Теперь пришлось расплачиваться за это.

Мерзкое, холодное, сочащееся слизью бородавчатое брюхо надвигалось на Когана. Каждое движение чудовища сопровождалось отвратительным хлюпаньем.

Гигант вдруг вспомнил, что означает на древне-стигийском имя Нехотятепа.

Оно звучало так: Жаба, Которая Давит.

Сладка и легка гибель в сражении, когда твоя отрубленная голова, упадая вниз, успевает еще ухватить непомеркшим взором рассеченную до седла фигуру противника. Но ужасна смерть в объятиях болотного монстра, который будет не спеша, по капле выпивать твою душу.

И ничего нельзя сделать…

Коган закрыл глаза. И тогда откуда-то из варварского подсознания, из глубин миллионнолетнего инстинкта древних обитателей Хайбории сверкнула, подобно выхваченному в солнечный полдень афгульскому клинку, единственно верная в этом отчаянном положении мысль: «Таки плохо!» Неужели с ней придется смириться?

Смрадная туша была уже в каких-то двух шагах, когда из глубины трясин раздался леденящий душу вопль.

Коган сразу узнал его. Так кричит небольшая серенькая болотная птичка, прозванная стигийцами «мокрой курицей».

Свой вопль она всегда издает ровно в полночь, словно бы подавая знак всем силам Зла, гнездящимся в мрачной духоте стигийских лесов.

Но никакие силы Зла были уже не страшны Когану из Нахарии, потому что суббота кончилась, и он смог, наконец, выхватить из-за спины меч.

— Тора, тора, тора! — издал гигант свой боевой клич и бросился на мерзкую тварь.

Покрытый загадочными рунами клинок безымянного мертвого короля глубоко вон…" Тихон торопливо перелистнул страницу, и… И эта страница, и следующая, и та, что за ней, и вообще все остальные книжные листы были густо и старательно залиты черными чернилами.

Правда, последняя страница почему-то осталась незапятнанной, и Тихон с разбегу ее прочитал: "…нившись над безжизненным телом своего возлюбленного и повелителя.

— О, почему так рано ушел ты к своему жестокому богу? — вопрошала она. — Ты верно соблюдал все его заповеди, мужественно борясь со здравым смыслом. Ты всегда был опорой для слабых, крышей для бездомных и громом небесным для сборщиков налогов. Кто, кто теперь отомстит за тебя, кто защитит осиротевшую Аквилонию?

Вместе с королевой рыдали закаленные воины, сподвижники Когана из Нахарии.

— Кто? Кто? — спрашивали они друг у друга.

И, словно отвечая на их вопрос, обитые бронзой двери дворцовой залы широко распахнулись.

Стремительной походкой вошел высокий, стройный человек, одетый в черный костюм необычного покроя. В левой руке он держал плоский черный ящик с ручкой для ношения.

Неизвестный снял свой странный головной убор, тоже черный, и швырнул его вперед. Необычная шапка с узкими полями зацепилась за канделябр и осталась там висеть.

Пришелец низко склонился перед королевой, щелкнул замками своего ящика и вынул оттуда человеческую руку, все еще сжимавшую роковой отравленный стигийский кинжал.

— Этой самою рукою Когана убило! — объявил он.

Старый полководец Паллантид взял отсеченную руку и внимательно ее осмотрел. Среди покрывавших ее татуировок он без труда нашел имя жестокого убийцы Опанасиуса.

— Кто ты, незнакомец? Назови свое имя! — дрожащим голосом потребовал старый солдат.

Под черными усами незнакомца ослепительно сверкнули зубы:

— Меня зовут Бонд. Хаим Бонд. До вчерашнего дня я служил шамесом у брацлавского ребе".

И тогда, осознав внезапно весь ужас потери, царевич Тихон издал крик не хуже стигийской птички из поруганного фолианта.

На вопль не замедлили явиться и силы Зла в лице Терентия.

— Книга, а в ней кукиш да фига! — назидательно заметил он. — Больно умным стать хочешь?

В те времена не было еще специальных безопасных ножей для разрезания бумаги — пользовались обыкновенными, такими, что можно и мясо пластать, и деревяшку строгать, и человека пощекотать до смерти.

Именно такой нож и оказался в руке Тихона.

— Ты что? Ты что? — струхнул Терентий, отходя подальше.

Но Тихон и не собирался резать брата. Он приставил нож к собственной груди и сказал:

— Братец, миленький, мне тебя очень жалко, но я сейчас зарежусь!

И приложил к ножу некоторое усилие. Терентий увидел, что по его собственной рубахе тоже расплывается красное пятно, и в страхе бросился отнимать нож у брата.

— Все равно недоглядишь, братец, миленький! — причитывал Тихон в ходе борьбы. — Не зарежусь, так удавлюсь. Не удавлюсь, так повешусь. А то и в колодец сигану…

— Не надо в колоде-ец! — хныкал Терентий. — Я больше не бу-уду-у! Я странички-то тебе отмою, лучше прежних стану-ут! Брось ножи-ик! Я бате пожалуюсь!