G?tterd?mmerung: cтихи и баллады
вернуться

Емелин Всеволод Олегович
Шрифт:

2002

Рождественский романс

Из цикла “Времена года”. Зима

Ах, для чего два раза Вы родились По разным стилям, Господи Иисус? За две недели до того допились, Что сперма стала горькою на вкус. А тут еще ударили морозы Под 25, да с ветром пополам, И сколько брата нашего замерзло По лавочкам, обочинам, дворам. Холодные и твердые, как камень, Под пение рождественских коляд Они в обнимку не с особняками, А с гаражами рядышком стоят. И из какой-то подзаборной щели В подсвеченной, “Бабаевской” Москве Зачем Петру работы Церетели Я пальцем погрозил: “Ужо тебе!” С тех пор, куда бы я, Емелин бедный Своих бы лыж в ночи не навострил, За мной повсюду навигатор медный Под парусом с тяжелым плеском плыл. Словно певец печальный над столицей, Плыл командор, Колумб Замоскворечья. Пожатье тяжело его десницы, Не избежать серьезного увечья. И в маленькой загадочной квартире, Где не сумел достать нас император, Все праздники мы прятались и пили, Метелью окруженные, как ватой. И ангелы нам пели в вышних хором, Приоткрывая тайну бытия, И хором с ними пел Филипп Киркоров, Хрипели почерневшие друзья. Сводило ноги, пол-лица немело, В ушах стоял противный гулкий звон, И нервы, словно черви, грызли тело, Закопанное в жирный чернозем. Мне друг пытался влить в рот граммов двести, Хлестал по морде, спрашивал: “Живой?” Но мнилось мне — то выговор еврейский — Явился нас поздравить Боровой. Да что упоминать расстройство речи, Расстройство стула, памяти и сна, Но глох мотор, отказывала печень, И все казалось, вот пришла Она, Безмолвная, фригидная зазноба, Последняя и верная жена. С похмелья бабу хочется особо, Но отчего же именно Она? Она не знала, что такое жалость. Смотрел я на нее, как изо рва. Она в зрачках-колодцах отражалась Звездой семиконечной Рождества. Играть в любовь — играть (по Фрейду) в ящик, Ее объятья холодны, как лед, Ее язык раздвоенный, дрожащий При поцелуе сердце достает. Ах, кабы стиль один грегорианский Иль юлианский, все равно кого, Тогда бы точно я не склеил ласты…

