ПО ТУ СТОРОНУ ЗЕРКАЛА
Молоденькая бледнолицая зима
Прозрачной острой льдиной вскрыла вены
На тонких с мраморными жилками руках,
Упавших вдоль заснеженного тела.
Печальные глаза морской волны
Застуженный остановили взгляд
На каплях зеленеющей весны,
Предсмертный вздох девицы торопя.
Студеной крови голубые капли
Окрасили невинно-белые цветы,
Подснежниками названные кем-то,
Срывающим реинкарнацию зимы.
Серый предрассветный туман висит в воздухе. Старый двор спит крепким сном, в какой обычно погружается все живое и неживое в четыре часа утра. Вдруг тихую дремоту мрачных «хрущевок» вспугивают гулкие шаги. Одинокая фигура неторопливо пересекает прямоугольник двора и направляется к одному из подъездов. Звук шагов сменяется скрипом открываемой двери парадного, затем хлопком стукнувшего деревянного проема, и все стихает. Двор снова погружается в спокойное забытье, прерванное незваным посетителем.
В подъезде темно и сыро. Пахнет мышами, пылью и старым мусором. На полу в позеленевшем углу у запертого на висячий ржавый замок подвала кусок грязной газеты – мятый и засаленный. На нем ломти черного хлеба, намоченные то ли в борще, то ли в каком-то другом супе и издающие уже кислый неприятный запах испорченной пищи.
На пыльном хозяйском коврике свернулась калачиком худая облезлая собачонка неопределенного окраса и породы. Лапы и хвост ее изредка подрагивают, веки дергаются, повторяя движения глаз под ними. Псина тихо поскуливает во сне, совершенно беззащитная и жалкая.
Шаги непрошеного гостя эхом раздаются в пустых пролетах лестниц и, поднимаясь к последнему этажу, теряются где-то там, под чернотой заплетенного паутиной чердака.
«…Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре…» отсчитывают крутые ступеньки посиневшие губы. Бледные пальцы цепляются за перила и оставляют на крашенном дереве слабый аромат амбры и пачули.
Последний этаж и коричневая дверь с поблескивающим, как настоящее око, глазком. За дверью тишина. Рука тянется к звонку. Еще мгновение, и дверь распахнется. Внезапно в глубине комнат раздается телефонный звонок, который заставляет отпрянуть странную фигуру, и рука застывает в воздухе, олицетворяя собой немой вопрос.
* * *
Настя пошевелилась и открыла глаза. Мягкое одеяло укутывало ее до самого подбородка. Приятное тепло постели не хотело выпускать из своих объятий. Тело ощущало комфорт и утреннюю истому после крепкого сна.
Только что-то было не так. Необъяснимое чувство тревоги возникло где-то глубоко и, по-видимому, именно оно разбудило девушку. Откинув одеяло, она села на кровати и спустила ноги. В поисках тапочек пятки шарили по холодному паркету, а лоб тем временем собирался складками, выдавая усиленную работу памяти. Напряженно перебирая все события вчерашнего дня, девушка пыталась обнаружить причину внутреннего беспокойства. Ничего такого ей на ум не приходило. Вчера и позавчера все было хорошо и спокойно. Через пару минут сами по себе перед глазами стали мелькать какие-то картинки, явившиеся обрывками снов. И вдруг, как хлопок ладоней, как вспышка яркого света возникли слова:
«Я СЕГОДНЯ УМРУ!».
Настя от неожиданности вздрогнула, зябко поежилась и испуганно вытаращила глаза, окончательно проснувшись.
– Господи, чушь какая! – прошептала она и потрясла головой, стараясь отогнать видение.
Но слова были настолько реальны, имели размер, объем, цвет и звук, что избавиться от них оказалось не так-то просто.
– Это что, предсказание? Или нужно понимать в точности до наоборот, как обычно разгадываются все сны? – рассуждала Настя, шаркая тапками в направлении ванной. Открутив кран и поплескав в лицо водой, она пошептала, как учила ее бабушка: «Куда вода – туда и сон», чтобы течение унесло все плохое, приснившееся ночью.
Немного успокоившись, Настя потянула носом воздух и направилась на запах свежесваренного какао и звуки шкварчащей яичницы.
Пожелав доброго утра и чмокнув маму в щеку, Настя уселась за стол и со здоровым аппетитом, присущим всем молодым организмам, принялась уплетать дымящийся завтрак, запивая и обжигаясь ароматным напитком.