– Признайся, что отвергал Святое причастие! Что ты еврей! Колдун! Что ты спознался с самим сатаной! Что ты катар! Что ты валь-денс! note 10Признай хотя бы одну ересь, и я прекращу пытки!

Именно в этот момент, когда я был экзальтирован до предела, руки узника оторвались и со стуком рухнули на пол. Зрелище было кошмарным, особенно когда по оторванным конечностям забегали крысы. Из ран полилась зеленоватая жидкость. Руки сгибались и разгибались, словно жили собственной жизнью.

— Мы пролили кровь! – ахнул я, ужаснувшись тому, что нарушил указания папы. – Жан, ты должен немедленно ее остановить.

— Не понимаю, – растерялся палач. – Я не прилагал столько сил, чтобы вырвать его руки.

Мой подручный был обескуражен: истинный профессионал не должен совершать подобных промахов.

Палач поспешно нашел тряпки, чтобы не слишком много крови пролилось на землю, ибо именно это запрещает буква закона. На полу темницы оказалось немного соломы – постель узника, – и Жан набросил ее на еретика, чтобы кровь хоть немного впиталась.

Но тут вмешался брат Паоло:

– Она зеленая, отец. Это не кровь!

Оторванные руки сначала раскачивались взад-вперед, а потом зашипели и стали тлеть. Едкий зеленый дым наполнил темницу. Я приказал зажечь новые факелы. Нужно было видеть, что мы делаем. Омерзительная зеленая жидкость брызгала нам в лица. Я убедился в правоте брата Паоло. Это не кровь: не та консистенция, нет характерного запаха. Жан Палач не нарушил закон.

Тем временем монстр Гийом извивался на каменном полу среди червей и крыс. С губ лился какофонический поток несвязных слов. Вне всякого сомнения, это было нечто вроде гнусного колдовского обряда, как, например, чтение в обратном порядке молитв, обращенных к Господу нашему. Одно ясно: здесь присутствовала настоящая некромантия, поскольку те места, где у монстра раньше находились руки, внезапно затряслись, завибрировали, и сквозь плоть пробились маленькие зеленые стебли… Подумать только, он отращивал новую пару рук, словно ящерица – хвост.

Я тупо взирал на происходящее. Невнятица вдруг превратилась в связные фразы!

– Я не еретик. Я из другого мира. Умоляю, отошлите меня домой. Я могу подождать оттепели. Или включите мой внутренний монитор, чтоб связаться с кораблем…

Да, язык был мне знаком, но я не понял и половины.

— Его тело, как по волшебству, само себя исцеляет! – ахнул Жан Палач, и я вспомнил миф о гидре, которая тут же отращивала новую голову взамен отрубленной.

— Но, – вмешался брат Паоло, наблюдая, как перо брата Пьера выводит букву за буквой, – регенерация плоти и тот факт, что в теле не содержится крови, раздвигает границы правил, установленных папой. Я вижу лазейку в процессе применения пыток…

Я мгновенно понял, о чем он. Без крови, без непоправимого вреда, нанесенного плоти, не существовало законного предела насилию, которое может быть осуществлено над этим монстром ради блага его бессмертной души.

Жан Палач, облегченно вздыхая, немедленно растянул монстра на дыбе и в полной уверенности, что не совершает преступления, чреватого отлучением от церкви, разложил более жестокие орудия пытки. Но бичевание, побои, раскаленное железо заставляли ежиться только нас: зрелище было ужасающим. Однако упорство создания продолжало воспламенять мой гнев, и к концу дня я почти лишился разума. Его упрямство едва не заставило нас поменяться ролями, ибо, как правило, именно обвиняемому полагалось молить о милосердии, особенно после нескольких часов непрерывных мучений. Но на этот раз и я, и братья были так измучены стойкостью монстра, что умоляли, заклинали, уговаривали создание признаться хоть в чем-нибудь!

С потолочных балок свисало с полдюжины пар рук. Груды соломы были пропитаны зеленоватой слизью.

Искусство Жана было таково, что кожу монстра он пронзил в нескольких местах. Дыры были так велики, что мы могли видеть работу его внутренностей. И сейчас, когда он лежал тяжело дыша, мы заметили, что его кожа пульсирует все сильнее, по мере того, как удлиняются отрастающие руки. Каждый его вздох сопровождался неприятным свистом, когда воздух проходил сквозь отверстия в его плоти. И все же он продолжал твердить, что явился с неба и должен вернуться туда, а также нес невразумительную чушь о своей миссии и внутренних сенсорах. Но мы все же чего-то добились, ибо голос его звучал неверно, и мне показалось, что глаза его заволокло дымкой усталости.

Я уже готовился отложить официальное продолжение допроса до следующего дня, когда дверь подземной темницы со скрипом отворилась, и на пороге появился мой Гийом.

— Вмешиваться в дела церкви запрещено! – заорал брат Пьер, накинув плащ на монстра. Но я знал, что Гийом уже успел все увидеть.

— Отец мой, – начал он, – я пришел, как мне было велено, чтобы подвергнуться операции.

Последовало мертвенное молчание. Монстр, укрытый плащом, трепетал и дергался. Гийом поднял взгляд к потолку, откуда все еще свисало несколько пар вырванных рук. Плащ сполз с лица узника, и все мы смогли увидеть его широко раскрытые глаза. Гийом уставился на меня, протестующе вскинул руки, но я тихо спросил:

– Что мне делать, Гийом? Он ни в чем не сознается.

— Отец мой, вам следовало бы спросить меня. Я знаю, что заставит его признаться.

— Видишь ли, дитя мое, на этот счет существует строжайшее предписание Его Святейшества. Отклонение от изложенных в нем правил означает риск вечного проклятия. Предоставь все нам. А сейчас поднимайся наверх, к свету. Поговорим о твоей операции и о твоем будущем позднее. Забудь о том, что видел.

— Но, отец мой, мать говорит, будто вы знаете цирюльника, опытного в обращении с ножом. Вроде бы он может проделать все, не причинив лишней боли и страданий. Кто он?