26 мая 1942 года. Москва, Кремль.

– То есть ви считаэте, что Советский Союз должен уже сейчас вступить в конфронтацию с союзниками? – Расхаживающий по кабинету Сталин приостановился и внимательно посмотрел на генерала Ледникова.

– Ну, не прямо сейчас, товарищ Сталин. Но по итогам войны контроль над Евразией должен быть нами осуществляем в полной мере. И контроль этот нужен нам любой ценой – в том числе и путем конфронтации с США и их сателлитами. – Генерал отпил кофе и посмотрел в прищуренные глаза самого могущественного человека на планете. – Наш народ заслужил это право. Сколько раз мы спасали Европу? От Батыя, от Карла, от Наполеона, от Вильгельма, теперь от Гитлера… сколько можно? И на сей раз Советский Союз должен поставить точку в этом вопросе. – Ледников с громким стуком поставил чашку на поднос. – Контроль над Евразией обезопасит Союз от нападения. Вторжение в таких условиях будет фактически невозможным. Кроме того, наш технологический отрыв, сейчас еще пока только появляющийся, за одно-два последующих десятилетия вырастет на порядки и станет уже непреодолимым.

– Ваши доводы разумны, Лаврэнтий Георгиевич, но вопрос в том, потянем ли мы войну с союзниками? Мнэ кажется, Совэтское государство еще не в полной мере готово к подобному противостоянию. – Вождь задумчиво посмотрел на стоящий в углу кабинета глобус.

– Соглашусь. Но нам и не требуется вступать в эту войну немедленно. Тем более что Гитлер войну уже проиграл, и нашей задачей становится минимизация потерь, а не элементарное выживание, как было у нас. – Ледников помрачнел. И уже не с таким энтузиазмом продолжил: – Особая армия закончила перевооружение и блестяще продемонстрировала успешность новой стратегии, тактики и вооружения. Мы начали масштабные действия по формированию дивизий нового облика. В том числе и из выводящихся в тыл фронтовых частей. Наши солдаты нас не подведут, товарищ Сталин, я уверен. Тем более что они не подвели и тогда, когда все было гораздо, гораздо хуже.

– И какая стратегия должна быть, по-вашему, применена в отношении Японии?

– Надо полностью уверить их, что мы не собираемся атаковать. Информация о том, что американцы взломали их шифры, укрепила их мнение в этом вопросе. Отток наших дивизий на Западный фронт тоже не слабо повлиял на подобное мировоззрение. Кроме того, они уже начали некоторые действия по перебрасыванию своих войск из Маньчжурии в Бирму. Англичанам приходится все сложнее на этом фронте. – Ледников злорадно ухмыльнулся: – А когда японцы окончательно завязнут в Индии, мы нанесем мощнейший удар по Маньчжурии. К тому моменту у нас будет достаточное качественное превосходство, чтобы раскатать наших желтолицых друзей в тонкий блин.

Вождь, внимательно слушавший генерала, хитро улыбнулся и, покачав головой, спросил:

– А американцы, Лаврентий Георгиевич?

Ледников мгновенно подобрался, словно тигр, готовящийся к броску. Раздувшиеся ноздри еще больше дополнили сходство.

– Лучшим вариантом было бы их расчленение на множество мелких государств, может, даже на отдельные Штаты.

Генерал ненавидел американцев с детства. Ненавидел от всей души, хотя и вполне успешно это скрывал. И для ненависти у него был целый список причин. Начиная от общих претензий, вроде разваленного Союза, и заканчивая причинами личными. В девяносто девятом его старшего брата убило бомбой в Сербии. В двухтысячных жена Лаврентия Георгиевича ушла к богатому американцу. В семнадцатом в Крыму его солдат убивали в основном американским оружием.

Список можно было и продолжить. Но и этого вполне хватало.

– Как ви катэгоричны, Лаврэнтий Георгиевич. Прямо сразу и на отдэльные Штаты. – Хитро улыбающийся вождь покачал головой.

– Ну почему же сразу, товарищ Сталин? Сначала Европа и Азия. А касательно вторжения в США… Я тут как-то принимал участие в разработке занимательного плана с нашими китайскими и индийскими товарищами…

28 мая 1942 года. СССР, Киев.

Сходя с поезда, майор Антонов не думал увидеть знакомые лица в толпе встречающих. Получив приказ помочь с организацией обучения личного состава разведывательно-диверсионных групп дивизий нового облика, он отправился в Киев с некоторой надеждой на встречу с Анастасией, поскольку слышал, что Особая армия вновь отводится в тыл для пополнения.

Выйдя из вагона и оглядевшись, Владимир неторопливо направился к выходу с перрона. Неожиданно, откуда-то справа, в гудении толпы послышался знакомый смех. Резко развернувшись, майор едва не сбил с ног молодого, но тем не менее припорошенного сединой офицера.

– Простите, товарищ майор, – бросил Владимир, высматривая явно удаляющийся источник смеха.

– Тебе, майор, надо бы поаккуратнее, не находишь? – Васильев сегодня был не в настроении. У него хотели забрать Охлопкова, одного из немногих выживших в лесной бойне.

– Я спешу, – огрызнулся Антонов.

– Все спешат.

– Слушай, ты чего привязался? Я ж извинился?

Двигающиеся к выходу офицеры вяло переругивались. Владимир увидел, наконец, знакомую фигурку метрах в двадцати от себя и, мгновенно забыв про Васильева, не помня себя от радости, заорал:

– Настя! Настенька! Лазина! – И, не обращая уже внимания на продолжавшего чего-то говорить офицера, ломанулся сквозь толпу.

Анастасия, услышав, что ее зовут, недоуменно крутила головой, быстро, впрочем, приметив продирающегося к ней майора. Что, в общем-то, и неудивительно – здоровенный Антонов возвышался над окружающими как гора.

Увидев, куда именно спешил толкнувший его майор, Васильев разом успокоился и, слегка пожурив себя за то, что начал выплескивать раздражение на ни в чем не виноватого парня, неторопливо отправился дальше.