Появление споров в Византии о «тленности» и «нетленности» евхаристических даров нужно приписать влиянию Запада на Восточную церковь. Мы не думаем, чтобы самостоятельно могли появиться подобные споры в Византии, ибо греки сами по себе не расположены были вносить эмпирический элемент при решении богословских вопросов. Напротив, на Западе не только не чуждались такой разработки религиозных вопросов, но и прямо ставили вопрос о «тленности» и «нетленности» евхаристических даров. Споры эти давно уже начались на Западе и не прекращались и в конце XII в. В IX в. на Западе появились лжеучители, которые утверждали, что принимаемая нами Евхаристия подлежит тем же процессам, как и обыкновенная пища. Против них писал Пасхазий Ратберт. [353] В первой половине XII в. против таких же лжеучителей полемизировал Алгер из Люттиха, называя подобное заблуждение: haeresis foedissima stercoranistarum. [354] На Западе не прекращались разбираемые споры и около того времени, когда они появились и на Востоке. Так, знаменитый папа Иннокентий III (1198—1216) в сочинении «De mysteriis missae» разрешает между прочим вопрос и о том, что происходит с евхаристическим хлебом после того, как он принят нами внутрь, в таинстве; он отвечает, что как скоро «тело Христово принято нами, то оно теряет все признаки чувственности и становится духовным: Христос через уста верующего переходит в сердце верующего». [355] Мы полагаем, что споры о тленности и нетленности евхаристического тела и крови Христовой имеют в Византии внешний характер. Появление крестоносцев на Востоке легко могло служить к ознакомлению греков с такими сторонами латинского богословия, о которых они раньше ничего Не знали. Главным представителем учения о «тленности» приемлемой нами Евхаристии был в Византии какой-то сначала маг, а потом монах и писатель по имени Михаил Сикидит. [356] Из кого состояли его приверженцы — неизвестно.

Особенной ревностью в борьбе с лжеучителем Сикидитом и его приверженцами заявил себя тогдашний патриарх Иоанн Каматир. [357] В своих катехизических поучениях Иоанн старался указать на то, что предмет настолько таинствен, что он превышает силы ограниченного разума человеческого; вообще он раскрывал в борьбе с заблуждением, что таинство потому и есть таинство, что его смысл и действие «вышеестественны». Патриарх вооружился, наконец, против вышеуказанного лжеучителя самым сильным средством — предал его анафеме. Сам тогдашний император Алексей Ангел не оставался в стороне от этого спора. Он поддерживал патриарха в борьбе с лжеучением, и весьма вероятно, голос царя много значил, когда Церковь брала на себя заботу прекратить «дерзновенное поругание» истины. Никита Хониат, конечно, не случайно отмечает, что Алексей, «в поднятом богословском споре подал свой голос в пользу более справедливого мнения». [358] Таким образом, хотя Алексей и принадлежит к числу ничем не замечательных императоров, но все же нельзя отказать ему в том, что он показывал ревность к охранению православия.

