На днях приходит Павел, я сети насаживал. Он ни здорово ни насрать, а сразу с первых слов:

– Знашь что, я пришёл лично к тебе, ты масон, шпион и предатель, опростай деревню! Нет – меры примем. – Повернул и ушёл.

Я в шоке, не знаю, что со мной делалось: белел ли я, краснел или чернел – не знаю. Но пришёл домой весь в слезах, Марфа, дети: «Что с тобой?». Я рассказал, Марфа в слёзы. На другой день я в город, и четыре дня прогулял у Димитрия-хохла, фотографа, тестява друга, он овдовел и очень пил. Приезжаю домой, Марфа:

– Что с тобой?

Я заплакал:

– Сердце не выносит, испоганился и четыре дня гулял.

Тесть поехал в город, узнал, что я гулял, не пришёл ко мне поговорить, он знал, что происходит, но пошёл к Николаю рассказал, а тому то и надо: как бы зацепиться.

Подходит Пасха, тесть просится на рыбалку, ему надо было деняг. Поехали. Наша лодка, сетки, лисензия, я, Андриян, тесть и Тимофейкя [152] . Поймали хорошо, тесть поехал сдал; мы рыбачили, на другой день поймали мало, сдали, стали деньги делить. Тесть говорит:

– У нас два рыбака и машина, нам за ето два пая, вам один.

Думаю: «Хорошо, буду знать, с кем имею дело». Он довольный, ишо приговаривается:

– Да, хорошо заработали, ишо бы надо съездить.

Говорю:

– Да, обязательно, – а на уме: – Хватит.

На рыбалке ждал, чтобы тесть начал разговор, что случается в деревне, он обязан как наставник. Но ето не произошло. Значит, лицемер, вот почему в старой деревне все его ненавидят.

К самой Пасхе приезжает к нам в гости тятя и сестра Степанида, узнали таки новости, удивились, тятя говорит:

– Простись, нехорошо жить во вражде.

– Тятя, хорошо, что ты здесь, сам всё увидишь.

На Пасху Христову вечером пришли молиться, отмолились вечерню, я вышел на круг [153] и говорю:

– Николай, я хочу с тобой проститься.

– Како с тобой прошшение, тебя не прошшать надо, а гнать! Ты жид, масонин, предатель, уходи отсуда!

Тесть, Александра:

– Николай, так нельзя, такой праздник!

– Никакого! Пускай уматыват! – Кланяюсь ему в ноги, кричит: – Уходи, предатель!

– Николай, ради Бога, давай простимся.

– Сказал, уходи – и уходи, и опростай нашу деревню!

– Николай, прости меня Христа ради, а тебя Бог простит. – И вышел и ушёл.

Тогда тятя понял, в чём дело:

– Да, ужасно.

Но ето для нас была не Пасха, а горя.

После Пасхи сестра просит:

– Возми Николая на рыбалку. – Мужа.

– Ну что, возму. Знаю, что он хороший рыбак.

– Да, а то он ничего не делает, толькя пьёт.

Я собрался с ними привезти груз и Николая привезти. Приезжаю туды, а там новости. У тяте с мамой была баня вряд с бараком. В гостях у них был Герман, истопили ему баню, он пошёл в баню, выключилась енергия, принесли ему свечкю, он вышел из бани, а свечкю забыл погасить и ушёл. Свечкя догорела, баня загорела, и барак и всё сгорело. Весь наш груз сгорел, мы остались без ничего. А Герман вину не признавал: что сами старики виноваты, недоглядели за нём. Когда я приехал за грузом, а там ничего нету. А что теперь делать: у нас ни постели, ни одёжи, ни книг, ни икон, ни посуды. Мама говорит:

– Я виновата, я и ответю. Пойдём!

Пришли. У Германа с Евдокеяй селый контейнер грузу, пришло с США, мама открыла и говорит:

– Бери, что надо.

– Мама, ето будет проблема.

– Я в ответе.

Ну, я взял, сколь полагается на автобус. Но зачем же ето взял, лучше бы прожили голы: Евдокея по всей Америке, что брат обокрал.

Николай Кирилович собрался со мной рыбачить в Уругвай, у него хороши были сети, Степанида поехала провожать. Николай взял с собой сына Андронькю восьмилетнего. Приезжаем домой, нам от свояка Николая вконец запрет рыбачить возле деревни и – немедленно опростать деревню.

Пришлось ехать на устья Кегуая, нашли скупателя, стали ему рыбачить: я с сыном Алексеям, Николай с Андроном. Степанида уехала домой. Покупатель угодил жулик, не платил, стали искать другого, нашли Чёло де Агостини, платил очень дёшево, но платил. Стало боле холодно, мы детей отправили домой, стали рыбачить двоя. Рыба хорошо ловилась, но заработки малы.

В деревне Марфе приказали, чтобы меня больше не принимали, насулили ей горы, тёща туда же. Арендовали у Марфе наш трактор, взял к себе Николай Андрияна и Илью и насулил им всего, те поверили. Потом начали против меня раздражать, и дошло до того, что сулил вырастить, женить, дома построить, земли дать.

Как-то раз мы встретились с Марфой в городе, и она всё ето мне рассказала. Я выслушал и говорю:

– Смотри хорошень, ето начали и тебе яму копать. Наши дети им не нужны, им нужны рабы. Спомни мои слова.

Но Марфа мене не верила, но верила им.

В Боливии произошло следующа. Мурачев Ефрем жили в деревне у Анисима Кузьмина, в Тоборочи. Анисим всю жизнь помогал своему свояку Ефрему: у Анисима всего один сынок Симеон, у Ефрема двенадцать детей. Всё было хорошо. Ефрем отдал дочь Варвару за богатого вдовца с Аляски, Мартюшева Иойля, Иойль помог тестю Ефрему економично, те стали сеять помногу и стали богатеть. Когда стали жить хорошо, забыли за хорошие услуги Анисима, и Ефрем как наставник стал издеваться над Симеоном, что Симеон живёт по-слабому. Началась вражда и с каждым днём развивалась, дошло до того, что Анисим приказал Ефрему опростать деревню, и все в деревне поддержали Анисима. Собор за собором, гнали его с наставника, на соборе мой своячок Ульян Ефремович сумел дерзнуть сказать: