Магистр же Тиффиус, вернувшись в свою башню, первым делом для успокоения нервной системы угостился сладким пирогом с яблоками и кружечкой тёмного южного пива, а затем уселся за письменный стол, придвинул к себе лист пергамента, взял перо и сочинил послание такого вот рода:

Дорогой Коальд!

В знак высочайшего благоволения к тебе и достойному твоему роду Орден Великого Гулга имеет сообщить тебе нижеследующее:

Побывав в Хундертауэре, отправляется Южным трактом в иные земли гоблин Панк, именующий себя генералом. Зная о нелюбви твоей к этому недостойному племени и подозревая гоблина того во взаимности, сообщаю, что из Хундертауэра он отбыл после полудня третня сей седмицы. Коли поспешит, так может достигнуть твоих владений к ночи. Гоблин сей — личность неприятная и опасная сверх всякой меры, а кроме того, имеет при себе изрядно злата, коему рачительный сеньор наверняка найдет лучшее применение, нежели безродный бродяга. Полагаюсь на твою безмерную мудрость, а от себя смею заверить, что Хундертауэр не был обрадован визитом вышеозначенного Панка, и я лично буду безмерно благодарен всякому, кто избавит вверенные мне владения от дальнейших такого рода посещений.

С безграничным почтением

Наместник Ордена Гулга в Хундертауэре

Тиффиус

P. S. Я полагаю, искушённому в политике мужу, каким ты, вне сомнения, являешься, не стоит напоминать о строгой конфиденциальности этого послания.

Гном старательно перечитал сочиненное, покивал, оценив собственный гладкий слог и непревзойденное хитроумие. Поставил в конце личную закорючку, подул, высушивая чернила, свернул лист в трубочку, запечатал должностной печатью. Подумал, отломил печать и скрепил трубку обычным шнурком — нечего разбрасываться официальными документами.

— Прощайте, генерал Панк, — процедил Тиффиус со злорадной улыбочкой и громко потребовал почтовую птицу, а также заливного поросёнка и графинчик лурестанского винца.

…А когда генерал Панк с трудом разлепил словно залитые липучей смолой веки, ему захотелось прыгать от радости и вообще вести себя подобно юной бестолочи, перепившей по неопытности горячительного: над ним маячила фигура, в которой безошибочно угадывались родные гоблинские черты. Страшный сон кончился! Фигура насвистывала и шмонала по генеральским карманам, а большего в лесном сумраке было не разобрать. Единственный еле различимый лучик, пробившийся через сплетение ветвей, отражался от золотой дворянской цепи Панка. Долгожданный собрат держал её в зубах и покачивал ею, как маятником, словно аккомпанируя собственному бездарному свисту. На душе у генерала потеплело — свой в доску брат-мародёр! Как же это по-гоблински — походя обшарить карманы сражённого кем-то ещё героя! Хумансы гнушаются, кивают на любимых своих эльфов, придумали даже хитроумное словечко «благородство» — трезвый гоблин и не выговорит. А того не понимают, что эльфы по карманам не шарили исключительно по недомыслию — сами они одежду носили без карманов, ну и забывали, как правило, что у кого-то другого они могут и иметься.

— Э-э, — проскрипел генерал. — Здрав будь, брат гоблин!

— Ждорово, — нимало не смутился мародёр. — Ты не вштавай. Видать, в бою дошталошь порядком?

— Ты, это, цепь-то выплюнь!

— Жашем? Ещё пригодитша.

— Выплюнь, грю, а то кулак в рожу суну! Даром что от гномизма пострадал!

Неизвестный гоблин мигом выплюнул цепь куда-то в сторону, рывком поставил генерала на ноги и принялся с жаром пожимать ему руки. Генерал шатался, как камыш под ветром. Меч тянул взад и вниз, словно ломовая лошадь, колени тряслись, в затылке словно заезжий дварф открыл кузнечное дело и набрал в обучение дюжину ретивых хумансов.

Гоблин перед Панком стоял откровенно странный. Ростом недотягивал до шести футов — а Панк и себя-то не считал особо крупным, видал богатырей и поизряднее; к тому же был непривычно сухощав, словно туго сплетен из тонких, но крайне прочных верёвок. Были на нём кожаная тужурка без рукавов, но с обилием плотно набитых карманов, мешковатые холщовые штаны и низкие сапоги из мягкой кожи. Над макушкой дюйма на три торчал пучок волос, крепко спелёнутых шнурком; выше шнурка волосы свободно свисали на ухо. Вот ведь гоблинская везуха, мысленно ругнулся генерал: второй гоблин на все исконно наши земли — и тот какой-то невиданный…

— Борцу с гномизмом в помощь Экс, Райден, сам Занги и скромный я! — выпалил этот тип с неподдельным чувством. — Звать меня Чумп, я в своем роде мирный ущельный гоблин.

— А-а-а… — проныл генерал жалобно. — Вот оно чего… ущербный, ага…

— УЩЕЛЬНЫЙ! Легче на поворотах, верзила, а то не посмотрю, что брат по несчастью и от гномов пострадал! Мирный я только в своем роде.

— Лады… Я сам из горных. Панк, рода Драго, генерал от драконации. Слышь, друг Чумп, дела требуют срочного вмешания!

— Вмешательства?.. — Чумп болезненно сморщился.

— А называй как хошь, я не эльф — к словам придираться. А только потребно пробраться в Хундертауэр, изловить там злокозненного гнома Тиффиуса и раскрутить ему эдаких, чтоб и небо с овчинку показалось!

— Ему или его? Хотя можно сперва его, а потом ему! А в чём повинен? Он тебе и навесил, что ли?

— Мечтай, эт не вредно. Засел, понимаешь, в родном моём замке, стражей себя окружил, цеплялся к боевому офицеру, а под конец, не поверишь, Совет оскорбил дрянными словами! А уж во что не поверишь точнёхонько — во всем Хундертауэре ни единого гоблина не осталось, даже в корчме одни гзуры проезжие! Вот еще, мыслю, неплохо бы гнома расспросить, куды оне подевались — а то он там Наместником прозывается… Понял, нет?

Чумп хмурился. Глаза генерала привыкали к сумраку, и он уже более или менее рассмотрел мрачную личность собеседника. Ущельные гоблины были сродни горным, только что отсчёт рода своего вели не от Того, старшего сына Занги, а от его единоутробной сестры Силистры. По каким-то причинам они в незапамятные времена переселились с горных отрогов в многочисленные ущелья Железных Гор, а самые бойкие, по слухам, откочевали даже далеко на юг, в Горы Кобольдов — хотя, совершенно понятно, никаких кобольдов там и в помине не было. Играть в национальную гоблинскую игру «догони-меня-валун» в ущельях оказалось неспособственно, и ущельники физически деградировали, ну а спустя некоторое время, что неудивительно, деградировали и умственно — набрались где-то разума. За что их, собственно, и перекроили в ущербных.