– Дак как так, а договор?

– Да я к вам с другим предлогом.

Но хитрый же, а он уже Марфу и детей проагитировал, Марфе:

– Твоя мать передаёт вам поклон, Николай с Александром [136] купили пятьсот гектар под нову деревню, что вы будете скитаться по арендам, и детям будет есть где праздновать.

Марфа, дети за Василия:

– На самом деле, хватит скитаться, всегда мечтали жить в деревне, вот нам и шанс.

Я возразил:

– Да мы там не нужны.

Василий:

– Данила, покорись Николаю, и всё будет хорошо, он милостливый, после аварии толькя он мне и помог.

– Но у нас договор с хозяином на три года.

– Да не переживай, Иона уже с твоим хозяином договор ведёт.

Я ничего не ответил. Но когда Немец уехал, стал семье говорит:

– Вы что, сдурели, вам ишо мало горя от етих людей?

Ни в каки: поедем и всё! Дети:

– Вовсе не с кем праздновать.

Я спомнил свою молодость – и на самом деле, детей жалко. Но как быть? Знаю, что ехать надо в осиноя гнездо. Трактор Немец продал. Что делать? Уезжать неохота, устроились хорошо. Поехал к хозяину, стал спрашивать:

– Неужели правды вы хочете арендовать Иону земли?

Он смеётся и говорит:

– Даниелито, вам всем хватит.

Я говорю:

– Но с Ионой я не собираюсь работать в суседьях.

Он:

– Да что ты, всё будет хорошо.

– Вы не знаете Иону.

Так всё осталось. Я поехал к тяте с мамой за советом, рассказал, оне обои сказали:

– Данила, хватит бегать, живи себе спокойно.

– Но как, Немец трактор продал, Иона у моего хозяина землю арендовал. Сами знаете, что ето будет. – Молчат. – Марфа, дети собрались.

Мама говорит:

– Но съездите, а здесь ничего не продавайте, оставьте всё у нас вон в бараке.

Тятя говорит:

– Не знаю, выдюжишь, нет. Чижало с такими людьми жить, насмотрелся я на Игнатия да на Иону, но смотри сам.

Ну что, придётся ехать.

Степан Карпович уехали в Бразилию в Масапе к сыну, Степан Карпович уже похварывал, весь изнадсажённой, работать не может, вот и решили уехать к сыну.

Наставника выбрали Тимофея Снегирева, тридцать три года, молодого, безграмотного, но порядочного. Тут приезжают его родство, дяди-тётки, хотели собрать тайный соборчик. Тимофей и ета кучкя – тайные спасовсы. Пригласили брата Степана и передали, чтобы Степан и мене сообчил. Ну вот. Когда я от тяти с мамой приехал, чтобы Степану свою аренду отдать и своего рабочего Каталино передать, Степан с радости всё ето принял и жалел, что мы уезжам, он тоже сказал:

– Не знаю, выдюжишь ты или нет, ето идивоты, ну, смотри сам.

Я тоже дал ему совету:

– Братуха, переходи на совремённую технику и сей больше помидор. Сам видишь, хто сеет много, тот и живёт.

Он так и сделал. И тут мне рассказывает:

– Тимофей в воскресенье собирают тайный соборчик, и меня пригласили, и тебе поклон передают.

– А хто оне?

– Тимофей Снегирев, Кипирьян Матвеев, Андрей Иванов, Иремей Пятков, и нас с тобой приглашают.

– Степан, ето же опять шишиканье и раздор.

– Да, походит так.

– Братуха, ты меня прости, но я ненавижу ети кучки.

Поговорили, так и осталось. Поехал домой, думаю: «Да всё буду терпеть ради деток, всё равно всем угожу Николаю. Что будет, то и будь». Приезжаю домой, даю своё согласие, дети радуются. Ну, собрались, груз перевезли к тяти с мамой, составили всё в барак и уехали в Уругвай.

Бочкарёв Антон, Ульяна Черемнова ишо до нас занялись вышивками во всёй Аргентине. Но Ульяна – ето настояща цыганка и коммерсантка, у ней ничего не пропадёт, всё она продаст, и втридороги, никого она не пожалеет, толькя бы ей было бы хорошо. А Антон – ето ветерок. Ульяна взялась учить по всей стране, запатентировала ето художество, договорилась с фабрикантами в Бразилии брать оптом нитки, брала в Бразилии у одного хохла оптом иголочки. В Аргентине открыли мастерскую делать пяльчики и наняли Кондрата Бодунова, Кондрат был поставшиком пяльчиков, составлять рисунки тоже нанимали, учить она брала дорого, матерьялы продавала втридороги, ей не нужны были профессионалы, ей надо было продать. Взяли хорошу машину и ездили по всёй стране. Оне быстро разбогатели, но что случилось дальше – узнам.

Антон Шарыпов с Акилиной разошлись и уехали в США.

Приезжаем в Уругвай, тесть живут в дядя Федосовым дому. Конечно, расстроились. Дядя Федос помешался умом и сидит на цепе. У меня сердце сжалось, и не верится: не может быть, мог быть всемирным судьёй, а вижу на цепе… Подхожу, здороваюсь:

– Дядя Федос, узнаёшь?

Смотрит:

– Нет.

Я говорю:

– Я зять Фёдора, Данила.

– Не знаю. Повешали каку-то цепочкю, дёргаю-дёргаю, не могу отвязать.

Мне сделалось худо: грязный, косматый, вонючай, избушка мало-мальна. Иду к тёще, спрашиваю:

– Почему дядя на цепе?

– Да убегает, тот раз искали два дня.

– А почему грязный, вонючай?

– Да надоел уже.

«Ах ты, – думаю, – с-сука! Мало ли он вам добра сделал в жизни?» Иду к тестю, спрашиваю:

– Почему такой дядя?

У него слёзы на глазах:

– Нихто за нём не хочет ходить.

– А ты сам?

– Да приходится.

– Но за ето ответ надо будет отдать.