Шрифт:
Первый глоток дался легко. И второй. Третий застрял в горле, а четвертого не потребовалось. У этой крови сладковатый привкус, от которого вяжет рот и склеивает зубы.
Дайтон, наклонившись, нажал на что-то, и капсула с хрустом накренилась.
— Вам помочь? — заботливо спросила кукла.
Я закрыл глаза, принимая первую волну жара. Сколько времени у меня есть? Если очень постараться… Я постараюсь.
Стекло скрежетнуло о камень.
— Тебе совсем не интересно? — поинтересовался Френсис, и глаза пришлось открыть.
Пока не тошнит. Жарко очень.
Дайтон двумя ударами сбил стопора на крышке и отступил в сторону, позволяя желтоватой жиже выплеснуться на камень. Приливной волной вынесло и Эмили, но тело застряло в горле сосуда.
Надо встать. Надо самому ее вытащить. Надо просто постараться и… Комната качнулась, а ноги свело судорогой. И комок знакомый в горле застрял.
Френсис, сидя на корточках, срывал провода. Когда не осталась ни одного, он перехватил Эмили за талию и оттащил к столу.
— Н-не надо, — мне удалось говорить, не разжимая зубы. — Рядом с трупом. Испугается.
Ее тело, расчерченное странными узорами, было живо. Я слышал как бьется сердце, как сипят легкие, выталкивая остатки жижы, как гвоздят камень кукольные каблуки и как игла пробивает кожу.
Я судорожно сглатывал рвоту, и пытался дотянуть до момента, когда Эмили откроет глаза.
Кукла вдруг вздрогнула и рухнула на пол, забившись в судороге, совсем как та девочка.
Не надо ее жалеть. Она мертвая. Она — игрушка! Всего-навсего…
Тошнит.
Держаться. Сердцебиение Эмили ускоряется. Ресницы дрожат, и веки сухо царапают склеру.
— Вот и все, Дориан. Я честно сыграл.
И я… хотел бы… честно. Рук не ощущаю, и ног тоже. Все-таки меня выворачивает, но Френсису все равно. Он взваливает на плечо Минди и уходит.
Его шаги сталкиваются с другими, тяжелыми и торопливыми. Я слышу их также четко, как и все, происходящее вокруг.
Слышу гудение воды в трубах.
Слышу треск поленьев в топке и кипение воды в котлах.
Слышу звонкий цокот копыт и шорох босых ног по каменным плитам.
И снова шаги. Грохочут. Много. Быстро. Близко.
Вдох и выдох. Влажный клекот в легких. И выстрел, оглушительно громкий, выбивший иные звуки. С последней волной жара мне не справиться.
— Дорри, сученыш, не смей помирать!
Удар. Щеки немеют, губы горячие, чужие.
— Слышишь?
— Вызовите врача!
Не поможет.
— Отпустите моего брата! Уолтер, сделайте же…
Откуда здесь Ульрик?
— Не смей! Слышишь меня?
— Оставьте его. Ульрик, мои соболезнования.
Этого не знаю. Надо открыть глаза. Я жив. Жив? Ненадолго. Под сердцем холодно. Раньше жарко было, а теперь холодно. Если бы не стошнило, я бы уже умер.
Но я жив, и шанс есть.
Решение очевидно. Сказать надо.
— Священника звать надо…
— Пр-р-ридурки!
— Заткните свою птицу, Персиваль!
Персиваль. Очевидно все. Кали. Тхаги. Кровь. Переливание. Не получалось, потому что не было сродства.
— Он уже бредит!
Кровь — это жидкость. Жидкости имеют сродство друг к другу. Кровь тоже имеет сродство. Нельзя менять просто так, нужно…
— Я понял, Дорри.
Хорошо. Теперь мне нужен еще один шанс.
Холод-поземка, по рукам и по ногам, которые есть ли, нету ли — не знаю. Зато есть крылья.
Ветер разворачивает спицы, натягивая до предела плотную перепонку из китайского шелка. Шрамами на ней вощеные нити. Причудливыми узорами тросы управления.
Он играет на снастях, как на арфе. И я засыпаю под ласковую его мелодию.
Мне уже не больно.
Только холод не отступает даже здесь.
— Глава 48. О том, что чудеса порой случаются, но не всегда идут от Бога
— Вы с ума сошли! — Уолтер Баксли попытался было оттеснить Персиваля, но младшенький Хоцвальд быстро ткнул в харю пистолетом и рявкнул:
— Уйдите!
— Ульрик, ваше поведение не разумно, — заметил лорд Фэйр, стягивая перчатку. Он голой рукой коснулся жидкости, изгваздившей пол, потер пальчиками и, понюхав, сморщился. — Вашему брату уже не помочь. Мне, безусловно, очень жаль, но…