Исполнитель же роли Полкана Михаил Федорович Швец обладал большим, но в то же время мягким голосом. Он умел извлекать то трусливые, то лающие тембры,

<Стр. 274>

хорошо держался на сцене и, избегнув пересола, остался в памяти как, пожалуй, наилучший из виденных мной Полканов.

Звездочета пел Сергей Виталиевич Волгин, родной брат Л. В. Собинова. Из нежелания ни сиять отблеском славы своего знаменитого брата, ни компрометировать его своим пением он и избрал себе псевдоним по месту рождения — в Ярославле на берегу Волги.

Голос у него был неказистый, хотя тембром в какой-то мере напоминал голос Собинова. Музыкальность его тоже не выходила за рамки посредственности. Но он обладал очень хорошей дикцией и был технически неплохо подготовлен. Эти особенности и помогли ему, как во многих случаях другим певцам, с честью выйти из борьбы за преодоление исключительно трудной партии, явно рассчитанной на альтино или на большое вокальное мастерство. Волгин тщательно ставил не столько звук, сколько слово,— ставил остро и добился успеха.

Трудную партию Петушка с успехом пела Ф. Е. Деранкова.

Несмотря на большой интерес к этому спектаклю со стороны демократических слоев общества и его бесспорное общественное значение, сама постановка оказалась посредственной. На всем лежала печать какой-то незавершенности.

Причин было несколько. Прежде всего в условиях режима царской цензуры было трудно должным образом раскрыть смысл выдающегося антимонархического произведения. Затем посредственных режиссерских способностей Б. Неволина не хватало для яркого выявления того, что все же можно было бы раскрыть. Не удалось Неволину в короткий срок спаять и необходимый для такого спектакля ансамбль, а ведь для создания удовлетворительного спектакля нужны сыгранность труппы, сплоченность всех ее частей, умение артистов «соотноситься» друг с другом. Работая же с труппой, которая знает, что она собрана только на данный случай и что приобретенные здесь навыки могут в другом театре и не пригодиться, очень трудно добиться успеха.

Вдова композитора Надежда Николаевна Римская-Корсакова была так недовольна постановкой, что воспретила намечавшийся вывоз спектакля в крупные города Украины.

<Стр. 275>

2

За несколько дней до премьеры заболел исполнитель партии Афрона. Мне вручили новенький клавир «Золотого петушка», и Циммерман сам повез меня на извозчике из Народного дома в Большой зал консерватории, где готовилась премьера. Тут же скажу, что заболевший артист вовремя оправился и мое отношение к спектаклю ограничилось присутствием только на одной репетиции.

Стоял отвратительный сырой петербургский туман. Улицы утопали в каком-то густом мраке. Целый день горели фонари, извозчики ехали шагом, все время окликая встречных. Промозглая сырость пронизывала буквально насквозь. Певцам в такие дни на воздухе разговаривать не полагалось, и я молчал. Но низкий охрипший голос Циммермана звучал под самым моим ухом:

— Начинающему певцу таким спектаклем ни в коем случае не следует пренебрегать. Там будет весь музыкальный Петербург, будут люди, которых вы в Народном доме на рядовых спектаклях не увидите.

Войдя в зал, Циммерман посадил меня в первом ряду, недалеко от дирижера, чуть наискось от него, и ушел за кулисы.

— Ну, прислушайтесь и запоминайте, а вечером приходите на урок. Григоров обещает выздороветь, но на всякий случай будьте готовы. Выучить успеете, еще пять дней до премьеры, но репетировать на сцене, вероятно, не удастся, — сказал он на прощанье.

В зале было очень мало людей, среди которых выделялась тучная фигура человека в сюртуке, с золотой цепочкой от часов поперек цветного бархатного жилета.

Не прошло и двух минут, как дирижер неожиданно стукнул палочкой по пюпитру, остановил оркестр, укоризненно покачал головой, в упор глядя на какого-то музыканта, и что-то принялся объяснять ему. Сзади раздались торопливые, грузные шаги и тихий голос произнес:

— Николай Николаевич, одну минуту.

Тучный человек с цепочкой на жилете, с левой рукой в кармане брюк, стараясь ступать возможно мягче, подошел к дирижерскому пульту. До моего слуха донесся трепетный, полный уважения шепот: «Александр Константинович». Нетрудно было догадаться, что этот человек,

<Стр. 276>

несомненно, какая-то важная личность. Я пересел ближе и стал прислушиваться.

Тучный человек стоял ко мне спиной, говорил тихо, и его слов я не слышал. Но дирижер Н. Н. Черепнин повернулся к нему, и я увидел, что он изменился в лице. Переспросив что-то, он не очень уверенно сказал:

— Что вы?.. Сейчас проверим, Александр Константинович.— Повернувшись к оркестру, он добавил: — Господа, давайте цифру...

Оркестр заиграл. Через несколько тактов тучный человек положил руку на плечо дирижера. Последний не без недоумения посмотрел на него и остановил оркестр.