На светлое Христово Рождество. Скинхедский роман

Ф.Балаховской

Из-за тучки месяц Выглянул в просвет. Что же ты не весел, Молодой скинхед? Съежившись за лифтом, Точно неживой, Отчего поник ты Бритой головой? Парень ты не робкий, И на всех местах Ты в татуировках, В рунах да в крестах. Хороши картинки, Как видеоклип, Хороши ботинки Фирмы “Getty grip”. Фирма без обмана. В этих башмаках Вставки из титана Спрятаны в мысках. Чтоб не позабыл он, С гор кавказских гость, Как с размаху пыром Биют в бэрцовый кость. Отчего ж ты в угол Вжался, как птенец, Или чем напуган, Удалой боец? На ступеньку сплюнул Молодой скинхед, Тяжело вздохнул он И сказал в ответ: — Не боюсь я смерти, Если надо, что ж, Пусть воткнется в сердце Цунарефский нож. И на стадионе Пусть в любой момент Мне башку проломит Своей палкой мент. Страх зрачки не сузит. Нас бросала кровь На шатры арбузников, На щиты ментов. Но полковник-сучила Отдавал приказ, И ОМОН всей кучею Налетал на нас. Черепа побритые Поднимали мы. Кулаки разбитые Вновь сжимали мы. Возникай, содружество Пламени и льда, Закаляйся, мужество Кельтского креста. Чтоб душа горела бы, Чтобы жгла дотла, Чтобы сила белая Землю обняла. Но бывает хуже Черных и ментов, Есть сильнее ужас — Первая любовь. Та любовь, короче, Это полный крах, Это как заточкой Арматурной в пах. Это как ослеп я, И меня из мглы Протянули цепью От бензопилы. Русская рулетка, Шанс, как будто, есть. Ну, а где брюнетка Из квартиры шесть? С книжками под мышкой В институт с утра Шмыгала, как мышка, Поперек двора. С ней, как в пруд подкова, Я упал на дно, Не видал такого И в порнокино. Тел тягучих глина, Топкая постель. Что там Чичоллина, Что Эммануэль. Липкие ладони, Рта бездонный ров. Вот те и тихоня, Дочь профессоров. Называла золотком, Обещала — съест, На груди наколотый Целовала крест. А потом еврейкой Оказалась вдруг, Жизнь, словно копейка, Выпала из рук. Любишь ли, не любишь, Царь ты или вошь, Если девка юдиш, Ты с ней пропадешь. Мне теперь не деться Больше никуда, Обжигает сердце Желтая звезда. Как один сказали Мне все пацаны, Из огня и стали Грозные скины: — Ты забыл обиды, Боль родной земли. Эти еврепиды [1] Тебя завлекли. Никогда отныне Пред тобой братва Кулаки не вскинет С возгласом “Вайт па!” И тебе, зараза, Лучше умереть. Пусть вернут алмазы, Золото и нефть. Чтоб твоей у нас тут Не было ноги, Шляйся к пидарасам В их “Проект О.Г.И.”. И убит презреньем, Хоть в петлю иди, Я искал забвенья На ее груди. Вдруг вломились разом К ней отец и мать И, сорвав оргазм нам, Начали орать: — Прадеды в могиле! Горе старикам! Мы ж тебя учили Разным языкам! Жертвы Катастрофы! Похоронный звон! А тут без штанов ты Со штурмовиком! Чтоб не видел больше Я здесь этих лиц. Ты ж бывала в Польше, Вспомни Аушвиц. Где не гаснут свечи, Где который год Газовые печи Ждут, разинув рот. Где столб дыма черный До безмолвных звезд. Помни, помни, помни, Помни Холокост! И не вздумай делать Возмущенный вид, Если твое тело Мял антисемит. Плакать бесполезно, Верь словам отца. Это в тебя бездна Вгля-ды-ва-ет-ся. Не гуляй с фашистом, Не люби шпанье… В США учиться Увезли ее. И с тех пор один я Три недели пью. Страшные картины Предо мной встают. Сердце каменеет, Вижу, например, Там ее имеет Двухметровый негр. Весь он, как Майкл Джордан, Черен его лик. Детородный орган У него велик. А я не согласен, Слышите, друзья! Будь он хоть Майк Тайсон, Не согласен я!

1

Евреев-пидарасов в ФСБ сокращенно называют “еврепидами”. См. Вяч. Курицын “Акварель для матадора”.

Недежурный по апрелю

Из цикла “Времена года”. Весна

Горькая пена Стынет на губах. Капельница в вену, Мое дело швах. Вышла медсестренка, На дворе апрель. Подо мной клеенка, Я мочусь в постель. Травка зеленеет, Солнышко блестит. Медсестра, скорее Камфару и спирт. Стало мое рыло Травки зеленей. Эх, не надо было Пить пятнадцать дней. Клейкие листочки Тополей и лип. Отказали почки, Я серьезно влип. Сохнет, стекленеет Кожи чешуя. В общем по апрелю Не дежурный я. Видно, склею ласты, Съеду на погост. Что-то не задался Мне Великий пост. Здесь я, как бесполый, Без всего лежу. Пришел типа голый, Голый ухожу. Ждут меня в кладовке, Там, где пищеблок, Рваные кроссовки Фирмы “Риибок”, Куртка со штанами, Мелочь в них звенит. Все меж пацанами Честно поделить. Всем, со мною жравшим, Дайте по рублю, Передайте Маше — Я ее люблю. Обо мне когда-то Вспомнит кто-нибудь? Где дефибриллятор, Два контакта в грудь? Свесившись над краем, Никто не орет: — Мы его теряем, Ебанные в рот! Всем, сыгравшим в ящик, Путь за облака, Где отец любящий Ждет верного сынка. Бухнусь на колени, Я пришел домой. Ну, здравствуй, в пыльном шлеме Зеленоглазый мой. С высоты Земля-то Кажется со вшу, Я с него, ребята, За нас всех спрошу.

