...Всё было, кроме музыкантов. А музыка — музыка тем не менее играла, и несуществующая певица выводила нежным, светлым, совершенно неуместным в сумеречном этом обиталище голоском причудливые рулады без слов, словно бы тосковала здесь безвылазно уже многие, многие годы...

Аннушка сидела во главе длинного и, видимо, ни разу не обихоженного дубового стола. Перед ней стояла ваза с немыслимыми по весенней поре фруктами, дымилась на блюде кабанья нога, присыпанная мелко нарубленной зеленью, пенился кроваво-красным вином золотой кубок, ножку которого поддерживали два золотых же чертёнка с вилами и крючьями.

Рядом с Аннушкой на таком же стуле с высокой резной спинкой недвижно покоился хозяин замка, любезно увёзший её со страшного клоповьего пира и промчавший свою драгоценную ношу, как показалось Аннушке, едва ли не через всю Европу.

«Ну и пусть, — думала она. — Всё-таки не у султана, не в гареме. Мужчина обходительный, вежливый, по-французски знает. Да он, поди, и сам француз! Барон, а то и герцог! Могла ли я мечтать о таком? Жаль, что подруги меня сейчас здесь не видят: то-то бы обзавидовались! В самом деле, что за житьё с разбойником? Подумаешь, Новый Фантомас! А ты старого-то видел, нищеброд?»

Тут она вспомнила, что сама себе поклялась хранить до гроба верность Луке Радищеву, и снова погрустнела.

«Что было, того не воротишь, особенно когда ничего и не было. Спи спокойно, добрый молодец. А с этим я уж как-нибудь управлюсь. Первым делом перекрашу ему бороду. В брюнета или в блондина? И когда же он наконец латы свои снимет?»

— Что же вы сами даже вина не пригубите, добрый мой спаситель? — спросила девушка и наполнила второй кубок.

Рыцарь ничего не ответил, взял кубок и смял его одним движением стальной своей рукавицы.

— Ну почему вы, рыцари, всегда даёте такие глупые обеты? Разве можно прожить без еды и питья, пусть даже во имя самой благородной цели?

Вместо ответа из-под забрала раздался даже не вздох — шорох какой-то, не по-хорошему знакомый...

«Уж не клопы ли под железом?» — ужаснулась бедняжка.

Но клопами и не пахло. Пахло жареным мясом и вином с корицей.

— Ага. я знаю! — воскликнула Аннушка. — Вас заколдовала злая ведьма, и снять чары может только моя чистая любовь вместе с поцелуем! И вы сразу же станете юным и прекрасным! Так я поцелую вас прямо сейчас! Чего тянуть-то?

Она вскочила и попробовала поднять забрало, но лишь накололась об сизую щетину.

Рыцарь осторожно, но властно отстранил её руки от шлема.

Голос его, казалось, исходил не из четырёх щелей в забрале, а из тех же неведомых далей, что и музыка.

— Дорогая моя, — сказал рыцарь Синяя Борода. — Я и сам не знаю, какое именно заклятье на меня наложено. И ведьмы никакой у. меня не было. Я лишь надеюсь, что на этот раз ваше благоразумие вкупе с выдающимися душевными качествами помогут мне понять, кто я такой и для чего существую на белом свете все эти нескончаемые годы...

«Невозможно, чтобы такому голосу быть у злодея, — помыслила девушка. — Так может говорить либо суженный-желанный, либо батюшка родимый. А у злодеев и голоса злодейские... Только вот что значит „на этот раз“? Были, выходит, и другие разы?»

— Друг мой, — осторожно сказала она. — Так, получается, вы всё время жили в одиночестве? Бедный, бедный! Я помогу вам...

Прошуршал ещё один вздох.

— Не жалейте меня, дорогая, ибо я не ведаю, достоин ли я жалости. Мне остаётся только лишь надежда — и она умрёт последней... из вас... из вас... из вас...

Голос рыцаря стал хриплым, и даже треск послышался какой-то, и вроде бы на краткий миг озарились шели в забрале нездешним голубым светом.

— Что это с вами? — испугалась Аннушка и почему-то стала колотить рыцаря по спине, как будто спаситель её подавился вином или костью.

Как ни странно, это помогло.

— Благодарю, любезная девица, — сказал Синяя Борода, и в голосе рыцаря появилась неожиданная бодрость вместо вековечной грусти. — Всё, что от вас требуется, соблюдать некоторые несложные правила. Уверяю вас, что они необременительны и нимало не оскорбят ваших благородных чувств и принципов. Будьте полной хозяйкой в моём доме!

— Буду! — согласилась Аннушка. — Я тут всё разгребу, подмету, перестираю, переглажу, перемою, переставлю, переменю, перестелю, повыведу насекомых, поснимаю эти пыльные шторы, выколочу пыль из гобеленов, нарву в саду сирени, заведу самого весёлого зяблика, самого ленивого кота, самую добрую собаку, а ешё у нас будет пять или десять человек детей!

— Дети неоднократно здесь бывали, — сказал рыцарь. — Но они, увы, тоже не проявили должного благоразумия.

— Да не будет у нас никакого благоразумия, а будет счастье! — вскричала Аннушка. — Довольно вам, доблестный шевалье, прозябать во мраке и тоске! Коли не желаете ужинать — ступайте отдыхать, а я пока займусь нашим жилищем!