Хоть дневное светило давно закатилось за горизонт, сумерки сгущались медленно. Когда Добря вновь вышел к берегу, на сей раз песчаному, — взору мальчика открылась бескрайняя водная гладь. Другой берег не узреть, только вода и небо, расцвеченное последним взором сонного солнцебога. Прежде никогда этой красотищи не примечал.

Когда в распахнутый рот залетел комар, опомнился.

— Ильмень, — прошептал мальчик. — Вот уж море так море…

Над спокойными водами все ещё носились пронзительные чайки, кричали истошно, отчаянно, как и душа мальчишки. Он осторожно спустился к воде, зачерпнул ладошкой. После согнулся, пытаясь рассмотреть собственное отражение — лицо уже осунулось, глаза впали.

Внезапный шорох за спиной заставил отпрянуть, едва не полетел в воду. Кусты снова шевельнулись, листья зашептали зловеще.

— Кто здесь? — воскликнул Добря, ухватывая топор. Чуть пригнулся — готовый в любой миг броситься на подлеца, который смеет подкрадываться со спины. Завопил ещё громче, злее: — Выходи!

Ответом стал приглушенный рык. Сердце замерло, похолодело, кровь в жилах превратилась в ледяное месиво. Волк шел, пригибаясь к земле, веточки кустарника услужливо расступались перед клыкастой мордой. Огромный, седой, куда крупнее обычных лесных охотников, грудь широкая, морда в шрамах.

«Вожак, — мысленно простонал Добря. — Или того хуже — одиночка».

Нащупал ладанку на груди, губы зашептали обережные слова. Но волк даже ухом не повел, видать, в этих лесах обереги не действуют! Леса-то чужие! Зверь зарычал, оскалился. Клыки, огромные и острые, как мечи княжьих дружинников, блестели в мертвенном свете едва показавшейся луны. Серебристая шерсть поднята на загривке, мерцает, переливается, уши прижаты.

«Вода!» — мелькнула спасительная мысль.

Стараясь не озлобить зверя окончательно, Добря, все ещё сжимая рукоять, в общем-то, бесполезного топора, начал медленно отступать. Босые ноги сразу же утопли в вязком, склизком иле, пяткой напоролся на острый камень. Внутри все сжалось, кровь ударила в виски и затылок. Благо волк ещё не понял хитрого маневра, наступал медленно, запугивал.

Когда серый подошёл к краю берега, Добря был уже по колено в воде. Внутри все оборвалось — не успеть. Волчара настигнет в один прыжок, как только дернешься, и никакая сырость уже не остановит зверя.

— И косточек не найдут… — выдохнул путник.

Волк замер, уши чуть приподнялись. Взгляд в одно мгновенье утратил злобу.

— Чего уставился? — пробормотал Добря обреченно и опустил топор. — Жри уже.

Издалека донесся зычный клич:

— Сребр, ко мне!

Зверь метнул короткий взгляд в сторону леса, снова покосился на запуганного мальчугана. Добря втянул голову в плечи, готовый в любую секунду рухнуть под тяжестью мохнатого тела, уже представил, как кровь из шейной вены обагряет прозрачные воды Ильменя.

— Сребр! — Голос прозвучат требовательно, на миг показалось, человек не зовет — приказывает!

«Морок, — подумал Добря. — Какой человек посмеет повысить голос на такую зверюгу? Морок. А может… не человек, а сам Лесной Хозяин зовет? Этому все дозволено. И раз тоже слышу, значит, я уже того… помер».

В груди больно кольнуло, ноги подкосились, и мальчик с размаху плюхнулся в воду.

Брызги полетели во все стороны, волк неодобрительно фыркнул, тряхнул мордой. И, будто передразнивая Добрю, тоже сел. Потом вскинул голову, завыл протяжно.

— Сребр! — Голос прозвучал гораздо ближе, чем прежде.

Кусты затрещали, нехотя пропустили огромного широкоплечего мужика. На смуглом обветренном лице не хватает одного глаза, от правой брови к скуле тянется уродливый шрам, щеки и подбородок покрыты густой порослью. Одежда на мужчине истертая, руки длинные, как весла, мощные. И хотя Добря никогда не видел разбойников, понял — этот именно из таких.

— Сребр!

Волк повернулся, мотнул мордой в сторону паренька.

— А это ещё кто? — нахмурился одноглазый.

Добря сглотнул, оцепенел от ужаса.

— Эй, малец! Чего в такую глушь забрался? Заплутал?

— Я… Я за батей иду, — признался мальчик.

— За батей? И это ж в какие дали?

— В Киев.

Губы мужика дрогнули, улыбка получилась скользкой, мимолетной.

— Сам-то откуда будешь? Из Рюрикова града, что ли?

Добродей даже кивнуть не смог. Страшная догадка была подобна испепеляющему удару молнии. Одноглазый — вовсе не разбойник, а гораздо, гораздо хуже! Лодочник. Тот самый, о котором рассказывают во всех окрестных селеньях. Де живет он у тихой речушки, что впадает в Ильмень, и служит не абы кому, а самому водяному царю, утопленников на тот свет переправляет.

— Эй! — вновь окликнул мужик. — Долго в воде сидеть собираешься? Вылазь, путешественник… И железом не свети.

И Добря подчинился, просто не смог воспротивиться пронзительному взгляду единственного ока. Да и толку возражать? На берегу от громилы не укрыться, а в воде и подавно. Глядя на растерянность мальчика, Лодочник заметно повеселел, озорно подмигнул волку, а Добре бросил суровое: