Отношение церкви и царского окружения к скоморохам очень точно передает А. Н. Островский в «Комике XVII столетия». Ватой пьесе, действие которой происходит в 1672 году, подьячий Кочетов с глубоким возмущением говорит:

«…Облай его, как хочешь,

Грабителем казны, церковным татем,

Убийцею, коль бога не боишься,

Коль бес в тебе засел;

а скоморохом Не обзывай!»

Характерно столкновение из-за скоморохов, происшедшее между религиозным фанатиком протопопом Аввакумом и просвещенным воеводой В. П. Шереметевым. Летом 1648 года, сразу после издания указа царя Алексея Михайловича, в селе Лопатацы (близ Нижнего Новгорода), где Аввакум был священником, он встретил скоморохов.

Вот как он рассказывает об этом сам: «Прийдоша в село мое плясовые медведи с бубнами и с домрами, и я, грешник, по Христе ревнуя, изгнал их и хари и бубны изломал на поле един у многих, и медведей двух великих отнял, — одного ушиб, и паки ожил, а другова отпустил в поле. И за сие меня Василий Петрович Шереметев пловучи Волгою в Казань на воеводство, взяв на судно и браня много» [34].

Все же творчество скоморохов, тесно связанное с народом, выражавшее его устремления, не удалось искоренить. Еще почти сто лет спустя, при дворе Петра I, скоморохи продолжали выступать. О них упоминают при описании празднеств и народных гуляний того времени.

В своей вражде к фокусникам православная церковь ничем не отличалась от католической церкви. Но, беспощадно расправляясь с профессиональными иллюзионистами, церковь и в России отнюдь не гнушалась иллюзионными трюками, которые она выдавала за чудеса.

Первое такое «чудо» совершилось на Руси еще в 1169 году. Византийская икона «Корсунская божья матерь», некогда привезенная великим князем Владимиром из Херсонеса, была самой большой драгоценностью Софийского собора в Киеве. Летописец рассказывает, что Андрей Боголюбский, учредив свой княжеский стол во Владимире-на-Клязьме, завоевал и разграбил Киев. При этом он тайно увез оттуда знаменитую икону. Киевляне пустились в погоню и пытались с оружием в руках отбить свою святыню. Но икона «явила чудо»: повернулась спиной к киевлянам и заплакала, выразив таким образом «собственное» желание переменить местожительство. Это настолько обезоружило простодушных киевлян, что они смирились. После этого икона была с почетом водворена во Владимире.

Впоследствии, в связи с различными историческими событиями, у многих богородиц глаза оказывались «на мокром месте». Например, когда петербургское духовенство было недовольно реформами Петра I, в Троицком соборе произошло «чудо»: большой образ богоматери стал проливать слезы. Петр явился в собор, оборотил доску, сорвал оклад и обнаружил в глазах крохотные дырочки, а позади них ямку с густым деревянным маслом. Размягчаясь от тепла лампады и свечей, масло каплями вытекало из глаз. Петр наказал виновников обмана и написал настоятелю собора: «Приказываю, чтобы отныне богородицы не плакали. А если они еще раз заплачут маслом, то поповские зады заплачут кровью» [35].

И иконы больше не плакали — до самой смерти Петра. А потом «чудеса» продолжались, вплоть до совсем недавнего времени. В синодальном архиве хранится множество дел о «плачущих» образах, описываются «мироточивые головы» — черепа святых, источающие масло, подливаемое каждый день, упоминаются «обновившиеся» иконы, с которых специальным составом смывалась вековая копоть.

Епископ Порфирий Успенский, представитель русского синода в Палестине, в «Книге бытия моего» разоблачил «чудо» в иерусалимском храме гроба господня, где при появлении патриарха сами собой зажигались свечи (в точном соответствии с технологией Дёблера). По методу «экспериментаторов натуральной магии» в церквах временами являлись «нерукотворные образа» на белых полотенцах (написанные невидимыми красками, они проступали при окроплении «святой водой»).

Испытанным приемом факиров совершалось «чудо исцеления ран». В «религиозном экстазе» человек проводил по своему телу (предварительно смазанному бесцветным роданидом калия) ножом, покрытым раствором хлористого железа. И тотчас на теле появлялась «кровавая» полоса. «Кровь» текла из «раны». Но стоило священнослужителю приложить к этому месту платок, смоченный «святой водой» (с бесцветной примесью фтористого натрия), как от «ран» не оставалось ни малейшего следа [36].

Как ни странно, в России XVII века иллюзионные автоматы не вызывали нападок и гонений со стороны церкви. Цари поощряли их изготовление, и движения механических фигур не считались результатом волшебства.

В 1606 году Лжедимитрий выстроил для себя в Кремле новые хоромы. Перед ними был установлен огромный медный цербер о трех головах, щелкавший зубами и извергавший пламя из пастей и из ушей. «Егда же разверзает челюсти своя, — отмечает летописец, — извну его яко пламя предстоящим ту является и велие бряцание исходит из гортани его…». Этот автомат был уничтожен тотчас же после убийства Лжедимитрия, при разгроме его хором.

В 1672–1673 годах часовой мастер оружейной палаты Петр Высотский сделал в Коломенском дворце под Москвой искусственных рыкающих львов. Они были установлены по обеим сторонам царского трона Алексея Михайловича. Туловища их были обтянуты овчиной. Как только послы приближались к трону, львы разевали пасти и вращали глазами, издавая громкое рычание (с помощью органного механизма). Алексей Михайлович сам подписал указ о том, «где стоять мехам для львова рыкания». И в этих львах не видели ничего сверхъестественного. Симеон Полоцкий писал о них с восхищением:

«…Яко живии, львы глас испущают.

Очеса движут, зияют устами,

Видится, хощут ходити ногами…»

Взгляд на иллюзионное искусство как на колдовство окончательно исчезает в России, так же как и в Западной Европе, только в XVIII столетии. Но с этих пор непрерывно возрастает интерес к фокусам как к развлечению. Становятся известны имена первых русских иллюзионистов, дошедшие до нас. В книге «Русский цирк» Ю. А. Дмитриева говорится, что в 1740 году фокусник Лазарев обучал молодых людей «штукам» — манипуляциям. И. Забелин сообщает в «Современнике», что в 1759 году в Москву приехал механик Петр Дюмолин. В Немецкой слободе, в доме девицы Нечет, он показывал механическую маленькую бернскую крестьянку, ткущую полотно, движущиеся карты и электрическую машину. Демонстрация была вполне в духе современных ему «экспериментаторов натуральной магии». Дюмолин отнюдь не был гастролером: швейцарец по происхождению, он давно уже обрусел и служил механиком в Московском университете, давая представления в свободное от работы время.