Опускаем без обозрения несколько царствований, именно царствования византийских императоров, имевших столицей Никею, так как ничего характеристического ни в хорошую, ни в дурную сторону нельзя сказать об этих царствованиях. Обращаемся прямо к правлению Михаила Палеолога, который хоть и начал править царством еще в Никее, но главная деятельность которого развивается уже в Константинополе. Михаил Палеолог, при котором и при содействии которого возникает так называемая Лионская уния, конечно, не мог быть таким императором, при котором дела церровные имеют правильное течение, и действительно не был. Самоуправление церковное было попираемо Михаилом в весьма значительной степени. Расскажем два случая из отношений Михаила к двум патриархам византийским его времени. [359] Михаил, как мы зваем, был человеком, который ради своекорыстных целей готов был на все. Он заявил себя тягчайшим преступлением в отношении К девятилетнему царственному младенцу Иоанну, именем которого Михаил сначала правил; он приказал ослепить его, чтобы захватить в свои руки императорскую власть. [360] Этот случай глубоко опечалил тогдашнего патриарха Арсения. Ревностный пастырь не мог простить Михаилу этого преступления. Он подверг императора церковному отлучению, хотя и не вычеркнул его имени из церковных молитвословий, боясь, как бы таким действием не вызвать слишком большого соблазна в народе. Царь был крайне недоволен образом действий патриарха. Сначала он старался лицемерной покорностью и смирением снискать прощение у Арсения, когда же ему это не удалось, он решился низвергнуть с престола сурового патриарха. Случай к этому для деспотического и нечестивого императора представился скоро. [361] Один из клириков, бывший секретарем у патриарха, по всей вероятности, по наущению самого Михаила, представляет последнему обвинительную записку, в которой исчислялись различные обвинения на патриарха. Записка изложена была по статьям в следующем порядке: во–первых, патриарх произвел перемены в чине утрени: в начале утреннего богослужения псалом, положенный за царя, Арсений велел исключить и начинать трисвятым; [362] во–вторых, султан Иконийский Азатин [363] находится в Дружественных отношениях с патриархом, так что нередко Арсений позволял ему со свитой — с неверующими агарянами — мыться в церковной бане, [364] в бане, где находятся мраморные изображения Св. Креста; в–третьих, патриарх приказал своему иеромонаху преподавать сыновьям султана части св. Евхаристии, тогда как неизвестно — были ли они крещены, и кроме того, во время утрени в Светлое Воскресение сам султан приходил к нему со своими сатрапами и присутствовал при его молитвословии. Патриарх, как скоро узнал о содержании поданной против него обвинительной записки, без особенного труда оправдался во всех возводимых на него проступках. Во–первых, относительно псалма Арсений оправдывался тем, что он сам первый ввел его в церковное употребление, по обычаю монастырскому, и сам же потом отменил, считая достаточным для полноты молитвы за царя трисвятое с поминовением; при этом патриарх присовокуплял, что в настоящее время царь и не вправе жаловаться на это, так как, будучи отлучен от Церкви, он недостоин ее молитв. А что султан со свитой мылся в церковной бане, касательно этого патриарх замечал, что он не давал подобного разрешения. Притом же, он не видит здесь ничего преступного: позволяется же мыться султану и агарянам в других банях столичных, где также есть изображения Креста и иконы; если другие бани открыты для них, то почему нужно удалять их из церковной’ Достаточно оправдывался патриарх и в том, что он имел церковное общение с султаном и его сыновьями. Нужно сказать, что султан Азатин происходил от христианских родителей и был крещен, а потом по какому-то случаю принял притворно мусульманство, сделался султаном, но не отказался от христианства — по крайней мере, когда он бывал в Константинополе, он почитал иконы и соблюдал другие христианские обряды. Ввиду этого, в свое оправдание патриарх указывал на то, что султана и его сыновей он считает христианами, но не сам по себе, а на основании свидетельства епископа Писидийского, их крестившего. Хотя все обвинения против патриарха были или неосновательны, или неважны, царь, однако же, домогается суда над патриархом. Михаил созывает собор против Арсения и сам присутствует на нем. По правилам церковным, Арсений трижды призывался на собор для ответа по поводу возводимых на него преступлений, но он отказывался последовать приглашению. Арсений писал в ответ на приглашение, что он отвергает собор, собранный по приказанию царя, царя, отлученного от Церкви, но занимающего на соборе председательское место. Историк Пахимер находит Арсения совершенно правым, когда он не захотел явиться на собор, и пишет: «Судить патриарха в присутствии царя, вельмож и мирян, в царских чертогах и под непосредственным влиянием царя, вооруженного мщением, вовсе не следует и незаконно». Это, однако же, не помешало императору добиться от собора того, что Арсений, как ослушник Церкви (он не явился на собор, несмотря на приглашение), лишен был патриаршества и кафедры. [365]  — Не лучше обращается Михаил Палеолог и с другим патриархом его времени, Иоанном Векком, несмотря нa содействие этого последнего униатским стремлениям императора. Векк был замечательной личностью между прочим потому, что, являясь ревностным пастырем, он весьма часто отправлялся во дворец ходатайствовать за то или другое лицо перед императором, испрашивая у Михаила какой-либо милости для нуждающихся и несчастных. Ходатайства патриарха сильно наскучили Михаилу, человеку жестокому, не знавшему, что такое христианская любовь. «Он ненавидел патриарха, — говорит Пахимер, — за его настойчивость, ибо ревность его считал сварливостью, а ходатайства за невинно осужденных вменял себе в беспокойство». Император пожелал чем-либо досадить патриарху за его великую пастырскую ревность. Как скоро царь пожелал этого, нашлись лица, которые с удовольствием взялись помочь императору в выполнении подобного намерения. Явились клеветники, обвинявшие патриарха в блудодеянии, в расхищении церковных имуществ и в том, наконец, что он проклинал царя. Последнее обвинение основывалось на том, что патриарх, часто безуспешно ходатайствуя перед императором за кого-либо невинно страждущего, в свое оправдание говорил подобному лицу: «Бог свидетель, как я старался за тебя перед царем». Эти возгласы Векка истолковывались клеветниками в том смысле, что будто патриарх призывал гнев Божий на голову немилосердого императора. Как ни важны были все эти обвинения, Но они не вели к цели, потому что патриарх был выше подобных обвинений. Тогда император решился каким-либо другим способом причинить крупную неприятность Иоанну Векку. Он решился сократить размер патриаршей юрисдикции. Михаил издал новеллу, В силу которой всякого рода места, подчиненные дотоле патриарху В каких бы то ни было областях, и такого же рода обители, впредь зависели только от епископов тех областей, где находятся. Император хотел отнять у патриарха значение «вселенского патриарха». Векк не мог снести такого стеснения священных прав, удалился В монастырь, желая покинуть кафедру, и если впоследствии снова возвращается к патриаршеству, то делает это по желанию Церкви, а не императора. [366]

