ь мм< м черного хлеба, берестяной солонкой и белым нкшштым рушником.

с гановка саней и воцарившаяся тишина разбуди- I «и I ладко спавшего «анпиратора». Раскрыв глаза, он

огрел мутным взором на окружающих, мотнул

в сторону стоявшего с хлебом-солью старосты

и хмыкнул.

• Прикажешь принять подношение, государь?— к «е/пшно почтительным тоном спросил Минеев.

А на кой ляд?—вырвалось у Пугачева.— Сви- |п и откармливать, что ли?

По тут же спохватился и, выпрямившись, крикнул: Спасибо, детушки! Спасибо, родные! Ах, сколь В . н. меня радует! То есть, значит, ваша мне вернопре- чинность и все такое. Старайтеся, детушки! Бог труды пит, а царь за усердие награждает! А пьянствовать

337

не полагается! Ничего хорошего, окромя дурного, от водки не бывает. Да..

Ваше Величество! Батюшка-царь! — оживился седобородый старик, подбегая к саням с подношением.— На одного тебя вся надежа! Заступись ты за нас, батюшка, как ты царь-анпиратор!

Примай подношеньица, присходительство! — отдал Пугачев распоряжение Минееву.

Шепелевские нас забивают! — вопил старик, норовя приложиться губами к плечу «анпиратора».— Совсем житья от них, разбойников, нетути! Смертным боем бьют. Из-за водяной мельницы, которая.. А кто ее, мельницу, строил, как не мы? Нашей барыне, Лизавете Григорьевне, госпоже Боевой, принадлежала. А у них, шепелевцев, каки таки права? Только и того, что ихний барин, Шепелев Пал Петрович, которого они по твоему приказу удавили, был женатым на нашей барыне, которую мы по твоему же царскому приказу живою сожгли вместях с управляющим немцем... А они, шепелевские бывшие, наших человек с пяток из-за той мельницы укокошили. Да еще из-за лужка, который поповский, человек трех.. Что жа это за порядок такой? Одно смертоубийство...

Пугачев, нахмурившись, почесал покрытый красными жилками нос. Усмехнулся и лукаво подмигнул.

Ну, а вы, детушки, что жа? Так и стерпели?

Староста помялся, потом визгливо ответил:

А мы ихних тоже бьем, где попадет. Не замай наших, боевских! Каки таки права имеете?

Значит, тоже охулки на руку не положили?— совсем уж развеселился «анпиратор».—Поди тоже с пяток в могилу загнать успели?

До десятка будет! — признался старик.— Из-за нашего законного добра, то есть... Ай так спущать да разбой терпеть? При господах натерпелись, будя!

Кучер доложил, что перепряжка кончена.

Валяй по всем трем! — распорядился весело Пугачев.— Ску-ушно тут!

– Батюшка! Ваше величество! — завопил подноси- ич||, хлеба-соли.

Но застоявшиеся сытые кони рванулись, и сани Понеслись вихрем в поднятом копытами облаке снежной ныли.

— Ах, дурак, ах, да и дурак же!—заливался Пугачев, плотнее укутываясь собольей шубой.— К самому анпиратору со своим дерьмом лезут, сиволдаи! Никак барское добро поделить не могут! А ты осовел, Порька? Ай перезяб? Давай согреваться. Тащи, тащи Ф ину свою! Выпьем!

Потом он почти всю дорогу спал, завалившись вглубь саней и не просыпаясь даже на остановках.

На полдороге до Раздольного в селе Мозжухине I'M л обед, приготовленный в уцелевших от пожара комнатах дома убитого крестьянами помещика, от- | гнилого генерала Мозжухина. Пожар разрушил старой дворянское гнездо, пощадив только одно крыло огромного здания. Но тут все носило следы разгрома и расхищения всего мало-мальски ценного, вплоть до дверных ручек, печных вьюшек и оконных стекол. Инрочем, высланные вперед «князем Трубецким» — цицким казаком Твороговым— рабочие и дворцовые и |ядинцы привели разоренное гнездо в некоторый норчдок. Разбитые стекла окон были заменены про- мас пенной бумагой и бычьими пузырями, исковер- канные стены закрыты коврами, полы застланы иолчьими и медвежьими шкурами. Но поправить ко j у разрушенные печи было немыслимо, и поэтому и | "мпатах было холодно и дымно. Кое-как изготов-

шмй высланными вперед дворцовыми кухарями

д оказался из рук вон плохим, и если бы недоче-

го не покрывались обилием крепких напитков,

йсгь обед был бы испорчен. От чада, стоявшего в • о 'юдных комнатах, у Пугачева разболелась голова, и он был не в духе. Сердился на своего бывшего лн.ннмца Творогова, злобно огрызнулся на заговорившего о делах Хлопушу, бешено обругал не вовремя полезшего с какой-то новой просьбой Прокопия Голо- бородьку.

Хошь тут-то отпустили бы душу на покаяние! Сгинь, постылый!

Едва пообедав, он велел вытащить на двор большое кресло и стал принимать выборных от Мозжухина и ближайших деревень. Сначала отвечал осаждавшим его запутанными просьбами мужикам ласково, именуя их «ребятушками» и «детушками», потом стал гневаться и обрывать просителей.

Подушное сбавить просите? — сердился он.— Да много ли с души выходит-то? Да как у вас совести хватает, дуболомы? Волю я вам дал? Землю барскую получили? Чего вам еще нужно? Какого лешего вам не хватает? Власть у вас своя, выборная.

Какая это власть? — возражали мужики—Воры сущие да грабители!

Вы же их сами выбираете!

Да что с того? Его выберешь, а он тебе сейчас же за пазуху норовит залезть, собачий сын! Куски рвут, душегубы!

Который плох оказался—гони в шею!

Все плохи оказывают себя! Покуда силы но имеет — хорош. А забрал силу — зубы волчьи враз вырастают! Заедают они нас! Пропадем!

Помещиков вам, дурье, вернуть, что ли?

Нет, это уж что?! Опять рабами заделаться? Не желаем! Так хотим, как у казаков на Дону... Чтобы никакой власти не было! Каждый сам себе хозяин и никаких!