Падре думает, да. Думает о том, что было бы, не убей он пилотов. Думает о том, что тогда он не был бы убийцей.

А ведь спасти хотел. Дикие люди в этом Саэти. И суеверия дикие. И вера – дикарская. Христианство… Да такие христиане хуже любого демона.

Тир не мог отказать себе в удовольствии время от времени снова вспомнить всю сцену с убийством. И его улыбка возвращала Падре в ад бесплодных сожалений.

Неиссякаемый источник пищи.

…Мал, в нарушение всех существующих правил, посадил шлиссдарк прямо у ворот госпиталя. Падре привел медиков. Шаграт обругал их за то, что долго копаются. Они не копались. Действовали очень оперативно, просто не поняли, каким образом Риттер умудрился выжить во время и после операции, поэтому попытались задавать вопросы. Но уже после того, как один из врачей подключился к Риттеру.

После того, как Тир отдал контроль.

Все-таки магия – это хорошо. Полезно.

Хотелось спать. И убивать.

– Хватит, – сказал он Падре. – Можешь и дальше ненавидеть меня, но перестань грызть себя. Ты же искренне раскаиваешься, значит, этот грех тебе отпустят. Исповедуешься – спасешься.

– А ты? – Падре с досадой поморщился. – Ты, Суслик, дурак, все-таки страшное дело. Всякой премудрости и разумения в преизбытке, а пользы от этого [8] … Тьфу! Да о чем с тобой говорить? Мы все друг за друга, если понадобится, и жизнь отдадим, и душу, но если мы умрем, чтобы тебя спасти, мы сами спасемся: возродимся к жизни вечной. А если ты погибнешь… ты сам знаешь, был там уже. Об этом я и думаю: каково нам будет знать, что ты горишь в аду?

Шлиссдарк поднялся, сделал круг над госпиталем и направился в сторону гражданского летного поля.

– Трофей, – сказал Тир. – Цыпа продаст корабль, денег заработает. Падре, ты такую чушь несешь. Хрена ли ты меня хоронишь раньше времени?

– Да не я тебя хороню, придурок. У тебя просто нет надежды. Хоть начни ты исполнять постоянно все, что написано в Книге Закона [9] . Хоть проживи с самого рождения жизнь праведную, хоть какой духовный подвиг соверши. Ты проклят, просто потому, что ты – это ты. И мы об этом знаем. Риттер и я, и Мал с Эриком, хоть и язычники, и даже Шаграт. Огонь у тебя за спиной, огонь ждет впереди, ты боишься его, а мы абсолютно ничего не может сделать, чтобы тебя спасти. Оно бы и ладно, демонам здесь не место, но спасти-то хочется. Ты летаешь, мы летаем, не чужие все-таки, верно?

Тир пожал плечами. Насчет последнего Падре был прав, они не чужие. Люди, демон, христиане, язычники – Стая. Тут ни убавить, ни прибавить. Небо уравняло всех.

– Риттер считает, – Падре смотрел ему прямо в глаза, – что твое умение летать – от бога. Всякий дар совершенен [10] . Это означает, что любой благой дар, любой талант даруется Господом. Риттер хочет в это верить. Но знаешь, Суслик, демоны тоже крылаты. Мы смотрим, как ты идешь в огонь, мы хотим тебя спасти, и не можем. Мы живем с этим, так же как ты живешь со знанием, что сгоришь в аду. И если ты, скотина, еще хоть раз скажешь, что я тебя ненавижу, я отлуплю тебя так, что ты год из госпиталя не выйдешь. Причем заметь, Суслик, в этом мне даже каяться не придется, потому что демонов бить – дело исключительно благое.

Эрик велел им отдыхать, пока Риттер не выйдет из госпиталя. А Риттер вышел – причем на законных основаниях, а не путем побега через окно – уже через два дня. Эти два дня, однако, пришлось отдыхать, поскольку с начальством не спорят.

Шаграт снова навязался в гости. В своем стиле: прилетел и стал колотиться в дверь, требуя впустить его поскорее. Он взял за правило проводить у Тира все выходные, изменять правилу не собирался, а Тир, пожалуй, удивился бы, если б однажды в выходной день не услышал, как Шаграт с утра пораньше пытается выбить его двери.

Он не возражал против этих визитов, несмотря на то, что Шаграт ни секунды не мог сидеть спокойно, устраивал страшный беспорядок, сводил с ума бытовую технику, стремясь непременно понажимать все кнопки и посмотреть, что из этого выйдет. Еще Шаграт неоднократно сжирал мыло в гостевой ванной, смешивал шампунь с шампанским, пил, а потом икал цветными пузырями, пачкал жирными пальцами книжки и пририсовывал усы всем портретам, обнаруженным на страницах газет.

Такой уж он был. Пристукнуть бы, конечно, «шантрапу», но Шаграт был пилотом Стаи. А к Стае Тир относился странно. Чувствовал ответственность, что ли? И не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что в выходные, когда нет полетов, Шаграту просто некуда себя деть. Ему одиноко в казармах. Жить в человеческом доме он не может и не умеет. Прийти туда после полетов, упасть спать, и с утра – снова на поле, это пожалуйста, но целый день провести самостоятельно – задача непосильная. А пойти, кроме как к командиру, ни к кому нельзя. Все заняты, у всех дела, любовницы, у кого-то не одна, каждый час свободного времени расписан.

О том, что у Тира время расписано не по часам, а по секундам, и он учтен в расписании, Шаграт даже не подозревал. И тем более не подозревал, что для командира он – что-то вроде ребенка младшего школьного возраста, которого нужно накормить и занять чем-то полезным и интересным.

Шаграт с удовольствием втягивался в обсуждение тактических схем, слушал избранные места из учебников по стратегии и тактике воздушного боя и спорил, моментально переходя на личности, но почти всегда по делу возражая авторам. Он всегда был не против слетать за город и пострелять по учебным мишеням. Он просто не считал все это делами.

Делами были полеты.

А еще Шаграт приохотился рисовать. Сначала изгадил несколько альбомов и извел немыслимое количество грифелей, пастели, акварели… и масла, да, но масло пошло на прокорм и на раскраску обоев… а потом ничего. Освоился. Понял, что надо слушать объяснения Тира. И с тех пор дело пошло.

Вечером его забирал Падре или Риттер, и Стая отправлялась в какой-нибудь из столичных кабаков. Шаграта соглашались взять с собой при условии, что он будет хорошо себя вести, и под угрозой – если вдруг что – «все рассказать Суслику». Невероятно, но угроза действовала. Шаграт не вел себя хорошо, но он не совершал совсем уж антисоциальных поступков, ни разу не угодил за решетку и даже ни разу не спровоцировал попытки себя арестовать. Скорее всего, он просто боялся, что Тир перестанет его кормить.