А еще нужно так перерезать о шашку ремешок, чтобы по венам себя не полоснуть. Иначе местные казаки просто с ума сойдут, пытаясь понять, что здесь произошло. Застреленные – ладно, но лейтенант Красной армии, перерезавший себе вены, как римский патриций – будет слишком даже для изощренного мозга Учителя.

– Севка…

– Да-да, – не оборачиваясь, сказал Севка. – Я сейчас.

– Севка…

Севка обернулся.

– Живой… – сказал Костя и улыбнулся.

Кровь струйкой потекла по его подбородку.

– А я вот… я не увернулся… – сказал Костя.

– Заткнись, – Севка несколько раз с нажимом провел ремешком по лезвию шашки. Запястье обожгло, но руки освободились. – Не болтай, у тебя дырка в груди. Как бы не легкое…

– Как бы… – прошептал Костя. – Там не видно – подо мной есть кровь?

– Нет, – ответил Севка и посмотрел на свои руки. – Не видно.

Пальцы побелели, кисти висели, словно неживые.

– Значит, ранение слепое… Пуля у меня внутри, кровотечение – тоже вовнутрь… Пожалуй, я подохну. Как думаешь?

– Если не заткнешься, я сам тебя придушу, – пообещал Севка. – Вот ручки приведу в кондицию и придушу…

В кончиках пальцев закололо. Тонкие иголочки, как положено при восстановлении кровообращения. Много иголочек, много боли…

Как много боли!

Севка зашипел и прижал руки к груди.

– А я рук не чувствую, – прошептал Костя. – Мне – хорошо. В груди печет немного, а так – хорошо.

– Что тут произошло? – спросил Севка.

– Не знаю. Я прыгнул к тебе, толкнул… – Костя еле слышно застонал. – Фома – промазал, а Григорий твою пулю мне влепил…

Руки начали болеть, нестерпимо, ослепительно…

– Какого хрена ты все это вообще затеял? – спросил Севка. – Решил бежать – сам бы и прыгал в овраг… Я ж туда, как мешок с дерьмом упал. Если бы этих… если бы их не убили, они бы меня там, в овраге, и подстрелили бы…

– А их не ты?.. – Костя чуть приподнял голову, оглядывая казаков.

– Чем?.. Зубами? Плевком навылет? Короче, заткнись, я сейчас буду много ругаться и даже кричать… – Севка ощупал карманы казаков, шипя от боли.

У них могли быть бинты. Не было, понятное дело, но ведь могли быть?

Севка расстегнул гимнастерку на Фоме, попытался разодрать ее от ворота до шаровар, но рука бессильно соскользнула.

– Ладно, – пробормотал Севка. – Ладно.

Он двумя руками вытащил шашку из ножен, сунул ее убитому под гимнастерку и рванул вверх. Ткань с треском разошлась, острие воткнулось куда-то в подбородок мертвецу. Наплевать.

Севка срезал кусками нижнюю рубаху казака, как смог перевязал рану Кости.

– Ерунда, – сказал Костя. – Как мертвому припарка…

– Ты еще живой, – Севка разрезал ремешок, стягивавший запястья Кости. – А вот сейчас ты пожалеешь, что живой…

Застонал Грыша.

– И даже не старайся, – помотал головой Севка. – Я, конечно, гуманист, но ты… ты не входишь в список тех, кого я бы стал спасать… Или отпускать на тот свет. Говорил тебе дядя Яша – учись умирать.

Грыша скулил, пытался что-то сказать, но у него не получалось.

– Ничего, Грыша, умеешь – не умеешь, а все равно подохнешь…

– А если их хватятся? – спросил Костя. – Сюда придут, а тут…

– Ты никогда не мечтал совершить подвиг? – Севка поднял с земли карабин, передернул затвор. – Имеем шанс умереть за Родину, за Сталина… Знаешь, как у нас шутили по этому поводу? «Уродины, заставили!» Смешно?

– Уроды, – сказал Костя.

– Не без того, – согласился Севка. – Как же на свете без уродов? Без уродов было бы неинтересно.

Если в хуторе и услышали стрельбу, то, похоже, не переполошились. Между местом расстрела и хатами было километра полтора, да еще холм… И с чего это выстрелы могли кого-то взволновать? Лейтенантов повели расстреливать, а не вешать или рубить. Не два, а четыре выстрела? Ну, решили растянуть удовольствие. По пуле в живот, а потом уж… Это ведь смешно – пуля в живот.

Вот, Грыша сейчас по этому поводу веселится изо всех сил.

Севка сел на землю возле умирающего казака, приложил босую ногу к подошве его сапога.