Михаилу Палеологу наследовал сын его Андроник II. Переходя от царствования первого к царствованию второго, мы таким образом переходим от правления более удачного к менее удачному в политическом отношении, и от энергического — к очень скромному в общественном отношении. Андроник не имел ни способностей, Ни энергии отца. Но это отнюдь не дает права с сожалением смотреть на преемника Михаила. По крайней мере, что касается Дел церковных, то по отношению к ним Андроник стоял выше своего отца. Какие неудачи ни преследовали Андроника, во всяком случае ему нужно вменить в похвалу следующее: Михаил хотел ру. ководить Церковью и потому нередко являлся деспотом; Андроник, напротив, хотел доставить Церкви ту самостоятельность в действиях, какая ей по праву должна принадлежать. Михаил насильственно давал делам Церкви такое направление, какое ему хотелось; Андроник, напротив, позволял Церкви и ее представителям открыто заявлять о их желаниях и требованиях. Нельзя отрицать того, что занятое Андроником положение причиняло ему иногда очень много забот и беспокойств. Но, во всяком случае, он шел более прямой и правильной дорогой, чем его отец. Михаил оставил Андронику в наследство два очень неприятных дела: во–первых, заключенную им с папой унию, во–вторых, раздор арсенитов с господствующей Византийской церковью. Уладить первое дело было нетрудно: Восточная церковь не сочувствовала унии (Лионской), и Андроник легко мог разрушить это неприятное дело, признав унию разорванной. [367] Не так просто было удалить дело с расколом арсенитов. Арсениты вначале стояли за правое дело, не хотели иметь общения с теми из патриархов Византийских, которые сквозь пальцы смотрели на узурпаторское занятие Михаилом престола, на убиение им законного наследника престола и которые не обращали внимания на отлучение, по этому поводу наложенное на него патриархом Арсением. Но те же арсениты впоследствии заявили себя такими неумеренными и незаконными притязаниями, на которые не стоило обращать серьезного внимания. Ошибка Андроника в борьбе с арсенитами заключалась в том, что он придал этой партии слишком много значения и тем поддерживал в ней упорство, которое тесно переплеталось у арсенитов с их ревностью об охранении интересов Церкви. Как известно, Андроник так далеко простирал уступчивость арсенитам, что позволял им делать много такого, чего разрешать им не следовало. [368] Так, например, он дозволил им устроить следующее состязание с православными: арсениты написали на бумаге свои претензии в отношении к православным, заставили и православных со своей стороны изложить на бумаге их же взгляды на арсенитов, ту и другую бумагу, по настоянию арсенитов, нужно было публично предать огню; они предполагали, что их грамота, как заключающая в себе законные требования, не сгорит. Само собой понятно, что огонь пожрал грамоты и арсенитов, и православных. [369] Результат, какого и следовало ожидать. Но, разумеется, не было надобности допускать арсенитов до подобного опыта, ибо он давал им горделивую мысль, что арсенитская партия есть что-то равноправное с самой Церковью. Раскол арсенитов не пережил Времени царствования Андроника. Он успел в это время высказать себя всецело, со всеми его слабыми сторонами. Очень возможно, что этот раскол прекратился бы еще быстрее, если бы Андроник меньше обращал внимания на притязания арсенитов, но во всяком случае, можно утверждать, что благодаря Андронику и его отношениям к раскольникам арсенитский раскол исчез потому, что этот последний для всех ясно показал свою внутреннюю несостоятельность. Из других фактов, в которых выразились отношения Андроника II к Церкви, укажем на его борьбу с симонией в Византийской церкви. Дело происходило так. Андроник объявил своего сына Михаила соправителем и наследником. А для того, чтобы более обеспечить престолонаследие своему сыну, он потребовал от епископов, чтобы они издали грамоту, которая угрожала бы отлучением от Церкви всякому, кто осмелился бы восстать против объявленного соправителя и делать против него заговоры. Неизвестно почему, но только епископы, к неудовольствию Андроника, не согласились на его предложение; они говорили, что Церковь, покровительница мира и любви, не должна становиться на стороне суровости и наказаний. Император хотя и принужден был примириться с неудачей, но как бы в отмщение за неисполнение его воли епископами решился провести одну меру, которая была для них очень неприятна. Однажды он собрал собор епископов, сказал им речь, в которой доказывал, как непристойно архиереям брать деньги за посвящение в священные должности, и объявил, что это зло нужно прекратить. Члены собора, однако, не соглашались с этим. Они раскрывали мысль, что с уничтожением этого источника доходов епископы будут терпеть материальную скудость; утверждали, что самое священнослужение, в случае принятия предложения императора, потерпит большой урон, так как только немногие отважатся при таких условиях брать на себя епископские обязанности, наконец, они ссылались на то, что плата за хиротонию узаконена давнишними царскими указами (Юстиниан, Исаак и Алексей Комнины), и что вообще это обыкновение вошло во всеобщую практику. Император не внимал этим доводам. Спустя несколько дней он издал новеллу, которой запрещалось взимать что бы то ни было за хиротонию, не исключая простой восковой свечи. Только немногие епископы решились протестовать против Распоряжений Андроника. [370] Само собой разумеется, закон этот недолго исполнялся. Как скоро обстоятельства переменились, плата за хиротонию опять возобновилась. Приведенный указ Андроника по своей идее прекрасен, но едва ли можно одобрить законодателя, а то, что он издал его не по сознанию его полезности, а единственно потому, что император захотел изданием закона наказать строптивость епископов. [371]

