Истинное ваше слово, батюшка-барин!—зачастил староста.— Воистину,— пес смердящий и шелудивый. Одно слово — каторжная душа. Ево бы, подлеца, на четыре части... А только у царских енералов с ним што-то неуправка выходит. Послала матушка- анпиратрица против ево бригадира, а он, Емелька, степным волком обернулся да этова самова бригадира изловил и весь московский гренадерский полк с им.

Какой там «весь полк»?!—фыркнул презрительно Левшин.—Триста человек всего было. В ловушку попали. Сонными Емелька захватил подлецов...

Но, промежду прочим, с енерала-то кожу содрал!— с чуть заметным ехидством вставил Анемподист.—А которые солдаты — так те сейчас же под ево руку... А офицерей перевешали...

Не тяни волынку! Придет и его черед. За все расплатится!

Ну, а еще слушок такой есть, што, мол, ежели анпиратор... то бишь, Емелька, скажем, да будет идти Казань-город брать, то ему наших мест никак не миновать. Большая-то дорога верст двенадцать от Кургановки всего. Ну, вот и пошел сполох по всему уезду. Народ-то черный только шушукается да глазами мигает, а которые господа благородные да по купечеству, так те, известно, в испуг большой приходят. Вот, ваша милость, вы про наших господ спрашивали... А разе они одни выехали? Ляпины-господа еще три месяца тому назад всполошились да прямиком и махнули в Москву. Даром што барыня Анна Семен- на при последнем, можно сказать, издыхании была,— и ту поволокли. Опять же, Щенятины-господа. А еще Горбатовы... Да теперь, ваша милость, во всем уезде, почитай, никого из настоящих господ не осталось. Так, мелкота какая, ну, та сидит. У ково, скажем, десятка полтора дворов, и сотни душ не набежит,— и те выезжают.

Все лицо Анемподиста покрылось сетью мелких морщинок. Серые глаза лукаво засветились.

Чего ты? — воззрился Левшин.

Да больно уж чудно, ваша милость! — хихикнул старик.

Чего тебя разбирает-то?

Княгиня Суровская, ваша милость,— сама уехамши, и всех своих шпитонок увезла, а заместо себя в имении птицу заморскую управлять оставила...

Чего плетешь-то?

Побей бог, если плету! Попкою птицу-то звать. Птичка невеличка, но, промежду протчим, от господа дар дан: то есть, так-то ругается, што ай-аяй! Даже матерными словами. Я-т-теб-бя, орет, запор-рю!

Ну?

Ну, вот, говорю, замест себя и оставила. А старосте наказ дала: приходить в господский дом кажин- ный день да о всех делах попугаю и докладывать. Он, мол, все запомнит, а потом мне доложит... Ха-ха-ха.-

А мужики взяли да привели знахаря одного, а тот попке этой самой язык-то и отрезал. Ну, лопка-то и онемел... Ха-ха-ха.-

Дикари! — буркнул Левшин, потом деловито осведомился:— Пугачики не показываются?

Бог миловал пока что. На хуторе у Сенегуро- ва купца были на прошлой неделе. Верст до ста будет отседова. Приказчика забили, приказнице из брюха кишки выпустили, так, для смеху... Девок и баб всех перепортили. Ну, работники, конешно, с ними, то есть, с пугачиками, под одну руку... Им што? Скот перерезали, хутор спалили, а потом — айда, ребята!

Мерзавцы! Ну, Михельсон их проучит.

Енарал Михельсон? — оживился управляющий.— Здорово, говорят, чосу им задает!

Юрий Николаевич Лихачев спустил ноги с дивана и со смехом крикнул:

Нет, это прелестно! Ты только послушай, Костя! Понимаешь, какая штука? Эта самая Дорина пообещала влюбленному в нее кавалеру де Граммону осчастливить его своей любовью и назначила ему тайное свидание в темном гроте, в парке, а ее кузина Корин- на, которая давно вздыхала по кавалеру, воспользовалась этой оказией...

Ну их всех к чорту! Не до них! — отозвался Левшин.— У них, во Франции, поди, пугачиков не водилось и не водится... А мы тут, как на крыше горящего дома, сидим..

Рассказывай дальше! — обратился он после минутного молчания к управляющему.— К духовенству народ как относится? С почтением?

В церковь ходют..

Батьку-попа слушают?

Ништо...

Ну, а насчет властей? Насчет самой государыни? Да нечего тебе мяться! Не отвертишься от меня!

А я и не думаю! — обиженно ответил управляющий.— Но што сказать—того не ведаю. Конешно, разговаривают много. Всево не переслушаешь..

О чем говорят? Начистоту!

Да вот, насчет неправильности... Насчет правое, то есть. По-ихнему так выходит, что настоящей правильности, мол, нету. Первое дело — почему, мол, на царском престоле—баба сидит? Ежели, мол, царь—так царь. Чтобы настоящий анпиратор..

Так! Дальше!

А еще — почему, мол, немка? Ну, и еще всякое...

Развязывай язык. Все говори!

Да я—што же? Приказываете, так я могу.. Насчет крепостного права больше... Што это, мол, за порядок? В других странах все мужики вольные, а у нас сколько там мельенов в крепостных сидят... А анпиратор.. Емелька, то есть, всем волю обещает. И землю. И штобы насчет веры... То есть, штобы по-старинному было. Как до Никона...

Лихачев, рассеянно прислушивавшийся к беседе, пожал плечами, поправил лежавшую в углу дивана расшитую подушку с кистями, улегся и опять углубился в захватившее его чтение. Его мысль унеслась в далекую и такую прекрасную Францию с ее великолепными замками, парками с фонтанами живой воды и беломраморными статуями, где по аллеям и лужайкам разгуливают изящно одетые кавалеры и прелестные дамы. Лукавая Коринна, обманом отнявшая кавалера де Граммона у своей кузины, легкой птичкой мчится по лужайке от гонящегося за ней маркиза де Сент-Губэр. А из окон замка льются нежные звуки флейты, на которой играет граф де Монтолон..