Я не посмел ответить из страха поддаться новому искушению, ибо знал, что мы противостоим очень могущественным силам. Что эта тварь весьма упорна и свет правды может проникнуть в нее только после огромных усилий. Если создание не одержимо демоном, значит, делает столь кощунственные заявления по собственной воле, а это означает, что он еретик.

Я глотнул еще вина и велел увести испытуемого в подземную темницу. Это расследование неумолимо двигалось по опасной тропе. Тем не менее воля Господня должна быть исполнена.

Я поскакал в деревню, потому что не мог спать в одном доме с этой тварью. Конечно, и в деревне мне пришлось столкнуться с демонами. Но по крайней мере это были мои собственные демоны.

Добравшись до постоялого двора, я поужинал вареным луком-пореем и кусочком жирного голубя. И долго сидел один над кружкой теплого эля, после того как остальные ушли спать. Кажется, я слегка задремал и проснулся от странного шума: возможно, это обрушились догоравшие в печи угольки. Передо мной стоял мой Гийом.

— Сын мой, – сказал я, как обратился бы священник к любому мальчику. И все же немедленно испугался, что был слишком откровенен.

— Отец мой, я хотел бы поговорить с вами с глазу на глаз.

— Должен ли я выслушать твою исповедь?

— О нет, дело не в этом. Брат Паоло потолковал со мной. Он считает, что я должен покинуть деревню и попытать счастья, зарабатывая на жизнь пением. Он сказал, что такой голос, как мой, ублажит сердца прелатов и королей. Рассказывал мне о больших городах, которых я никогда не увижу, если застряну здесь, убирая навоз за свиньями. Мать твердит то же самое. Но они еще признались, что я должен кое от чего отказаться. Отказаться от своего мужского достоинства. Я этого не хочу.

– Они тебе все объяснили?

– Да. Если меня оскопят, я никогда не стану мужчиной. Но при этом никогда не потеряю голос. Они убеждены, что я должен принести эту жертву, иначе навсегда останусь крестьянином, да еще и бастардом при этом. Но я знаю, что это очень больно, а бывает, люди и умирают под ножом.

– Что ты ответил своей матери? – спросил я.

– Что мне вовсе не хочется этого делать. Я боюсь. И без того мне слишком часто приходится терпеть боль. Хозяин постоялого двора… – Он поколебался, но все же смело продолжал: – Да. Я бастард.

И, повернувшись спиной ко мне, приспустил тунику. Я увидел начинавшие желтеть синяки и красные рубцы на спине мальчишки и сжал кулаки от ярости. Но все же сдержался, ибо гнев – один из семи смертных грехов. Воистину мой грех единственной ночи пал на следующее поколение. Но если мой сын согласится на оскопление, надлежащее покаяние будет принесено.

– Да вы не жалейте меня, отец мой. Меня часто порют. Просто ему ничем не угодишь.

— Сядь рядом со мной, Гийом из Тиффажа, – велел я. Мальчик повиновался. Его близость ужаснула меня.

— Но твоя мать считает, что ты должен подвергнуться операции?

— Она говорит, что решение целиком зависит от меня.

— И каково же оно?

Я осмелился ласково коснуться его волос. На этот раз он не отстранился.

— Я ответил ей, что сделаю, как вы повелите, отец мой.

— Почему именно я?

— Потому что вы мой отец.

– Кто тебе сказал? – вскинулся я. – Твоя мать клялась мне, что словом не обмолвится о нашей…

— Она не выдала вас, отец мой. Я сам узнал.

— Но как?

— ОН сказал мне, отец мой.

Следует ли мне поведать о том, как плакал мальчик, рассказывая, что много лет мечтал увидеть своего родного отца? Что представлял его крестоносцем, воином, охотником, принцем, трубадуром, волшебником, но даже в самых безумных фантазиях не думал о священнике. Следует ли поведать о том, как его слезы растопили мою сдержанность, и я наконец обнял его со всей радостью незамутненной любви?

Нет, я не должен говорить этого. Потому что в тот момент ничего подобного не случилось. Вместо этого я просто ответил:

– Тогда я приказываю тебе.

– Я сделаю все, что вы велите мне, отец, – кивнул мальчик и, встав, приложился сухими губами к моей сухой щеке, после чего молча ушел.

Я подумал о боли и ужасе, которые обрушил на него. Но подумал и о Боге-Отце, который точно знал, какую боль придется перенести спасителю нашему, его единственному сыну. И только сейчас, когда меня никто не мог увидеть, дал волю слезам. Я плакал, пока не впал в забытье. Перед рассветом меня отыскали и разбудили. Настало время возвращаться в замок и служить мессу. Поскольку та часть расследования, которая именуется «мягким убеждением», была завершена, казалось более удобным проводить допрос в подземной темнице. Пытки необходимо применять лишь по зрелом размышлении. В конце концов, как бы ни спешила инквизиция получить доказательства, Жанна д'Арк никогда не подвергалась пыткам.