Бесконечная песня

Жми на тормоза Сразу за кольцевою. Ах, эти глаза Накануне запоя. Здесь ржавый бетон, Да замки на воротах. Рабочий район, Где нету работы. Здесь вспученный пол, И облезлые стены, И сын не пришел Из чеченского плена. Ребят призывают Здесь только в пехоту В рабочем квартале, Где нету работы. Сыграй на гармони В честь вечной субботы В рабочем районе, Где нету работы. Про тундру и нары Спой, друг мой нетрезвый, Под звон стеклотары В кустах у подъезда. Воткнул брату Каин Здесь нож под ребро, Здесь ворон хозяин, Здесь зона зеро. Я сам в этой зоне Рожден по залету В рабочем районе, Где нету работы. Лишь в кителе Сталин Желтеет на фото — Хранитель окраин, Где нету работы. Грустит на балконе Юнец желторотый, Простерши ладони К бездушным высотам. От этих подростков, Печальных и тощих, Еще содрогнется Манежная площадь. От ихнего скотства В эфире непозднем Слюной захлебнется Корректнейший Познер. Мол, кто проворонил? Да где пулеметы? Загнать их в районы, Где нету работы! Нас всех здесь схоронят И выпьют до рвоты В рабочем районе, Где нету работы. Мы только мечтаем, Морлоки и орки, Как встретим цветами Здесь тридцатьчетверки. Вслед бегству Антанты — Здорово, ребята! Нам субкоманданте Кивнет бородатый. Теперь здесь все ваше, А ну, веселей-ка! Не бойся, папаша, Бери трехлинейку. Ревком приказал, И занять срочно надо Мосты и вокзалы И винные склады. У власти, у красной Надежная крыша, Она пидарасам Не сдаст Кибальчиша.

Ода на выход Ж.-М. Ле Пенна во 2-й тур президентских выборов во Франции

По прочтении журнала “Неприкосновенный запас” № 2/22
Я встревожен, вашу мать, Бьюсь головой об стену, Боюсь Францию отдать Жан-Мари Ле Пенну. Он ведь против нацменьшинств, Против пидарасов. Сволочь злобная, фашист, Ветеран спецназа. Стонет майская трава Под солдатской бутcой. Ну, французский буржуа, Ты совсем рехнулся. Лучше б ты бросал свой лист За Фортейна Пима. Пусть тот тоже был нацист, Но хотя бы пидор. А голландский демократ Укокошил гада. Весь свободный мир был рад, Так ему и надо. Слышу я “Лили Марлен”, Слышу я “Хорст Вессель”, Вижу, как сидит Ле Пенн В президентском кресле. Вы попомните меня, Изберете гада. Будет, будет вам Чечня, Будет вам Руанда. И поднялся весь Пари, Разогнул колена, Чтобы трахнуть Жан Мари Хренова Ле Пенна. Против одноглазых рож За свободу Франции Встал народ всех цветов кож, Секс-ориентаций. Исламист и феминист, Содомит с шиитом, Антиглобалист, троцкист… Все за мир открытый. Выходи, транссексуал, На защиту транса, Воздымай магрибский галл Знамя резистанса. Восклицал: “Но пасаран!” Доктор из Сорбонны. И зачитывал Коран Шейх в чалме зеленой. И поклялся всем мулла, Что врагам бесстыжим Ни “Хамас”, ни “Хезболла” Не сдадут Парижа. Аплодирует народ Сурам из Корана, А над площадью плывет Дым марихуаны. Смотрят радостно со стен Неразлучной парой Вниз Усама бен Ладен Рядом с Че Геварой. Новогодние деды, Близнецы и братья, И сплелись две бороды В сладостном объятье. Раздается в высоте Через весь квартал: “Либерте!”, “Фратерните!” И “Аллах Акбар!” В общем, не прошел злодей, Выпал в маргинальность. Торжество святых идей, Мультикультуральность. Тут истории конец, Прям по Фукуяме, И вообще — полный пиздец, Я прощаюсь с вами.

