— Я не так уж глупа! И я прекрасно понимаю, зачем ты приказала груму отвести твою лошадь на выгул, а не в стойло. Поэтому я просто запру тебя здесь, в твоей комнате. И если ты не собираешься переломать себе ноги, выпрыгивая из окна, то лучше тебе дождаться, когда я завтра утром приду за тобой.

— Утром или ночью, завтра или послезавтра, я никогда не стану женой сэра Мортимера!

Не успела Вэла закончить, как раздался громкий звук пощечины, а одновременно с ним — испуганный возглас девушки.

— Это мы еще увидим! — В голосе мачехи прозвучала мрачная решимость, которая показалась герцогу весьма зловещей.

Затем он услышал, как кто-то прошел по комнате быстрым, решительным шагом. Громко хлопнула дверь, а вслед за тем раздался звук поворачивающегося в замке ключа

Наступила тишина, которая показалась герцогу вечностью. Потом он услышал, как скрипнула кровать, словно кто-то с размаху бросился на нее. И через несколько мгновений раздались тихие, приглушенные рыдания, видимо, Вэла горько плакала, уткнувшись лицом в подушку.

Только тут герцог обнаружил, что все это время просидел, застыв с сапогом в одной руке. Сцена в соседней комнате, которой он только что стал невольным свидетелем, вызвала его откровенное любопытство и живейшее участие.

Человек, о котором шла речь, был ему немного знаком. Герцог несколько раз встречался с сэром Мортимером Хэвингтоном на бегах, к тому же тот, так же как и его светлость, был членом Уайтс-клуба.

Это был огромный, толстый человек около пятидесяти лет, крайне неприятной наружности, пользующийся самой дурной репутацией. Словом, он относился к тем людям, знакомство с которыми герцог считал для себя весьма нежелательным.

Он был владельцем нескольких лошадей, участвующих в бегах, и о том, как он обращался со своими лошадьми, рассказывали такие истории, которые не делали ему чести.

Сэр Мортимер также много и рискованно играл в карты, причем никогда не умел достойно проигрывать. Из глубин памяти у герцога выплыл рассказ Фредди, когда тот с большим презрением говорил о нездоровых вкусах сэра Мортимера по части женщин.

Герцог знал, что в Лондоне существуют такие заведения, где некоторые джентльмены, которых он никогда бы не хотел видеть среди своих друзей, предаются весьма странным и порой отвратительным эротическим развлечениям.

В домах для удовольствий с более солидной репутацией, если здесь, конечно, применимо это слово, никогда бы не позволили себе ничего столь неестественного. Сам герцог с большим презрением и жалостью относился к тем, кто предпочитал удовольствия столь низменного сорта.

И сейчас ему припомнились какие-то разговоры о том, что Хэвингтон как раз и принадлежал к такого сорта Людям. Говорили, кажется, что он предпочитал соблазнять или брать силой совсем молоденьких девушек, с которыми обращался совершенно безжалостно, потакая своим садистским наклонностям.

Теперь герцог был почти уверен, что правильно понял слова мачехи Вэлы о том, что сэр Мортимер сумеет сломить характер своей будущей жены, а также намеки насчет хлыста. Это странным образом взволновало герцога, вызвало в нем отвращение и негодование. Не было на свете ничего, что бы герцог ненавидел больше, чем жестокость в любых ее формах.

Он сам был безжалостен в отношении своих грумов, которые грубо или хотя бы недостаточно заботливо обращались с лошадьми, а однажды собственноручно отхлестал одного из лесников, когда увидел, что тот жестоко избивает собаку, а затем без всякой жалости выгнал его из своего поместья.

Мысль о том, что эта Вэла, кем бы она ни была, должна будет подвергнуться жестокому обращению и, возможно, издевательствам со стороны ненавистного ей Хэвингтона, показалась герцогу совершенно недопустимой. Он должен что-то предпринять, чтобы предотвратить это!

Не отдавая себе отчета в том, что делает, герцог вскочил с кровати и подошел к запертой двери. И только тут ему пришла в голову мысль, а какое, собственно, право имеет он вмешиваться?!

В конце концов, что бы ни случилось с этой неизвестной ему девушкой, это не его дело.

Ведь это была простая случайность, что он оказался сейчас здесь и услышал этот разговор. Он вполне мог выйти пройтись, да и вообще, если бы все шло как обычно, он был бы сейчас в своем доме на Беркли-сквер или танцевал на балу у Ричмондов, и в любом случае девушке пришлось бы самой решать свои проблемы.

Однако, вслушиваясь в ее приглушенные рыдания и представив, в каком отчаянии она сейчас находится, герцог понял, что не сможет остаться в стороне. И как бы потом ему ни пришлось жалеть об этом, сейчас он не мог поступить иначе.