Постепенно клубочек размотался, и тогда выяснилось, что негодяи ни в чём таком особенном не виноваты. И действительно: фальшивую монету чеканили не они, подмены не производили, печатей на мешке не подделывали, а вменить им в преступление можно разве что добросовестное заблуждение, мелкую кражу цветных металлов да неоказание помощи пострадавшей фройляйн Анне, хотя адвокат из лорда Рипли был никакой.

— Ну прямо мученики Усатий и Полосатий! — выкрикнул несдержанный Тиритомба. — Хоть балладу складывай! Может, их прямо тут и освободить из-под стражи в зале суда?

Во всём положившийся на опытную фрау, синьор Джанфранко с удивительной для покойника грустью согласился, что для смертной казни оснований нет, а вот на телесное наказание средней тяжести деяния панычей вполне тянут. Присяжный с некоторым неудовольствием высказал своё мнение.

— Приговор привести в исполнение в зале суда! — свистнул судья и вместо молотка грохнул по столу кулаком.

— Деда, деда, дай я! — обрадовался присяжный Ничевок. — Я тальнику нарежу, в соли замочу...

Но услуги ребёнка были безжалостно отвергнуты. Луку тоже не допустили в палачи: чего доброго, запорет до смерти, не женское это дело. И пламенный Тиритомба заявил, что оружие поэта — острое слово да скованный для мести кинжал, изделье бранного Востока, но никак не розги.

Да ведь и сэр Сарджент с этими обязанностями справился преотлично, воспользовавшись витым шнуром от штор. Шнур он, правда, не вымачивал, а присоливал секомое непосредственно из серебряной солонки.

От такого зрелища отвернулся даже синьор Джанфранко, а Ничевок глядел во все глаза и считал вслух.

В замке Синей Бороды не пугали Аннушку многочисленные нетопыри — она отважно гоняла их алебардой и тем сеяла среди рукокрылых тварей ужас, а тут поди ж ты — подвел её обычный девичий страх в самый неподходящий момент, когда войско маленького дофина брало город Реймс.

Французские рыцари устремились в атаку со своей предводительницей на челе. Анна решительно подняла забрало, чтобы её боевые призывы слышало войско освободителей.

— Монжуа Сен-Дени! — кричала она, как научил её старый сенешаль. Он скакал по правую руку Орлеанской девы, а по левую размахивал мечом маркиз Депардье, чей нос напоминал руль небольшой бригантины.

Защитники города, с бору по сосенке набранные кондотьеры да ополчение Инквизиции, с трепетом глядели на приближавшуюся к ним стальную лавину.

За дни, проведённые в боях и походах, Аннушка Амелькина привыкла и к тяжёлым доспехам, и к запаху конского пота, и к воплям раненых, и к торжественным победным пирам, и к солдатской ругани (та не шла ни в какое сравнение с батюшкиной), и к оружию. Специально для неё лучшие мастера изготовили железное коромысло, ничем не отличавшееся от родного, привычного, — только стальные крюки на концах были побольше размером да остро заточенные. С их помощью девушка навострилась выдёргивать вражеских всадников из сёдел по двое зараз.

Она и сейчас хотела проделать свой боевой приём, но вдруг откуда-то сверху в лицо ей устремилось нечто белое, громко хлопающее крыльями и нестерпимо воняющее.

— Сдавайся, дрянь! — пропищало оно.

Внука Святого девушка видела только на картинках и потому оторопела. Она бросила верное коромысло и вскинула руки к шлему. Шипастые перчатки впились в жалкое тельце, но нетопырь вдруг с необыкновенной силой рванул вверх. Анна не удержалась в седле и свалилась в сторону. Ни сенешаль, ни маркиз не успели её поддержать, а вот вороная кобыла, напуганная белой тварью не меньше всадницы, понесла с удвоенной скоростью. Шлем Орлеанской девы запрыгал по кочкам, стремена же были весьма надёжные...

— Дева убита! Наша Жанна убита! — кричали отважнейшие из отважнейших и в беспорядке поворачивали коней...

... — Очухалась, еретичка! — сказал кто-то жирным голосом.

Анна открыла глаза и сразу успокоилась: такие добрые, лучистые, всепонимающие и всепрощающие глаза устремили на неё свой ясный и ласковый взор.

Толстенький старичок в чёрной рясе, украшенной лишь золотой головой быка на золотой же цепи, сидел у её ложа. Чисто выбритое личико старичка лоснилось, из-под красной шапочки торчали седые кудри.

— Успокойся, я лишь пришёл подготовить тебя к аутодафе, — сказал старичок.

— К свадьбе, что ли? — задушенным голосом спросила Аннушка. — Я в серале у басурманского султана?

— К счастью, нет, — улыбнулся толстячок. — Это не гнусное обиталище погрязшего в пороке восточного владыки, где несчастные пленницы, утопая в розовом масле и шербете, с ужасом дожидаются дня, когда растленный тиран соизволит обратить на них своё нечистое внимание. Здесь всего лишь гостеприимные подвалы кесарской Инквизиции, а я — простой Великий Инквизитор Фома Торквемада... Покайся во всех совершённых тобой преступлениях, и тогда ты спокойно, с достоинством сможешь взойти навстречу всеочищающему пламени Преисподней, где чёрные и рогатые слуги Кесаря нашего примут тебя на благословенные вилы и багры, проведут к сковородам, на которых так заманчиво шкворчит вожделенное кипящее масло... В противном случае тебя ждут вечная скука и тоска среди однообразных облаков под заунывное пение бесполых пернатых существ! Ничто не сравнится с этой мукой!