Царствование Андроника III, или Младшего, который, в качестве внука, был преемником Андроника II, ничем не замечательно по отношениям этого даря к Церкви. При нем больше правил делами его друг Иоанн Кантакузин, чем сам царь. Что же касается Кантакузина, то его отношения к Церкви, несмотря на его религиозность и достойное похвалы поведение, не сопровождалось должным уважением к правам Церкви. Расскажем один случай, имевший место в правление Андроника III и доказывающий, что Кантакузин не чужд был наклонности попирать права иерархии. По смерти патриарха Исайи нужно было выбрать нового архипастыря столицы. Кантакузин захотел предоставить это высокое место своему придворному священнику Иоанну Калеке. Собор воспротивился этому, принимая во внимание, что Калека имел жену, детей и был низкого происхождения. Тогда Кантакузин через несколько дней собрал вторичный собор. На нем он заявил свое согласие с отцами собора касательно отвержения кандидатуры Калеки. Но при этом Кантакузин просил собор возвести Калеку по крайней мере в митрополита Фессалоники. Собор, чтобы сделать приятное Кантакузину, выразил свое согласие на это, и в этом роде было составлено соборное определение. Но предложение Кантакузина было просто ловушкой. Когда отцы решились возвести Калеке в митрополиты, Кантакузин сказал: «Если вы возводите его в митрополиты, то, конечно, он способен быть и патриархом, так как благодать Св. Духа одна и та же у епископов всех рангов. Разве, — прибавил он, — император не может по своей воле сделать митрополита Фессалоникийского патриархом?». И так Иоанн Калека сделался патриархом. [372]

Сделавшись императором, Кантакузин держался той же тактики. Он вмешивался в дела Церкви и направлял их сообразно своим желаниям. Так, он властно вмешивается в споры так называемых паламитов и варлаамитов; он председательствует на соборах по поводу этих споров, склоняет решение их в известную сторону, не давая противникам свободно выражать свои мнения; он даже сквозь пальцы смотрит на то, что торжествующая партия позволяет себе надругательство над противниками. [373] Смена патриархов совер–доалаеь не в интересах Церкви, а в личных интересах самого ЦСантакузина. Когда патриарх Каллист отказался короновать сына кантакузина — Матфея (Кантакузин, по существу дела, был со*«правителем молодого императора Иоанна Палеолога), то он сказал патриарху: «Если ты упорствуешь, то мы выберем другого патриарха». [374] Так и было. Кантакузин, значит, был не лучше разных Мануйлов, Исааков, Михаилов.

Не будем рассказывать об отношениях к Церкви трех последних императоров: Иоанна, Мануила и опять Иоанна Палеологов: меняются лица, система же — скажем так — остается та же. [375]

Общий вывод изо всех приведенных нами фактов, в которых выражались отношения государства к Церкви, понятен: Византийская церковь много терпела от деспотизма императоров.

При обозрении церковной иерархии изучаемой нами эпохи займемся преимущественно изучением иерархии в патриархате Константинопольском. Почему — это понятно без разъяснений. Константинопольский патриархат и ранее был, а теперь в особенности становится центром церковно–исторической жизни Востока. Все достопримечательные церковные события тех времен происходят именно в Константинопольском округе. Этот патриархат остается самым влиятельным на Востоке: в нем церковно–историческая жизнь имеет более нормальное и полное течение, чем где-либо на Востоке, а это зависело от того, что здесь Церковь и государство все же оставались в лучших взаимоотношениях, чем в других патриархатах, плененных магометанами и частью наводненных крестоносными латинскими полчищами. Притом же и церковноисторические источники, касающиеся XII-XV веков, много передают сведений о патриархате Константинопольском и очень мало о других патриархатах.