Экфразис

Октябрьским вечером, тоскуя, Ропщу на скорбный свой удел И пью я пятую, шестую За тех, кто все-таки сумел Ответить на исламский вызов — Семьсот заложников спасти. И я включаю телевизор И глаз не в силах отвести. Как будто в трауре невесты В цветенье девичьей поры Сидят чеченки в красных креслах, Откинув черные чадры. Стройны, как греческие вазы, Легки, как птицы в небесах, И вместо кружевных подвязок, На них шахидов пояса. Они как будто бы заснули, Покоем дышит весь их вид, У каждой в голове по пуле, На тонких талиях пластид. Их убаюкивали газом, Как песней колыбельной мать, Им, обезвреженным спецназом, Не удалось себя взорвать. Над ними Эрос и Танатос Сплели орлиные крыла, Их, по решенью депутатов, Родным не выдадут тела. Четыре неподвижных тела В щемящей пустоте рядов Исчадья лермонтовской Бэлы И ниндзя виртуальных снов. Сидят и смотрят, как живые, Не бросив свой последний пост Теперь, когда по всей России Играют мальчики в “Норд-Ост”.

Льву Пирогову с искренней благодарностью

Обо мне написали в газете, А она все равно не дала…

2003

Из Беранже

А. Родионову

Смотрю на вас, девчата, И думаю: “Ну да! И я была когда- то Стройна и молода. Поверьте старой тете, Послушайте совет. Вот я гляжу, вы пьете Мытищинский абсент. Вы не боитесь ада. Вам жизнь — эксперимент. Но только пить не надо Мытищинский абсент. Глаза сольются в щелки. Уйдет к другой бойфренд. Не пейте вы, девчонки, Мытищинский абсент. Не верьте грамотеям И книжке “НЛО” Что, мол, Зеленой феей Верлен назвал его. Рембо, скажи на милость, Бодлер… Зато потом Отправит вас омнибус Всех вместе в Шарантон. Цирроз сожрет печенку. Муж станет импотент. Не пейте вы, девчонки, Мытищинский абсент. И если кто вам скажет Что пил его Ван Гог, Гоните его сразу же Как ступит на порог. Гоните его к черту. Подумаешь, Винсент. Не пейте вы, девчонки, Мытищинский абсент. С таким вот провокатором Недолго до беды. Не знайтесь вы с ребятами Из творческой среды. Расскажет такой парень, Что он интеллигент, И подливать вам станет Мытищинский абсент. Ты, чтобы не вонял он, Скажи ему в глаза: — Козел твой погоняло, А мне нужен казак. Пусть будет он чеченом, Пусть будет он таджик Простой, обыкновенный Трудящийся мужик. Пусть будет он военный Сапог и ксенофоб, Но только не богема, Не андеграунд чтоб. Пусть будет он политик Несет тоскливый бред, Но только бы не критик, Не литературовед. Пусть делать заставляет По два часа минет, Но только б не прозаик, Но лишь бы не поэт. Пусть будет он дебилом. Пусть платит алимент. Но только бы не пил он Мытищинский абсент”.

Комаринская

Из цикла “Времена года”. Лето

Не жужжи, комар проклятый, Над моею головой, Руки, ноги, как из ваты, За окном июльский зной. Не жужжи ты, не кружи ты Над моею головой, Пусть глаза мои закрыты, Я пока еще живой. Кровь мою не пей, не надо, Ядовитая она, Вся продуктами распада Спирта едкого полна. Вдруг она тебя отравит, Рухнешь ты, как сбитый “Ан”, Ляжем рядом мы две твари, Как Изольда и Тристан. Густ, как борщ, горячий воздух, Мы в нем сваримся, комар, Сколько полушарий мозга Разобьет сейчас удар. Воздух булькает, клокочет, Не надышится им рот, Сколько лопнет этой ночью Миокардов и аорт. Задохнувшись в перегаре, Заглянув за самый край, Друг единственный, комарик, Ты-то хоть не умирай. Чуя крови вкус соленый, Ты лети, комарик мой, Над огромной, раскаленной, Предынфарктною Москвой. Долг последний заплати мой, Я ж кормил тебя собой, Расскажи моей любимой — Я женился на другой. Пусть не ждет меня, Иуду И не льет пусть слезных струй, Передай, что помнить буду, И покрепче поцелуй. В ее горнице прохлада, Скромен девичий альков, Робко теплится лампада У бумажных образков. Она, как ребенок, дышит, Разметавшись на шелках, Чуть гудит ее кондишен, Четки в сахарных руках. Ее писк твой не разбудит, Сядешь тихо ты, как тать, На ее лебяжьи груди, Те, что мне не увидать. И на миг один короткий Обвенчает твой живот Мою кровь, что горше водки, С ее сладкою, как мед.