– Ну, неважно. Пойдемте, Варя, пойдемте выпьем. Я уж всяко не страшнее медведя.

– Знаете, я думаю, для Джотто это стало совсем неважно.

Варя поднесла руки к огню. Странно, что ей до сих пор было холодно: щеки ее горели таким румянцем, словно жар у нее внутри был сильнее даже, чем жар камина.

– Так и не согрелись? – спросил Александр. – Глотните-ка еще виски.

– Спасибо, я согрелась, – сказала Варя, поспешно убирая руки от огня, как будто было что-то стыдное в том, что она никак не могла согреться. – Это я… так просто.

Александр понял: она просто никак не может прийти в себя, оттого и ощущение непроходящего холода, несмотря на горящие щеки. Или, может, она все-таки простудилась вопреки всем красивым крещенским легендам?

– Ну-ну, – сказал он, – так что же стало неважно для Джотто?

– Похожи овцы на его фресках на настоящих овец или не похожи. Пока он был пастухом и учился рисовать, ему было важно, чтоб были похожи. А потом он понял, что там, – она быстро провела рукой поверху, как будто пыталась, но не могла показать, где же именно – там, – совсем другое сходство.

– И какое же другое? – спросил Александр.

Он поддерживал этот разговор лишь потому, что тревожился из-за ее состояния и проверял: оттого она дрожит как в лихорадке, что никак не проходит ее испуг, или она все-таки заболела? Поэтому, спрашивая про Джотто, он наблюдал за ней более внимательно, чем того требовал ни к чему не обязывающий разговор у камина за бутылочкой виски.

– Александр Игнатьевич, вы не старайтесь меня развлечь. – Она подняла на него огромные свои глаза. – Мне скучно вообще не бывает, даже когда я одна. И даже особенно когда одна.

– Почему?

– Так. – Она снова улыбнулась своей непонятной летящей улыбкой. – Натура такая. И потом, кто в глуши вырос, тот наедине с собой никогда не заскучает.

– Как сказать. Пустота везде место найдет, и в глуши тоже.

Рядом с этой женщиной неловко было изрекать прописные истины. Было в ней что-то такое, что исключало всякую банальность.

– Конечно, вы правы.

Варя снова смутилась. Похоже было, что она совсем не знает, как себя с ним вести, и поэтому держится скованно. Александр еле уговорил ее все-таки зайти к нему в поселок. Конечно, он мог бы проводить ее и в деревню, но сказал, что не может, потому что уже поздно и он устал. Неизвестно, поверила ли этому Варя, но только соображение о том, что она потребует дополнительного усилия от человека, который, по ее представлениям, и так уже совершил не то что усилие даже, а подвиг, спасая ее от медведя, – похоже, только это соображение заставило ее согласиться.

Но скованность ее не проходила ни от виски, ни от тепла, ни от разговора о живописи Джотто. Во всем этом была какая-то необязательность, которую Александр чувствовал сейчас особенно остро. Ну, виски. Ну, фрески. Все это было неважно после того, что он пережил этой ночью в лесу, когда стоял под сияющим небом и жизнь стояла перед ним, как она есть.

– Вы не обращайте на меня внимания, Александр Игнатьевич. Отдыхайте.

Неслышно ступая в вязаных носках – валенки она сняла сразу же на пороге, – Варя прошла к камину и села в кресло, повернутое к каминному экрану. Александр не мог теперь видеть ее лица; наверное, она специально так села, пытаясь избыть неловкость. Ему почему-то было жаль, что это так.

Он не знал, о чем с ней говорить, но и не пытался говорить хоть о чем-нибудь. Молчать в ее присутствии было легко, как дышать. Он умел ценить эту редкую человеческую способность.

Косы, которую Александр запомнил из ее детства, у Вари больше не было. Когда она вошла в комнату и сняла платок, то оказалось, что волосы у нее были сколоты шпильками, но все шпильки растерялись, кроме одной. Эту оставшуюся шпильку она вынула сама и попыталась пригладить волосы, но они все равно остались спутанными, и она перестала их поправлять. Кажется, она вообще быстро смирялась с тем, чего не могла изменить. Но это происходило не от безволия, а от какого-то другого качества, которого Александр в ней не понимал.

Она сидела перед камином, смотрела на огонь, волосы падали ей не плечи и в отблесках пламени казались не русыми, а серебряными… За окном стояла такая тишина, которая бывает только зимой и только в настоящей глуши, той самой, о которой сейчас говорила Варя.

«Зря я ее наставлять взялся. – Александр вспомнил свою сентенцию о повсеместности пустоты, и ему стало неловко. – Ей-то лучше знать, скучает она или не скучает. Да, может, она и права: какая у нее, у такой, наедине с собою может быть скука? Наверное, права».

Она и сейчас была как-то наедине с собой, несмотря на присутствие в комнате еще одного человека. Александра это нисколько не смущало. Но длить ее смущение ему не хотелось.

– Ложитесь, Варя, – сказал он. – Вот здесь, на диване. Постель в шкафу. Вы устали.

– Нет, я не… – начала было она.

– И я устал, тоже лягу. Да и поздно уже. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Александр Игнатьевич. – Она встала, обернулась к нему. – Спасибо вам.

– Не за что, Варвара Андреевна.