О, такой характер наверняка существует, размышлял Лео. Во всяком случае, бедняки часто о нем говорят. Правда, многие утверждают, что давно уже отказались от своего характера, потому что это роскошь, которую могут себе позволить только богачи, но другие цепко держались за свой характер, всегда и везде оставаясь твердыми и

строгими.

Обычно эти люди были очень худы. Бедные люди с характером почти всегда были худы, и их не очень-то долюбливали. Лео подумал, что он и сам не очень-то любит жестких, неподатливых, характерных людей. То есть людей с твердым характером. Но почему же он сам хочет быть таким? Это просто чепуха! Он ведь твердо знает: радушные, податливые, так называемые мягкие люди ему куда милее. Лео гораздо больше любил мягких спокойными добрыми лицами, чем этих характерных с пронзительными глазами.

И все-таки существовала огромная разница между такими людьми и фрейлейн Хегеле, которую били по физиономии, а она опять возвращалась. Господин Коземунд ведь не вернулся после того скандала. Да, но ведь его же никто не бил: он сам бил жену. Можно ли человеку быть таким, как Хегеле? Или это дозволено только женщинам? Разумеется, существуют какие-то границы, но где они проведены? Этого Лео не мог взять в толк.

И Лео снова вернулся к той точке, с которой начал свои размышления, то есть что нужно узнать, где же проложены границы характера. Что именно думал юноша в это время, было не совсем ясно, но какие-то мысли шевелились в его мозгу.

Отношения между фрейлейн Хегеле и господином Бертеле становились ему все непонятнее. Хотя иногда он и не мог удержаться от смеха: чего только они не вытворяли.

Чтобы Хегеле наверняка не ушла во время его отсутствия, господин Бертеле вздумал прятать ее туфли. Или же просто засовывал одну туфлю в карман своего пальто. Но секретарша не растерялась. Она принесла из дому вторую пару и в свою очередь ее спрятала. В одном из плафонов, свисавших с потолка. Когда раскосая мордашка принесла несколько платьев в квартиру-магазин, потому что временами она оставалась здесь несколько дней подряд, господина Бертеле осенила и вовсе великолепная идея. Он снял со своего уже, собственно, не ему принадлежавшего велосипеда цепь с замком и продернул ее через рукава всех висевших в шкафу платьев, затем замкнул, а ключ сунул в карман. Торжествующе смеясь, потому что идея была новая и отличная.

Но среди гардероба фрейлейн Хегеле имелось несколько платьев без рукавов. Она осторожно подпорола швы на плечах, потом опять зашила их и... ушла. Лео теперь всегда выходил вместе с нею из квартиры, потому что не желал видеть, как разражается гроза. Наивысшей точки эта распря достигла, когда господин Бертеле спрятал ее чулки. Один чулок от каждой пары. Денег у бедняжки уже не было, чтобы купить себе новые. А из тех чулок, что остались, один был совсем светлый, а другой, напротив, очень темный. Тогда чистоплотная девица выкрасила себе ноги в черный цвет сажей из печки. Затем она надела два разных чулка и ушла. При этом она очень высокомерно смотрела на всех встречных.

С тех пор Лео пристально всматривался в каждую элегантную даму, задаваясь вопросом, способна ли и она на такое или же не грязное ли у нее белье или ноги, как у Ханни Бруннер в свое время.

Желание, которое он неизменно испытывал при виде красивой женщины, надолго уступило место отвращению. Порой Лео с улыбкой вспоминал об объявлении, которое еще четырнадцатилетним пареньком прочитал в газете, взятой напрокат у фрау Куглер, этой газете он был обязан и своим ныне уже утраченным местом: молодой человек, действительно желающий чему-нибудь научиться...Да, у господина Бертеле он кое-чему научился. Как смотреть на дело.

Однажды в осенний день, часов в десять утра, он постучал в дверь своего прежнего хозяина. Дверь не открывали, но на площадку вышла соседка и сказала:

— Его вчера вечером забрали, а девицу отвезли в клинику.

Лео ушел. На следующий день он прочитал сообщение полиции, бесплатно помещавшееся в газете:«Вчера в своей квартире на Бавариаринг арестован шестидесятичетырехлетний мастер-электротехник за нанесение тяжелых увечий, вплоть до перелома носа, своей двадцатишестилетней сожительнице».

Целая полоса жизни для Лео на этом закончилась. Его путь сделал новый зигзаг.

Пособие выплачивали по пятницам. Презрительно, в виде благодеяния. Но прежде чем безработные могли получить эти гроши, вдвойне и втройне выплаченные ими в свое время по членским взносам и налоговым отчислениям на жалованье министрам, чиновникам и бензин для служебных машин, они должны были проштемпелевать свою карточку на бирже труда. Зеленую карточку. Так как имелись и другие, с указаниями, куда обращаться относительно работы. В обычные дни штемпель ставили рольный, в платежные — круглый.

У Лео уже две карточки были сплошь заштемпелеваны. В течение года он получал по пятницам пять марок шестьдесят пфеннигов. То есть лично для себя только одну марку шестьдесят пфеннигов, потому что слепая бабушка тоже должна была иметь свою долю в пособии Лео. Это он отлично понимал.

Но за марку шестьдесят пфеннигов в неделю молодой человек может купить мало жизненных благ. Зубную пасту тоже приходилось иногда приобретать, а иной раз и бриллиантин, потому что волосы у Лео лежали из рук вон плохо. Еще хорошо, что подстригал его приятель Биви задаром. Но в конце концов стричься задаром можно было и в школе парикмахеров. Там всегда искали безработных, которые согласятся, чтобы парикмахерские ученики упражнялись на их головах.