За завтраком, намазывая хлеб маслом, она спросила меня:

– Помнишь фильм "Гардемарины вперед"?

– Помню- ответил я с полным ртом.

– Помнишь, как она говорит Боярскому: "Это последний русский"?

– Угу, - ответил я, занятый едой.

– Ты - мой последний русский!- сказала она, весело взглянув на меня.

Я чуть не поперхнулся. Прокашлявшись, я посмотрел на нее.

– Угу, а еще у меня есть для тебя сюрприз,- сказала она, наливая кофе в чашки.

– Какой?- я удивленно взглянул на нее.

– Узнаешь в свое время, - она загадочно улыбнулась.

– Оля, не балуйся, говори сейчас.

– Не-а, я как ты. Помучайся...она встала из-за стола, потянулась и спросила:

– Ну и где же наша машина?

– Ты права, пора собираться.

Я встал и начал укладывать вещи.

В двери постучали. Вошла консьержка, и сказала, что приехал пан и хочет меня видеть.

– Оля, ты пока собирайся, а я пойду рассчитаюсь за номер, - сказал я, одевая куртку.

Она кивнула. Подхватив сумку, я вышел вслед за консьержкой.

Спустившись вниз и рассчитавшись за номер, я вышел во двор. У крыльца дома стоял "Мерседес", молодой поляк сидел за рулем, читая какой то журнал в яркой обложке. Увидев меня, он отложил журнал и вышел из машины.

– Тебя прислал Иржи?- спросил я

– Так, пане, - ответил он.
– Пан Иржи наказал пжиеть про вас.

– Подожди, сейчас я принесу чемоданы, - сказал я, поднимаясь по лестнице.

Поднявшись в номер, я увидел, что чемоданы уже собраны, и Оля, готовая к предстоящей дороге, сидит на кровати. Увидев меня, она пригласила сесть рядом.

– Присядь на дорожку.

Я сел около нее, она обняла меня, прильнув всем телом и сказала:

– Если бы ты знал, как я не хочу уезжать, если бы ты знал...- И заплакала, содрогаясь всем телом.

Щемящая боль пронзила меня. Клубок подкатил к горлу, я обнял ее, так полюбившую меня женщину, и стал целовать страстно, взяв за худенькие плечи, сотрясающиеся от рыданий.

Она простонала.

– Боже, что ты со мной делаешь, - и обняла меня так сильно, как только смогла. Через некоторое время всхлипывания прекратились, она взяла себя в руки, вытащила платок и маленькое зеркальце, и стала приводить себя в порядок.

– Оля, выходи за меня замуж, - твердо произнес я.

– Ты же знаешь, что это невозможно, - ответила она, вытирая платком слезы.

– Да почему?!
– взорвался я.

Она испугалась этой вспышки, села рядом, обняла меня и спросила?

– Скажи, ты правда так меня полюбил? И ты хочешь, чтобы мы были вместе?

– А ты еще сомневаешься?!- я посмотрел на нее.

– Прости меня, милый, я сделала тебе больно, - она снова прижалась ко мне, и прошептала:

– Может мы еще будем вместе, только не торопи меня, ладно?

– Оля не мучай меня- я поднял на нее глаза и увидел боль в ее глазах.

– Я не мучаю тебя, мне самой очень больно- она поднялась.
– Пора ехать-

– Да, пора, - я тоже поднялся.

Взяв со столика визитку пансиона, она сказала:

– Это - на память, - и спрятала визитку в сумку.

Я тоже взял визитку и спрятал ее во внутренний карман куртки.

Спустившись вниз, мы увидели, что шофер ждет нас у открытого багажника.

Уложив наши чемоданы, он сел за руль и завел мотор. Усадив Олю на заднее сиденье, я бросил последний взгляд на приютивший нас пансион, где я был всего несколько часов счастлив, как никогда в жизни.

Осенний ветер шевелил портьеры на открытых нами окнах, а накрапывающий дождь плакал вместе с моей душой, оставляя здесь частицу нашей души...

Оля, наверное, чувствовала то же самое, потому что неотрывно смотрела на открытые окна нашего номера, пока пансион не скрылся за поворотом, потом прильнула ко мне, обняв меня, и уснула как ребенок. А я сидел и думал о превратностях судьбы, приносящей счастье и вскоре отбирающей его, заставляя страдать нас, грешных, запутавшихся людей, в этом лабиринте противоречий и личных трагедий...

Прошел почти год после описанных событий, когда в одной далекой стране меня догнала рождественская открытка из далекой Америки, где на обороте рукой Оли было написано несколько строчек: "Помнишь, я обещала тебе сюрприз?"

Только потом мне начал снится один и тот же сон....

...Сверкающий черный линкольн мягко и плавно движется вдоль улиц полуночного польского города и на заднем сидении я прижимаю к своей груди Олю, прильнувшую ко мне, и, кажется, что этой дороге никогда-никогда не наступит конец...