Если бы не безмолвная надежда, до комка в горле напоминающая взгляд ребенка. Доверчивый. Чуть испуганный. Открытый.

— Ну что? — мягко спросил Николай Степанович. Думал, что собственный голос прозвучит гулко и неуместно, как бывает, когда говоришь сам с собой. Нет. Вышло вполне естественно. — Ну что, малыш, соскучился? Ты меня не бойся…

Неожиданно для себя Весин провел ладонью по пыльной дюрали корпуса.

— Не бойся, — повторил, уже сам себе поверив. — Давай-ка поищем твоего хозяина вместе. Согласен?

Ответа он не услышал. Он его… понял. Да, наверное, так. Понял. Живая машина. Действительно живая! Господи, уму непостижимо! Значит, это правда. Правда. Так бывает!

Не брезгуя толстым слоем пыли, Николай Степанович забрался в кабину болида, закрыл колпак. Пробежал взглядом мешанину приборов, датчиков, рычажков, переключателей, кнопок… Как на этом летают, скажите на милость?!

А двигатели уже гудели едва слышно, системы тестировали сами себя, не дожидаясь приказа. Генерал разбирался потихоньку в приборной доске, что протянулась длинной дугой чуть не до спинки пилотского кресла. Сколько всего! Впрочем, нагромождение это вполне доступно для понимания. В прошлый раз из памяти бортового компьютера не удалось добыть ни единого байта информации. Пусто там было Чистенько. Как будто с нуля машина.

А сейчас?

Небольшой монитор простодушно и честно взялся пролистывать карты. Нормальные воздушные карты с выверенными маршрутами, с налетанными трассами, с посадочными площадками и заправками — от самых больших до крохотных — на четыре-пять машин.

— Это все я знаю и так, — прошептал Николай Степанович. Сердце билось то ли от восторга, то ли от умиления. — Работает! Господи помилуй, работает! — Это я знаю А ты? Куда летал ты? Куда летал твой хозяин, малыш?

И когда замелькали на экране карты, одна за другой, одна за другой, в бешеном темпе — не уследить, Весин вспомнил, сколько времени Зверь проводил в небе. И поправил себя:

— В мае… нет, подожди. — Генерал выдвинул крохотную клавиатуру и набрал даты: майские месяцы за пять прошедших лет. В прошлом году Зверь вообще никуда не летал, потому что прятался. Но пять лет до этого весь май убийца проводил в Казахстане.

Ввод.

Карта открылась. Одна. С четкой ниточкой маршрута.

Сделав приближение максимальным, Николай Степанович разглядывал квадраты домов, занесенный песком асфальт, умершие деревья. Если верить компьютеру, Зверь садился прямо во дворе. В принципе это было возможно. В принципе. О «Тристанах», особенно четырнадцатой модели, о только не рассказывали. Уж на что Весин никогда не интересовался болидами, но об этих, на которых летали только самоубийцы, слышал даже он.

Вертикальный взлет — это еще туда-сюда. Николай Степанович мог поспорить, что отсюда, из ангаров на крыше, почти все владельцы болидов улетали не пользуясь катапультой. У пилотов свой шик.

Но вертикальная посадка!

Это, пожалуй, перебор. Место для пробега необходимо. Хоть сколько-нибудь.

Весин проверил, есть ли в памяти компьютера тот домишко на берегу моря. Нашел. Там, кстати, отыскалась вполне пригодная для посадки площадка. Оно и понятно, в крохотном дворике болид бы не поместился. Даже «Тристан-14».

«А еще там змеи», — вспомнил Николай Степанович. Без всякого страха вспомнил, скорее, с удовольствием. Это было бы интересным — пожить в таком окружении. Интересным и… да, это было бы приятно. А еще, без сомнения, очень полезно.

Вот прямо сейчас вывести болид из ангара. Взяться за штурвал. Машина, легкая как вздох, взлетит сама. Подняться в небо на ней — совсем не то, что водить грузный «Альбатрос». На «Тристане-14» можно летать.

Нет. Не сейчас. Нужно заехать домой, взять хотя бы необходимый минимум вещей, оставить еды удавчику и пауку — ведь неизвестно, сколько времени придется провести на побережье.

— Я вернусь, — пообещал Николай Степанович болиду, — я скоро.

Он постоял немного рядом с открытой дверью. Сквозь стеклянные стены, довольно-таки замызганные, но все-таки прозрачные, был виден зимний город, искрящийся в свете собственных огней, как свежевыпавший снег. Красивый, огромный, сумасшедший город. Интересно, когда Зверь смотрел на него из окон своего дома, с высоты, от которой захватывает дух, чувствовал ли он себя хозяином этого сияющего великолепия? Думал ли о том, что можно выйти на улицу и легко, непринужденно, абсолютно безнаказанно убить любого человека? Убить. Сделать своим рабом. Или, наоборот, облагодетельствовать. Или… боже мой, да он мог сделать все, что угодно. Понимал ли это Зверь?

Да, наверняка.

Наслаждался он этим пониманием?

Вряд ли. Зверь не любит людей. И не любит думать о них. А всемогущество, оно ведь было для него привычным состоянием Таким же естественным, как дыхание. Много ли людей задумываются о том, как это прекрасно — дышать!

«Почему „было“? — спросил Николай Степанович у своих мыслей.

И в самом деле, почему «было», ведь Зверь жив, он прячется где-то, меняет облики, привычки, убежища. Убежище — от «убегать»? Бежать. Зверь боится. Он ничего не может сейчас. Его власть закончилась, его сила уходит на то, чтобы прятаться, Зверя больше нет. Где-то на Земле существует сейчас запуганное, озлобленное, бессильное нечто. Ничто. Ничтожество. Найти его — лишь вопрос времени.