетний батюшка засмеялся.

– Выспались, говорю?

Атаман покосился на пустой стол.

– Прости, батюшка, не выспались. Опять в сон клонит.

– Встаньте! Я пришел посмотреть на вас!
– В словах царевича прозвенела власть.

Поднялись казаки.

Царевич-то задрал головенку, глядит на удальцов, сияет.

– Неужто все у вас на Дону такие?

– ¦ Все, батюшка.

– Это вы взяли город Азов?

– Мы, батюшка! Пошли и взяли!
– доложил Петров.

Алексей хотел сказать “Вот и хорошо”, но спохватился.

Ни Дума, ни отец еще не решили, хорошо ли это.

– Самих турок побили?

– Побили самих турок, батюшка!
– повеселел атаман, и казаки дружно закивали чубатыми головами.

Тут в самую пору похвалить бы казаков, молодцы, мол, но царевич снова пооберегся.

– На все воля божья!

Скучно стало Алексею - лишнего чего бы не сказать. Вздохнул тихонько, чтоб никто вздоха его не приметил, и на Худоложку поглядел:

– Спасибо тебе, что саблю свою пуще себя бережешь. Я пришлю тебе в подарок свой пистоль.

Худоложка брякнулся на колени, а царевич уже отвернулся от казаков и быстро уходил гулкими монастырскими переходами. Следом потянулись бояре, стража, но келью не заперли. Четверо слуг внесли на огромном подносе двухметрового осетра, а другие слуги сорок пирогов, хлебы и два ведра вина.

– Ура!
– рявкнули казаки.

Когда ведра опустели, осетр наполовину исчез и пирогов поубавилось, когда казаки опять полеживали на своих лежанках, Худоложка брякнул:

– А что, казачки. Азов взяли, дело за Темрюком и Таманью. Возьмем на имя царевича Алексея! Принимай подарочек. Дело говорю?

– Дело!
– весело согласились казаки.

А Осип Петров уставился на товарищей совиными глазами:

– В Москве длинные языки укорачивают.

И опять заснул.

Делами великого Войска Донского ведал думный дьяк Федор Федорович Лихачев. Ждал дьяк из покоренного города хороших подарков. И подарки были, да сгинули.

В степях налетели на легкую казачью станицу неведомые разбойные люди. Добрая сотня на пятерых. Казаки вырыли ров малый и два дня отбивались и отбились, но четырех коней с поклажей разбойники все же отогнали у них.