Мать моя дожила до старости и умерла в возрасте шестидесяти семи лет. Умерла легко. Не мучилась. Попрощалась со мной, с внуками, с женой моей.
– Вот и все, прощайте,- сказала она шепотом.
– С миром оставайтесь. А я ухожу. Ждут они меня там , в Лонгое нашей ждут. Вижу я их всех . Всех вижу. Встречают меня. .

Больше я её голоса не слышал. Вскоре рука её, которую я держал в своей, начала холодеть . Мама умерла , оставив в память о себе два десятка фотографий да рассказы о чудной стране Лонгое вскормившей моих пращуров , дедов и её , мою маму и моего отца.

Именно такой , теплой, ласковой, цветущей - вставала она перед моими глазами

в холодные зимние ночи, загадочная Лонгоя. земля, которая должна была стать моей родиной. Земля , о которой так тосковала моя мама .

Задумавшись , я и не заметил как проснулась вся моя семья и только голос жены позвавшей меня завтракать вывел меня из раздумий.

За суетой дня забылось все, ушло в глубину подсознания. Но вечером , когда в доме установилась относительная , тишина нарушаемая лишь дыханием спящих , пришло вновь . Тупо толкнулось в сердце отгоняя сон. Я еще несколько минут боролся с накатывающей на меня волной воспоминаний но в конце концов не выдержал и отдался её воле . И она , бережно приняв меня , вынесла на , поросший вечно зелёными кедрами , высокий , песчаный берег могучей сибирской реки Обь.

С этого берега и началось моё путешествие по жизни а деревушке, состоящей из нескольких десятков изб испуганной стайкой жавшихся к берегу , суждено было стать моей родиной .

Из раннего детства мне больше всего запомнился страх перед волками . Стоило только вечернему сумраку сгустится в избе , как их серые тени окружали меня , сверкая кровожадными глазами и скаля свои клыкастые пасти. В поисках спасения я натягивал на голову затертое до блеска, с торчащей из дыр серой ватой, старое одеяло и тихонько плакал от страха. А рожденные моим воображением кровожадные хищники стояли у моей кровати , высунув свои длинные , кроваво- красные языки , и ждали ...

Порой мне казалось, что я слышу их злобное урчание, и тогда я еще сильней сжимался под своим старым одеялом, до боли зажмурив глаза.

Почему - то приходили только волки. Не коварные росомахи , не медведи а только волки . По видимому , здесь свою роль играли рассказы возчиков , ходивших с рыбными обозами в далекую Тюмень и часто подвергавшихся разбойным нападениям серых хищников.

Утром, как только тусклый зимний рассвет нехотя заползал в выстывшую за ночь избу и терзавшие меня ночные страхи уходили, я выползал из своей норы и шлепая по холодному полу босыми ногами направлялся к окну. У окна стояло грубое, сколоченное гвоздями, старое, скрипучее кресло, на котором я и проводил обычно короткие, зимние дни. Дыханием своим, протаяв в обметавшем оконное стекло слое льда, маленький кружек я припадал к нему и с жадностью смотрел на сверкающий под яркими холодными лучами зимнего солнца заснеженный мир.

Раз в день дверь избы со скрипом распахивалась и в избу, окутанная клубами морозного пара, входила тетка Павлишка. Кряхтя и отдуваясь , она , не глядя на меня , словно меня и не было тут , подходила к столу , одиноко стоящему у обшарпанной , с сохранившимися следами извести стены , и ставила на него жестяную кружку до половины наполненную молоком и две а иногда и три холодные, сваренные в мундире картофелины с ломтем ржаного , посыпанного крупной солью хлеба .
– Вот , жри давай ,- ворчала она по - прежнему не глядя на меня , - А то околеешь тут ишо , не дай Осподи . Матерь - то изведется совсем. Тобой и живет толь...- Наградив меня суровым взглядом, Павлишка приносила с улицы охапку промороженных поленьев и затапливала стоящую посредине избы печь. Пока она кряхтя и ругаясь двигалась по избе шаркая по полу своими разношенными валенками, я неподвижно сидел в своем кресле и изо всех сил старался не отрывать взгляд от пола .
– Ишь ты , молчун , - кряхтела старуха ,- болезный однако . До весны видать не дотянет...
– Она быстро , словно отмахиваясь от сказанного , крестилась и сердито сплюнув на пол отворачивалась от меня

Я не любил тетку Павлишку. Не любил и её скрипучий голос . Взгляд из - под всегда нахмуренных бровей. Не любил и боялся. И по этому вздыхал облегченно , когда , истопив печь и закрыв вьюшку , Павлишка , окинув меня на прощание суровым своим взглядом исчезала за дверью.

Вот и сейчас, закрыв вьюшку и строго взглянув на меня, Павлишка направилась к двери. Я еще несколько минут сижу неподвижно. прислушиваясь к затихающему скрипу снега под её шагами, и только когда они затихают совсем, спрыгиваю с кресла и бегу к столу. Вытряхнув из кружки последние капли молока Я вновь забираюсь в свое кресло и смотрю в протаянный во льду кружок , утоляя голод холодной картошкой

Зимний день короток. Я не успеваю насладиться покоем , приходящим ко мне с рассветом , как вновь наступает вечер и вместе с вползающим через окно в избу сумраком проскальзывают бесшумно и тени моих ночных страхов . Я знаю : пока не наступит темнота , тени будут прятаться по углам и ждать своего часа , но тем не менее я заблаговременно покидаю свой пост у окна и ныряю под своё спасительное одеяло. Теперь им меня не достать , но мне от этого не легче. Мне все равно очень, очень страшно.

Но тут , до моего обостренного страхом слуха , доносится скрип промороженного снега под полозьями множества саней . Боясь ошибиться , я еще некоторое время продолжаю лежать под своим одеялом настороженно прислушиваясь к доносящимся до меня с улицы звукам и дрожу от охватившей меня радости и нетерпения . Уже совсем явственно доносится до меня приглушенное ржание лошадей , фырканье , сиплые от усталости и холода голоса возчиков . Сомнений больше нет! Это идет обоз! Я сбрасываю с себя одеяло и забыв о терзающих меня страхах и волках, бегу к окну. Из под ног шарахаются их темные тени . Они еще пытаются удержать меня в своей власти , но мне уже не до них. Страха уже нет. По дороге идет обоз. Это значит - пришел конец моему одиночеству и моим ночным страхам . Это значит , что вернулась моя мама.