— Значит, Александр Михайлович, барону Унгерну это можно. Он и не спит давно в постели. Седло под голову — и улёгся спать среди нижних чинов. Казакам такое братание нравится, и они «нашего барона» считают.

— А вы сами лично, Пётр Николаевич, как относитесь к сотнику?

— Больше похвально.

— Любопытная позиция бригадного командира. Почему?

— Мне кажется, Александр Михайлович, что у меня на глазах в образе фон Унгерна рождается новый тип партизана русской армии. Совсем отличного, скажем, от Давыдова и Фигнера из 12-го года. Хотя он взял у них, несомненно, самое лучшее.

— Но партизанщина несовместима с регулярной армией. Она наносит ей моральный урон. Падает дисциплина, воинская организованность.

— Позволю с вами не согласиться. На любой войне есть место партизанской вольнице. У неё героическое начало, поэтому в партизаны идут самые лихие бойцы. Те, кому хочется стать героем перед сослуживцами и самим собой.

— Но, Пётр Михайлович, вы же прекрасно видите следствие партизанщины на войне. Война закончится рано или поздно. Что ждёт тогда сотника Унгерна в армии мирного времени?

— В мирное время он в казачьем полку долго не продержится. В полковой жизни места ему действительно не найдётся.

— Должность-то ему найдут. Фронтовик, кавалер Святого Георгия. Да только той должностью и мирной жизнью армии наш барон будет тяготиться, как никакой другой строевой офицер.

— Полностью согласен с вами, Александр Михайлович. Именно по этой причине Унгерн уже оставлял в Забайкалье полк аргунских казаков. А затем бросил службу в Амурском казачьем полку. Но всё же в мирной жизни у такого партизана выход есть. Увлекательный сам по себе.

— Какой именно?

— Найти себе новую Монголию, где степные пастухи ополчились на китайцев. Или другой выход для беспокойной своей души. Вскоре после войны оставить армейскую службу и записаться на Дальнем Востоке в пограничную стражу. Могу вас уверить, что разбойникам-хунхузам от барона Унгерна придётся не сладко.

— Здесь вы несомненно правы. Для такого офицера на Востоке жизнь границы действительно станет вальсом «На сопках Маньчжурии»...

Свой второй орден — Святой Анны 3-й степени барон Роман Унгерн-Штернберг получил уже в конце войны. И, может быть, армейское начальство оценило не заслуги младшего казачьего офицера на поле брани, а то, с каким рвением он и его сотня принимали участие в «ликвидации» солдатских беспорядков. То, как потомок эстляндских рыцарей, сугубо «военная косточка», боролся с дезертирами, будучи скор на расправу.

Первая мировая война с 1914 года по год 1917-й повысили бывшего «павлона», недоучившегося морского кадета» как это было ни парадоксально, всего на одну ступень в звании. Начав войну с двух Георгиевских боевых наград, он заканчивал её в звании есаула, всё так же командуя в 1-м Нерчинском казачьем полку сотней. Его кандидатура дивизионным начальством даже всерьёз не рассматривалась на повышение в чине и должности. А ведь Унгерн фон Штернберг был уже немолодым человеком.

К концу войны барон, как казалось полковым офицерам, порой стал напоминать сумасшедшего. Он совершенно не боялся вражеской пули. Подчинённые ему казаки в ходе конной атаки, поглядев на своего сотенного командира, торопились «положить на себя крест». И было от чего: в любую рубку, на снарядные разрывы Унгерн гнал своего коня с застывшими глазами, покачиваясь в седле, как пьяный. К седлу по-казачьему не пригибался, пулям не кланялся:

— Чумной он у нас, что ли? Пригнулся бы. Вона, смотри, пули уже дважды дырявили его маньчжурку. И всё равно чумной...

Предложения на бой, когда полковой командир добирал сотенных посоветоваться о завтрашнем дне, всё чаще носили авантюрный характер. Мало согласованный с азами тактики и возможностями казачьего полка. В таких случаях инициатора «неординарного» предложения сослуживцы торопливо одёргивали:

— Барон, но ведь здесь не монгольские степи. Разве можно так воевать конницей. И наш противник не китайский солдат.

— Верно, не хунхуз. Но нашего германца удивить — значит победить. Разве это авантюра, скажите мне?..

Один из мемуаристов, писавший о событиях Первой мировой воины и хорошо знавший родственников барона в Ревеле, написал о нём так:

«Его письма родным с фронта напоминали песни трубадура Бертрана де Борна, они дышали беззаветной удалью, опьянением опасности. Он любил войну» как другие любят карты, вино и женщин...»

У есаула Унгерна был хороший шанс начать новую наградную «серию» на войне. Но его реализовать барону не пришлось. И вот почему.

Однажды 1-й Нерчинский казачий полк перебросили на новый участок фронта. Стояли дождливые дни, и полкового командира больше всего заботило то, чтобы найти хоть какую-нибудь крышу над головой людей, измученных марш-броском по размытым дорогам. Высланные вперёд квартирьеры доложили, что на лесной дороге найден хутор в четыре дома с сараями и конюшней. Хутор был уже давно брошен жителями, поскольку оказался в прифронтовой полосе. Рядом, в двух-трёх вёрстах нашлись такие же брошенные лесные хутора.