– Вы очень проницательны, господин президент.

– И что же?

– Наш большой брат всем уже изрядно надоел… а вы знаете, что у этого родственничка имеются к вам серьезные претензии…

– Ну, братец ничего мне не сделал тогда, когда я отбирал у его компаний недра, принадлежащие мексиканскому народу. Вам не кажется, что поздновато вспоминать такие мелочи… особенно в свете происходящего?

– О, боюсь, вы не так поняли, господин президент. Те дела давно минувших дней их не волнуют. Им нужен мексиканский народ, убивающий своих братьев из Южной Америки за интересы совсем других людей. И они прекрасно понимают, что возглавляемая вами партия этого не допустит. Вы этого не допустите… Я полагаю, вы уже догадываетесь, какое решение они примут?

– Жозе волнуется за мое здоровье? – Карденас усмехнулся.

– В том числе. Он мечтает о свободной Латинской Америке, где никто не эксплуатируется и свободные народы живут счастливо…

– И во главе этих свободных народов он видит себя, не так ли?

– Он полагает, что подобные вопросы можно будет решать гораздо позднее, когда Большого Брата поставят в угол и выпорют.

– Ну, порка братика уже идет. И даже не отцовским ремнем. – Ласаро снова усмехнулся: – Удивлен, что Жозе этого недостаточно.

– В том-то и дело, что нет. Эта порка избавит Большого Брата от привычки лазить по чужим огородам. А этот огород он считает своим.

Бывший президент Мексики, руководитель Мексиканской революционной партии Ласаро Карденас встал из-за стола и, подойдя к балкону, посмотрел на появляющиеся над городом звезды. Помолчал, о чем-то напряженно раздумывая.

– Ладно, – наконец разорвал тишину его голос. – Чего именно хочет Жозе?

1 октября 1946 года. Северная Италия

Появление немецкого «леопарда» было весьма неожиданно для отдыхавших советских бойцов. Васильев, зло посмотрев на виновато разводящего руками командира боевого охранения, погрозил ему кулаком и, наклонившись к уху, гневно прорычал:

– Мы еще поговорим, сокол ты мой сизокрылый!

Вылезший из танка немец, наблюдавший эту картину, ухмыльнулся.

Несмотря на то что со времен советско-германской войны прошло вот уже четыре года, тепла в отношениях кадровых офицеров явно не хватало, а потому подколки друг другу устраивали обе стороны. Объединенное Стратегическое Командование Евразийского союза такое, естественно, не одобряло и за подобные проделки наказывало строго-если узнавало, конечно, – ибо уже неоднократно случались случаи «дружественного огня». Так, к примеру, немецкая «пантера 2», имитирующая нападение из засады и неожиданно выскочившая на дорогу прямо посреди советской механизированной колонны, была обстреляна из ручных противотанковых гранатометов сидевшими на броне оказавшегося рядом «берии» пехотинцами. А еще секундой спустя к ним присоединились орудия тяжелых БМП… Результат – два убитых и три раненых немецких танкиста, а также несколько обожженных выхлопами РПГ советских солдат, причем один из них пострадал довольно серьезно.

Или отделение советской войсковой разведки, по непонятной причине решившее проникнуть на охраняемый немцами объект. Результат – четыре трупа и четырнадцать раненых с обеих сторон.

И такие случаи были неоднократны и совсем не единичны… Далеко не все из них заканчивались столь печально, но подобный бардак приводил генералов в состояние, классифицированное каким-то из армейских остряков как «носорог разъяренный, подслеповатый».

Поэтому с недавних пор за подобное можно было так отхватить (даже если происшествие обошлось без жертв или особенных неприятностей), что желание подшучивать над союзником с обеих сторон довольно резво угасло.

Но рецидивы случались – о чем недвусмысленно говорил вид бравого лейтенанта, привалившегося к своему танку.

– Теперь вы. Что ж, герр офицер, вы тоже хороши. Прокрались мимо моих бойцов – продемонстрировали слабые места в обороне. Что хорошо – ведь теперь я упущение исправлю, а лучше союзник, обнаруживший дырку в твоем заборе, чем враг. Но вам не пришло в голову… – Тут Васильев сделал паузу и, перейдя с немецкого на подвид русского, высказался об умственных способностях стоящего перед ним немца, после чего продолжал как ни в чем не бывало: – что здесь по вам вполне могли открыть огонь. На поражение? Из всех, мать их, стволов? И что ваше донесение – да-да, то самое, что вы держите в руках, – попросту не дошло бы до адресата? Коим, как я полагаю, я и являюсь? А? Можете мне на это ответить, или мне лучше спросить у вашего командира?

Несколько ошарашенный таким напором немец стушевался и что-то невнятно буркнул.

– Надейтесь на то, что доставленное вами послание достаточно важно, чтобы я забыл написать рапорт вашему командованию.

И, буквально вырвав из рук «гордости Вермахта» (о чем недвусмысленно заявлял значок на груди танкиста) пакет с бумагами, Васильев отправился в штабную палатку, рукой приказав следовать за ним.

– Товарищи командиры, – около часа спустя обращался Васильев к офицерам своего батальона. – У меня для вас две новости: плохая и хорошая. Плохая – в том, что завтрашней ночью нам с вами предстоит прорвать оборону противника в седьмом квадрате.

– Фигасе, – пробормотал стоящий в углу капитан, немолодой уже мужик с красным лицом и рано поседевшими волосами. – У англичан же там почти два полка.

– И вот здесь приходит время для хорошей новости. Нашу атаку поддержит одиннадцатая танковая бригада Вермахта. А это полторы сотни вторых «пантер» и штук сорок «леопардов».

– И на хрена им мы? – поинтересовался все тот же капитан.

– Пехотное прикрытие. На «кошках» по траншеям не попрыгаешь и в дом не залезешь. В любом случае справиться мы должны.