Вот ее дом, девушки, которая сегодня умрет.

— Я не хочу, — он сделал последнюю попытку, лишенную смысла, как и все предыдущие. — Пожалуйста, я не хочу…

Не ответили. Жажда стерла разум. Она толкнула в тень, заставила красться, обходя желтые пятна света. И стоять, прижимаясь к выщербленному кирпичу.

Кто-то ругается. Кто-то играет на скрипке. Кто-то декламирует стихи.

Ее окно на третьем этаже. Взобраться несложно.

— Нет.

— Да.

Старый дом изрядно поточен ветрами и кислыми дождями, которые все чаще накрывают Сити. Его стены хрупки, но в то же время достаточно прочны, чтобы выдержать вес хищника.

И узкий парапет с парой грязных горгулий, что брезгливо уставились на него, становится хорошей опорой. Окна забраны решетками, и сердце радостно ёкает: он не сможет проникнуть внутрь!

Но он хотя бы может посмотреть на ту, которая разбудила безумие.

По парапету идти легко. В нужных окнах дрожит золотое марево свечей.

Не спит. В домашнем платье, с распущенными волосами она прекрасна. Девушка расхаживает по комнате, дирижируя пером. Замирает. Оглядывается. Бросается к чему-то, скрытому за шкафом. Исчезает.

И до стоящего на парапете доносится россыпь щелчков. Печатает? Она машинистка?

Пора уходить. Скоро его хватятся, но еще минута… просто послушать. Подумать. Успокоить голос, пообещав вернуться. Завтра или позже. Или никогда.

Стук прекращается, и девушка вновь появляется в поле его зрения. Сейчас она задумчива, грызет перо, а взгляд ее блуждает по комнате. Останавливается на окне.

Уходить, пока она не увидела!

Поздно. Девушка решительно идет к окну, скидывает засовы на раме и распахивает створки, говоря:

— Проходите, прошу вас.

Нет!

— Да, — ласково прошептал голос, толкая в окно.

В ее комнате пахнет духами и чернилами.

— Извините, что не сразу вас заметила, — она вынимает перо изо рта и прячет за спину. — Я просто не думала, что такое и вправду возможно!

— Какое?

Белая шея. Ключицы. Кружево, стыдливо прикрывающее грудь. Два ряда мелких пуговиц по лифу. Снять будет тяжело.

— Мистическое! — восклицает она и, схватив за руку, тянет за собой. — Я слышала о подобном, но не думала… о Господи, это просто чудесно!

Она сумасшедшая.

— Какая разница? — голос щекочет уши. — Главное, ты посмотри, до чего она похожа!

— Скажите, что вы чувствуете?

За шкафом закуток. Крохотный стол, массивный короб печатной машинки, стопка листов, частью исписанных, частью пропечатанных, но одинаково исчерканных и мятых.

— Ваша страсть сжигает вас изнутри, верно? И вы не силах совладать с собой?

— Да, — просто отвечает он, поднимая одну из страниц. Почерк у нее неразборчивый, и читать не интересно, но он все еще продолжает тянуть время.

— Это чудесно! Я так и знала… скажите, что это значит для вас?

— Все, — он бросает лист и берет ее за руку, дергает, разворачивая спиной. Обнимает. Одна ладонь ложиться на живот, защищенный броней корсета, вторая — на горло.

— Ой, — говорит девушка. — Вы… вы должны понимать, что я лишь…

Она не пыталась вырваться. Безумцы странные, но тем и легче. Уснула легко, доверчиво, и ему снова стало не по себе.

Он не стал выносить ее из дому. Раздел — на третьей пуговице терпение иссякло, и он просто разорвал упрямую ткань. Чехол корсета вспорол ножом, да и сам корсет тоже. Нижняя рубашка пропиталась по?том, и он долго прижимался к ней лицом, вдыхая аромат той, которую должен убить.

Место готовил тщательно. Листы бумаги укрыли старенький ковер. Десяток свечей окружил тело — на стенах виднелись газовые рожки, но девушка все равно предпочитала свечи, а он уважал ее предпочтения.

Он дождался, когда она очнется и, заглянув в глаза, ударил.

Кровь была сладкой, а тело податливым. Он резал очень аккуратно и, беря в руки очередной орган, пристально разглядывал его, прежде чем положить на отведенное место. Одна свеча оказалась лишней — сердцем он украсил пишущую машинку.

И это было правильно.

А голос молчал. Может быть, сейчас он успокоится?