Мы стояли на крыльце, в тот день было чертовски жарко, и все окна в доме были распахнуты настежь. Я не сомневался, что Чарльз подслушивает, но мне было все равно. Я сказал Элизабет, что люблю ее, и всегда буду любить. Но не сказал ей, что остаюсь. Она была очень проницательна и наверняка все поняла. Элизабет поцеловала меня и прошептала: «Ты знаешь, где меня найти».

Мое сердце сжалось от боли за печальную женщину в синем пальто, катающую на санках двух светловолосых мальчишек.

— Она думала, ты вернешься за ней.

Джон кивает и молчит, прежде чем продолжить:

— Бог мой, я до сих пор вижу те глаза, зеленые, как холмы Ирландии, они смотрели не моргая, в них было столько доверия.

Я с трудом сглатываю ком.

— Но ведь потом они развелись. Почему ты не нашел ее?

— Я не следил за ее жизнью. Уехав, я убедил себя, что поступаю правильно, постарался все забыть и не мучить себя разными «если бы». Много лет эта гитара единственное, что доставляет мне удовольствие. Через пятнадцать лет я познакомился с мамой Зои, и мы прожили вместе шесть лет, хотя никогда не были женаты.

— Где она сейчас?

— Мелинда вернулась в Аспен — там ее семья. Материнство никогда ее не привлекало.

— Мне очень жаль, что тебе приходилось столько терять в жизни.

Джон качает головой.

— Я последний, кто заслужил сочувствия. Как говорится, жизнь прекрасна. — Он берет меня за руку. — И становится только лучше.

Я улыбаюсь, глядя на своего отца.

— Не понимаю, почему мама не искала тебя после развода или после смерти Чарльза?

— Мне кажется, первое время она ждала, что я приеду или позвоню, но шли годы, а от меня так и не было вестей, поэтому Элизабет решила, что я никогда ее не любил.

По спине пробегает дрожь. Неужели мама умерла, считая любовь своей жизни ошибкой? И тут в голову приходит вопрос, который я вынашивала много недель.

— Джон, ты не хочешь сделать тест на отцовство? Не волнуйся, я нормально к этому отношусь.

— Нет, нет, не хочу. Я ни секунды не сомневался, что ты моя дочь.

— Почему? Все мужчины задаются этим вопросом. Я ведь могу быть и дочерью Чарльза.

Он проводит рукой по струнам.

— Вскоре после нашего знакомства твоя мама призналась мне, что после рождения Джея Чарльзу сделали вазэктомию.

Я молчу и хлопаю глазами.

— Значит, он точно знал, что я не его дочь. Неудивительно, что он меня не любил.

— Кроме того, ему было достаточно взглянуть на тебя, чтобы понять, кто твой отец.

— Никогда не думала, что была нежеланным ребенком.

— А в этом ты не права. Элизабет была шокирована решением Чарльза сделать операцию. Она хотела еще детей, много раз говорила мне, что мечтает о дочери.

— Правда?

— Ну, конечно. Ты представить не можешь, как я был счастлив, когда мистер Полонски сообщил, что у меня такая замечательная дочь.

Я прикрываю рукой рот и шепчу:

— Мама нам обоим сделала подарок, оставив мне свой дневник.

Джон гладит меня по плечу:

— Да, самый лучший подарок в моей жизни.

Всего через три дня я уже чувствую себя не гостьей в доме Джона, а настоящим членом семьи. Я приседаю на корточки перед Зои в фойе терминала аэропорта и крепко прижимаю ее к себе. Она цепляется за мой свитер, потом отстраняется и вытягивает большой палец.

— Моя шештра.

Я прижимаю свой палец к ее — этот жест стал нашим ритуалом.

— Я люблю тебя, сестренка. Обязательно позвоню вечером, договорились?

Джон заключает меня в объятия, и я чувствую силу, дающую мне ощущение защищенности. Такими я всегда и представляла себе объятия отца. Я вдыхаю запах кожи, смешанный с ароматом его одеколона, и закрываю глаза, стараясь запомнить, как пахнет мой отец.

— Когда мы увидимся? — спрашивает Джон, наконец отпуская меня.

— Приезжайте в Чикаго. Я хочу, чтобы и там все познакомились с тобой и Зои.

— Договорились. — Он целует меня. — Беги, опоздаешь на самолет.

— Подожди. Я хочу кое-что тебе подарить. — Я открываю сумку и достаю мамин блокнот. — Пусть он будет у тебя.

Джон берет мамин дневник обеими руками, словно это Святой Грааль, и я вижу, как дрогнули его веки.

— Если у тебя когда-то и были сомнения, теперь ты сможешь прочитать, как она тебя любила. Все ее чувства к тебе здесь, — говорю я и целую его в щеку.

— А других блокнотов не осталось? Она не продолжала писать после моего отъезда?

— Нет. Я обыскала весь дом, но ничего не нашла. Видимо, после твоего отъезда для нее все закончилось.