«Сколько суток прошло? – лихорадочно подсчитывал Юра. – Сдавление, почки вот-вот могут отказать, если еще не отказали».

Ему стало страшно при мысли, что она – живая, завернутая в его лыжную куртку – вдруг умрет у него на руках, когда все уже позади, когда ее нашли, спасли, и больница в ста метрах отсюда!

Гринев беспомощно огляделся. Все, что он знал, что умел, вдруг выветрилось у него из головы при виде этого прекрасного мертвеющего лица…

– Так, мужики! – донесся до него голос Бориса. – Раз, говорите, сверху стучали, вверх и будем долбиться. Только вы станьте вдвоем, держите меня за шкирку и наблюдайте внимательно. Я ж не услышу, если плита падать начнет, а вы меня тогда как раз и оттащите.

Треск отбойного молотка вывел Юру из оцепенения – впрочем, он не больше минуты находился в этом несвоевременном состоянии, держа на руках завернутую в куртку женщину.

– Боря, я ее забираю! – на всякий случай крикнул он, хотя Годунов едва ли мог его расслышать. – Она живая, я ее сегодня в Москву постараюсь отправить!

Зима до Нового года стояла на редкость спокойная: без буранов, без ураганов, – одним словом, без всех природных катаклизмов, которыми сопровождалась едва ли не каждая зима на Сахалине.

Юра даже набрал побольше дежурств в больнице: дел-то в отряде пока, слава Богу, почти не было.

К сожалению, он плохо умел развлекаться. То есть вообще не умел выдумывать для себя, а тем более для других, приятные и необременительные занятия, которые почему-то называются отдыхом, хотя, наоборот, требуют специальных усилий.

У него были все основания считать себя малоинтересным человеком – во всяком случае, для окружающих. И если в Москве, где люди жили все-таки более разобщенно, это почти не было заметно, то здесь, на Сахалине, стало для Юры очевидным.

Он почувствовал это почти сразу, как только прошло то первое время, в которое новый человек еще может считаться приезжим: когда его еще водят за город на сопки, возят в Охотское и в Аниву, показывают, приглашают… Это время кончилось примерно через полгода после прибытия молодого интересного доктора в Южно-Сахалинск, и пора было Юрию Валентиновичу примкнуть к одной из компаний «по интересам», которые сложились в кругу его новых знакомых.

Для этого мало было, например, любить кататься на лыжах, хотя места для этого на сахалинских сопках были благодатнейшие, чем Гринев с удовольствием и пользовался. Но войти в компанию – это было все-таки другое…

Проще всего, конечно, было стать бабником. Для этого у Юры явно были все данные – даже больше их было, чем у признанного главы этой довольно обширной компании Гены Рачинского.

Можно было увлечься обработкой камней. Это было дело благодатное и здоровое: за камешками ходили в самые отдаленные уголки, ночевали в палатках, по дороге купались на безлюдных и живописных пляжах. Знатоки этого дела взахлеб делились секретами ремесла – рассказывали о специальных алмазных пилах, каких-то еще кругах… Юра даже привозил эти самые круги из Москвы по просьбе больничного завхоза Омельченки – покупал в Измайлове, когда ездил в отпуск.

Много было автолюбителей, досконально знавших в своих железных конях каждый винтик. Машины на Сахалине были в основном японские, с правым рулем; они уже и в самом деле являлись не роскошью, а средством передвижения. Юра помнил, как однажды прокатилась по всему Приморью волна народного гнева, когда из Москвы почему-то запретили сдуру этот правый руль. Просто забыли, что именно такие машины привозят во Владивосток из плавания все моряки, и прикрыть этот прибыльный бизнес – это даже не обмен сторублевых купюр, это похлеще будет!

У Юры и у самого была синяя «Тойота», которую он, подзаняв денег, купил на второй год после приезда в Южно-Сахалинск, – подержанная, но вполне приличная. «Тойота» почти не требовала ремонта, а когда требовала, Гринев отгонял ее на сервис и вечером забирал готовую. Возня с карбюратором и стартером его не привлекала.

Была еще рыбалка, которой увлекалось поголовно все мужское население острова. Но увлекаться рыбалкой – это значило не просто ловить рыбу. Рыбы-то здесь водилось столько, что она клевала даже на кусок зеленого поролона; ловить ее было делом нехитрым. Увлекаться рыбалкой – это значило совсем другое, и Гринев с какой-то даже неловкостью понял вскоре, что его не прельщает и это увлечение.

Ему неинтересно было говорить о мормышках, донках, наживках, сетях, секретах подледного лова, неинтересно было обсуждать, где лучше всего клюет корюшка, а где селедка…

Ему не было интересно ничего, что должно быть интересно нормальному мужику, которого к тому же не пилит жена, который волен делать все, что хочет, никому не давая отчета.

«В конце концов, я же работаю, – думал в свое оправдание Гринев. – И с людьми достаточно общаюсь на двух работах, не то чтобы совсем уж бирюк какой-то. И на хрена мне эти мормышки?»